Митра Вихар представлял собой один из домов в Бангалоре, построенных на американские доллары откуда-нибудь из Нью-Джерси или Силиконовой Долины. Это было такое же цементное здание, как и любое подобное ему в пригороде, с той лишь разницей, что на кухне и в ванной имелся электрический водонагреватель. Какой-то человек принес раскладушки и постельные принадлежности, и мы начали заселяться. Шорти и Йогиня заняли две спальни на верхнем этаже. Мы с другими мужчинами остались внизу. Калифорниец занял единственную спальню на нашем этаже, и я оказался по соседству с ним в столовой с примыкающей к ней крошечной комнатой для пуджи, похожей на клозет.

Калифорниец имел интеллигентный вид, был стройным, медленным и спокойным. Как-то раз, еще во время нашей первой встречи в Италии, прогуливаясь вечером у озера Маджоре, мы с ним говорили о Юджи. Потом разговор зашел о Йогине и я косвенно намекнул на некоторые «взаимодействия» между нами. Я понимал, что хотя и вычеркнул себя из этой истории, покоя мне не будет. Йогиня была не из тех, кто позволял себя игнорировать. Одной ее внешности было достаточно, чтобы мои мысли постоянно крутились вокруг нее, а тут еще соблазнительный язык тела и выраженная сексуальность.

Каждый вечер он на пару часов поднимался к Йогине, а мне приходилось бороться со своими внутренними демонами этажом ниже.

Что я мог поделать? Сначала я, теперь другой. Это сводило меня с ума. Типичный случай.

Однажды поздно вечером я пошел слоняться по улицам в состоянии острой жалости к себе. Я надеялся найти какой-нибудь другой отель, но тщетно. Измученный, тоскующий по комфорту своего дома, находящегося в нескольких тысячах миль отсюда, я вернулся в привычное состояние. Как говорил Юджи, когда ты не получаешь того, что хочешь, любовь превращается в ненависть. Я соскальзывал в ненависть стремительно и тем быстрее, чем больше ее внимание было направлено на кого-то другого. В Индии меня просто накрыло.

Выражение «Как постелешь, так и поспишь» сподвигло меня перетащить сложенный пополам матрас в крошечную комнатку для пуджи, где я, свернувшись калачиком, попытался заснуть. На следующее утро я оставался в своей тесной темнице, пока все не ушли, и только после этого пошел в ванную. Приняв душ в дальней ванной комнате, я оделся в привезенную из Швейцарии зимнюю одежду и пошел на улицу. Так я сходил с ума еще три дня, пока не вернулся наконец в комнату и не начал спать на складной кровати с москитной сеткой вокруг почти как человек.

Каждое утро начиналось одинаково: Юджи болтал, а мы сидели вокруг него, пребывая в утреннем ступоре каждый в своей степени. В семь часов Сугуна подавала кофе и приглашала всех на завтрак. Она кормила свою семью, Юджи и всех гостей и друзей, которые к нему приходили. При виде Юджи она заплакала. Его зубные протезы снова сломались, и в итоге он вообще выбросил их несколько месяцев назад. Это очень сильно отразилось на его внешнем виде. Тогда, сразу после «катастрофы», он, наоборот, выглядел гораздо моложе своих лет. Это было видно и на фото тех лет, и на большинстве видео. Потом даже в свои семьдесят с хвостиком он был полон сил и энергии. И все-таки возраст догнал его. Еще в прошлом году он выглядел много лучше.

– В конце концов, есть такая вещь, как процесс старения, – говорил он, когда люди реагировали на изменения его внешности.

– Юджи, что случилось? Ты сильно сдал!

– Ничего со мной не случилось! Я выкинул свои протезы, поэтому теперь-то мои тридцать два зуба смогут вырасти снова! Эти грязные доктора превратили вас в дрожащих цыплят! Посмотри, у меня даже цвет волос восстанавливается! – говорил он, показывая оставшуюся среди седых волос темную прядь на затылке.

Он делал эти абсурдные заявления и сопротивлялся любой попытке накормить его чуть больше, чем он хотел. Он стал таким худым, что Сугуна боялась за него. На языке телугу она упрашивала его съесть хотя бы еще одну рисовую лепешку.

