— И ты молчал — буркнул Серго.

— Слушай, ты знаешь, какая нищета нас давит, что пришлось перейти на милиционную систему (соответствует РеИ — военный бюджет СССР 20-х годов был нищенским, денег на перевооружение не было — В.Т.) — утвердительно сказал Ленков — и тут вылезает Тухачевский, бодро сообщая, что надо полностью перевооружать артиллерию. Первое, что у меня спросят — а сколько годовых военных бюджетов уйдет на Вашу затею? И будут правы — денег на это нет. Так какого черта попусту сотрясать воздух?!

Орджоникидзе кивнул, молчаливо признавая правоту друга. Более того, он учел и не сказанное Тухачевским — предлагаемое перевооружение артиллерии исходило из опыта Мировой войны, а, значит, шло вразрез с линией краскомов и офицеров военного времени, считавших основой основ опыт Гражданской войны. Попросту говоря, если бы Миша вылез с таким предложением, его бы сожрали мгновенно, "мама" сказать бы не успел. Мысленно Серго одобрил друга — суметь промолчать, когда надо держать рот закрытым, это большое умение, которым владеют немногие.

— Миша, насчет орудий особой мощности — я слышал, говорят, что понадобятся орудия калибра 500-600-мм — решил уточнить Серго. — Ты как думаешь?

— Гриша, это очередная разновидность "революционной фразы" — поморщился Тухачевский. — Дескать, давайте заведем себе самые-пресамые орудия в мире — и будет нам счастье. Товарищи категорически не желают малость подумать: вот французы соорудили себе две железнодорожные гаубицы калибра 20,5-дюймов (520-мм — В.Т.), способные палить снарядами, весящими больше сотни пудов (в РеИ — 1,7 т — В.Т.) — и что с того? Начнем с того, что такие уникальные орудия стоят безумных денег, под них надо целиком создавать весь инструмент и оснастку — а для 12-дюймовых гаубиц можно использовать имеющуюся оснастку для морских пушек такого же калибра. Продолжу тем, что вряд ли найдутся цели, которые надо долбить именно таким калибром — а со всем остальным справятся 12-дюймовки, пусть им и потребуется не одно попадание, а пять или десять. Закончу вот чем — при нынешнем бешеном прогрессе в авиации, если потребуется доставить к цели мощные заряды, куда дешевле обойдется эскадра тяжелых бомбовозов; кстати, и проку от нее будет не в пример больше, поскольку дальность полета с тяжелыми бомбами наверняка окажется в разы выше, чем у самого дальнобойного орудия.

— Так вот, Серго, что касается твоего второго вопроса — продолжил полковник Ленков, очень довольный и тем, что Орджоникидзе был приведен в нужное расположение духа, и тем, что новый Тухачевский начал выстраивать репутацию серьезного человека — то все довольно просто. У лимитрофов значимой оборонной промышленности нет, за исключением разве что Польши. А у Франции она есть — и французы могут производить военных аэропланов в 7 раз больше, чем мы; танков — в 20 раз; дивизионных и корпусных орудий — в 3 раза; пулеметов — в 2 раза; винтовочных патронов — в 7 раз; артиллерийских снарядов — в 5 раз (реальное соотношение мощностей ВПК Франции и СССР по состоянию на 1927 год — В.Т.). Если же добавить и оборонную промышленность Великобритании — все цифры можешь смело умножать на два или три.

— Так что сам видишь — мы можем развернуть по всеобщей мобилизации 92 стрелковых дивизии и 74 кавполка, общей численностью 1 миллион 200 тысяч штыков и сабель. Можем и вооружить их — примерно, по нормам царской армии. Худо-бедно, сможем и обеспечить огнеприпасами — беднее, чем при царе, но, все же..

— Вот только, беда не только в том, что лимитрофы смогут выставить больше штыков и сабель. Настоящая беда в том, что они смогут бить нас превосходящей английской и французской техникой, как германцы били царскую армию — а нам нечем будет ответить.

Орджоникидзе молчал — собственно, что можно было сказать, когда было понятно, что на один снаряд или пулю, выпущенную красноармейцами, будет прилетать десять снарядов и пуль, выпущенных белополяками или белофиннами. Итог такого противостояния был ясен.

— Спасибо, Миша, ты настоящий друг — искренне, серьезно сказал Серго.

— За что спасибо? За то, что испортил тебе настроение? — горько пошутил Михаил Николаевич.

— Брось эти интеллигентские сопли! Знаешь, на Кавказе издревле говорят, что настоящий друг — это не тот, кто скрывает от тебя горькую правду, а тот, кто скажет тебе ее в глаза! — горячо возразил Орджоникидзе.

— Это правда — согласился Михаил Николаевич — нет ничего хуже лжи.

— Миша, скажи, что думаешь насчет всего этого — попросил Серго.

— А тут все просто, Серго — или мы сделаем Союз ССР сильной промышленной страной, не слабее Германии или Англии, или нас сотрут в порошок — ответил Ленков, мысленно извинившись перед Сталиным за плагиат. — Причем, это надо будет сделать быстро — и как-то извернуться, чтобы крестьяне не подняли мятежи, что неизбежно, если начать индустриализацию по рецепту Троцкого. Только не спрашивай меня, как именно это сделать — я не знаю, честное слово.

— Ты знаешь, что надо сделать — но не знаешь, как — невесело пошутил Серго.

Михаил Николаевич молча кивнул.

Серго Орджоникидзе не любил откладывать дела в "долгий ящик" — и уже через неделю после того, как он побывал в гостях у друга Миши, он решил обсудить всерьез обеспокоившие его вопросы со своим старинным товарищем по кавказской социал-демократии, с удовольствием отзывавшимся, когда Серго называл его "Коба" (соответствует РеИ — у Орджоникидзе были очень доверительные отношения со Сталиным, он был одним из очень немногих людей, с которыми Сталин был на "ты" — В.Т.).

Тут как раз представился удобный случай — после обсуждения текущих дел в Центральной Контрольной Комиссии (Серго руководил ей с 1926 по 1930 годы — В.Т.), Коба пригласил Серго поужинать в его кремлевской квартире. Григорий Константинович естественно, не отказался от приглашения.

Надежда накрыла им стол и ушла, не желая мешать беседе.

Ужин был скромным — харчо на первое, любимые Сталиным со времен туруханской ссылки сибирские пельмени, в качестве разносолов — также полюбившиеся ему с тех же времен соленые огурцы, да бутылка домашнего вина — но, происходивший из небогатой семьи Серго, привыкший к лишениям за время подпольной жизни, был доволен и таким столом. Для него главное было, не что выставлено на стол, а то, что за этим столом сидит человек, от которого он в жизни не видел никакой подлости. Спорили они часто и горячо, во многом не соглашаясь — но никогда не подводили друг друга.

После еды пришло время беседы.

— Коба, извини, если я расскажу то, что ты и так знаешь — но, думаю, тебе это стоит услышать — начал беседу Григорий Константинович.

— Если ты считаешь, что мне это следует знать — значит, так оно и есть — кивнул Сталин, доверявший Орджоникидзе. — Лучше услышать важные сведения два раза, чем ни одного.

Серго добросовестно пересказал услышанное от Тухачевского.

Сталин внимательно слушал и анализировал сказанное Гришей. Недоверие к Гоминдану проходило по категории "Волга впадает в Каспийское море" — зарывшийся во внутренние дела Серго оторвался от дел международных, но он-то не поленился выяснить "откуда растут ноги" у китайских буржуазных революционеров. Коба знал, что за основателем Гоминдана, Сунь Ят-сеном, стояла крупная китайская буржуазия, тесно связанная с финансовыми кругами Англии и Америки, имевшая надежные связи в Японии — буржуазия, которой надоело терпеть насквозь прогнивший, изолгавшийся и продающийся направо и налево режим империи Цин, мешавший ей делать деньги. Ее желание совпало с желаниями империалистов Англии, Японии и Америки, которые желали разделать Китай, как повар — баранью тушу, не испытывая при этом помех со стороны китайского императорского режима.

Вот и появились у интеллигента-идеалиста Сунь Ят-сена большие деньги на революционную деятельность, надежное убежище в Японии, всесторонняя поддержка со стороны тех, кто владел капиталами китайского происхождения, да и связанными с Поднебесной. Потом у него появилась и молодая красавица-жена, на 27 лет его моложе — как ни странно, происходившая из семьи богатейших китайских капиталистов, ворочавших десятками, если не сотнями миллионов долларов в Китае и САСШ. А потом пытавшийся вывернуться из опутавших его нитей идеалист — иначе его попытки наладить тесные отношения с Советской Россией и Коминтерном расценить было трудно — как-то очень своевременно помер, а ведь не старый был человек. Как объяснили Кобе разбиравшиеся в китайских традициях товарищи, по тамошним стародавним обычаям вдова становится наследницей не только материального имущества покойного супруга, но и своеобразной распорядительницей его идей.