– Нет! Когда становишься старше, важно сбросить вес. Тогда помирать легче будет!

От одного упоминания о смерти у нее на глаза наворачивались слезы.

– Я прожил достаточно долго и насладился всеми привилегиями, которые этот мир мог мне предложить. Я готов уйти в любое время!

Это была правда: он прожил замечательную жизнь и не собирался потакать желанию продолжить ее. Когда возникла эта тема, наш страх потерять его можно было почти потрогать руками. Каждый чувствовал себя ответственным за него, упуская из внимания тот факт, что он подчинялся только своему телу и ничему больше.

В первое же утро он отвел мне роль придворного шута, когда представил всем как агента ФБР. До сих пор люди, с которыми я встретился тогда, продолжают меня спрашивать о моей несуществующей работе в Бюро.

– Ты сегодня уже подал рапорт?

– Я работаю над ним.

– Ты сказал обо мне что-нибудь хорошее?

– Как можно? Вы – угроза нашей национальной безопасности.

Представляете, какое это производило впечатление, учитывая политику США на Среднем Востоке? В годы правления Буша террор был главным средством убеждения. Подавляющее большинство европейцев боялось не столько террористов из третьих стран, сколько самого Буша. Индия более благосклонно относилась к американской политике, поскольку та способствовала появлению на рынке рабочих мест в сфере услуг.

Я работал на сцене весь день. Утро всегда начиналось с кофе, за ним следовало долгое и напряженное сидение в одной позе. Нам очень повезло, что мы могли находиться рядом с ним, но за все приходится платить, и он использовал меня для развлечения толпы максимально недуховными методами. Агент ФБР, комик, мим – это была его новая игрушка, которую он использовал для того, чтобы не дай бог никто не подумал, будто он святой. Одним это очень нравилось, другие ненавидели его за это. Только годы спустя стало ясно, как сильно отличалась та его поездка от всех предыдущих. Чем абсурднее становился наш театр, тем безумнее произносились диалоги.

Поскольку мои мысли постоянно крутились вокруг Йогини и Калифорнийца, это отвлечение было для меня настоящим благословением. Вместо того чтобы сидеть на полу и томиться, я был вынужден развлекать народ практически постоянно на протяжении всей поездки.

– Сделай что-нибудь! – говорил он, хлопая меня по руке раз за разом.

Я должен был придумывать глупые песни, пародировать – все, как обычно. Не было никаких поездок, а если и были, то совсем не много по сравнению с тем, что мы творили на Западе. Я не был на его встречах в Индии раньше, поэтому даже не знал, на что это могло быть похоже, но часы, проводимые им на диване в беседах, удесятерились. Он просто говорил, не прекращая. Единственными перерывами в течение дня были лишь короткие моменты, когда он задремывал. Инстинкт самосохранения у него отсутствовал. Часто голос становился хриплым от постоянных разговоров, иногда он словно стучал по ушам молотком, вызывая одновременное ощущение боли и блаженства, и мне хотелось что-нибудь придумать, чтобы дать ему перерыв. Заметив, что голос садится или веки тяжелеют, я мягко заводил колыбельную:

Баю-бай, Юджи, засыпай в большом кресле,

Здесь никого нет, пока ты говоришь,

Никто не понимает, о чем ты говоришь,

Мы все сидим вокруг тебя, и в наших головах полно дыр.

Вскоре он начинал зевать между словами, как ребенок, проигравший битву в борьбе со сном, под мою колыбельную, которую я пел на предложенный Йогиней мотив песни «Мерцай, мерцай, звездочка». Срабатывало здорово. Я сочинял стихи о том, как мы арендуем машину, чтобы лететь в космос, а люди, заботясь о нем, как о ребенке, делали все возможное, чтобы в комнате стало тихо. Его друзья были как одна большая коллективная мать. Было в нем что-то абсолютно невинное. Его голова падала на грудь, затем выпрямлялась, сопротивляясь сну, как это бывает у детей. Иногда голова опускалась на мое плечо, и он дремал. Мягко и нежно я пел как можно дольше, чтобы дать ему возможность поспать. Потом он, вздрогнув, просыпался, извинялся: «О, простите», и безумие начиналось снова.