— Черная и цветная металлургия, наоборот, практически полностью находились в частных руках. Но, на нее влияли вышеуказанные особенности России.

— Существовала довольно развитая легкая промышленность, ориентированная на внутренний рынок — пожалуй, стоит отметить текстильную промышленность, хотя и куда более слабую, чем британская.

Горнодобывающая промышленность, большей частью, находилась в частных руках, причем, следует отметить, что Российская Империя экспортировала заметное количество сырья. Особо следует отметить значительную добычу драгоценных металлов, позволившую русским царям скопить к началу Великой войны крупнейший в мире золотой запас.

Что же касается транспорта, то тут наличествовало резкое разделение: железнодорожный транспорт почти полностью находился в собственности государства, крупнейший в мире речной флот практически целиком был частным, с морским же торговым флотом было сложнее — большая его часть была частной, меньшая же, но состоявшая из лучших судов, принадлежала казне, занимаясь коммерческими перевозками в мирное время, в военное время она становилась резервом ВМФ. Это был так называемый Доброфлот.

— В целом же можно констатировать, что царская Россия была обширной страной, с впечатляющими природными богатствами, с невысокой плотностью населения на большей части территории, плохо управляемой, с крайне низкой экономической эффективностью.

— Господа большевики, возглавляемые мистером Лениным, в ходе гражданской войны практически полностью уничтожили эту систему управления, привели экономику к почти абсолютному бездействию, что не удивительно, после национализации предприятий и уничтожения или эмиграции значительной части образованного класса России. Чтобы обеспечить хоть какое-то снабжение армии и городов они прибегли к массовым реквизициям — это называлось продовольственной разверсткой. Оплата же труда тех, кто с ними сотрудничал, осуществлялась продовольственными пайками, и, иногда, вещами — это называлось "политикой военного коммунизма". Нормальная же система управления была заменена другой, где профессиональная компетентность уступила место безусловной верности коммунистическим идеалам.

— В общем, к концу гражданской войны экономика и система управления царской России, которые можно сравнить с крупными странами Латинской Америки, скажем, Бразилией или Аргентиной, уступили место чему-то, напоминающему Древний Египет или империю ацтеков.

Присутствующие отреагировали на это сравнение сдержанными улыбками — большевиков презирали, ненавидели, но и боялись, так что слова подполковника Мензиса пришлись по сердцу всем.

— Надо признать, господин Ленин довольно быстро нашел единственный выход из ситуации, грозившей коммунистическому режиму крахом — по окончании гражданской войны он сумел убедить своих последователей отказаться от "военного коммунизма" и перейти к "новой экономической политике", представлявшей собой частичный возврат к капитализму. Ключевые отрасли промышленности остались в руках государства, но в сфере обеспечения потребностей населения был разрешен частный бизнес, что позволило удовлетворить насущные потребности, пусть и на весьма скромном уровне. Хотя, большевики все же сумели запустить все промышленные предприятия Российской Империи, причем, не только находившиеся на русских территориях, но и большую часть эвакуированных царским правительством во время Великой войны из русской части Польши и нынешних государств Прибалтики.

— Но, "новая экономическая политика" является лишь отсрочкой краха — должен признать, что большевики это понимают. Пока они остаются отсталой аграрной страной, срок их существования определяется лишь тем временем, которое понадобится цивилизованным странам для того, чтобы договориться об устраивающем их способе решения "русского вопроса".

— Прошу прощения, мистер Мензис, я Вас перебью — решительно высказалась леди Нэнси.

— Я к Вашим услугам, леди Астор — наклонил голову подполковник.

— Из Вашего рассказа вытекает, что Советская Россия представляет собой что-то, весьма похожее на Парагвай времен Лопесов (имеется в виду Парагвай первой половины XIX века — В.Т.), точнее, перед началом Южноамериканской войны (1864–1870 гг. — В.Т.) — вопросительно сказала хозяйка гостеприимного поместья.

— Несомненно, Вы правы в главном — тогдашний Парагвай, с некоторым допущением, можно назвать предтечей Советской России — согласно наклонил голову разведчик, вежливо не ставший обращать внимание собравшихся на довольно существенные различия.

— Но, с Вашего разрешения, леди Астор, я бы хотел обратить Ваше внимание на различия практического плана.

— Первое. К началу Южноамериканской войны Парагвай существовал в таком режиме почти половину столетия. Должен признать, тамошняя элита выбрала верную стратегию — они не пытались распространить свою идеологию вовне, а замкнулись в пределах своих границ. Поскольку они выплатили все свои долги, до последнего пенса, а торговля с Парагваем, не имевшим выхода к морю, из-за сложностей транспортировки не представляла особого интереса, их просто оставили в покое. Собственно, если бы Лопес-юниор не предпринял попытку заполучить выход к морю, чтобы выгодно торговать парагвайскими товарами на мировых рынках, они бы и дальше никого не интересовали. Аборигены не потеряли это время попусту — к началу войны в Парагвае уже не было неграмотных, более того, Парагвай стал второй страной в Америке, после наших беспокойных "кузенов", вступивших в век индустрии (соответствует РеИ — В.Т.). В целом же, Парагвай уже превосходил своих соседей качественно — даже такие страны, как Бразилия и Аргентина, тогда не могли похвалиться таким уровнем развития.

— Большевики же, при всех их стараниях, выражающихся в кампании по ликвидации неграмотности, не смогли пока что сделать Россию полностью грамотной страной. Говорить о каком-то качественном отрыве от ближайших соседей, и вовсе смешно — сейчас для русских серьезным противником является даже Польша, несмотря на все ее проблемы.

— Кратко упомяну о таковых: во-первых, это уже упоминавшаяся прежде эвакуация промышленных предприятий, предпринятая царским правительством — впрочем, их потеря в значительной мере компенсирована приобретением промышленных предприятий, находившихся в контролируемых Австро-Венгрией и Германией частях Польши; также ценным приобретением стала польская часть Силезии; во-вторых, ценность имеющихся промышленных предприятий в значительной степени снижается из-за нехватки инженеров и техников — многие из русских, немцев и австрийцев эмигрировали или погибли в ходе боевых действий, подготовку же своих профессионалов поляки так и не смогли наладить, во всяком случае, в нужных количествах; в-третьих, экономика Польши страдает от потери рынков Российской, Германской и Австро-Венгерской империй — явно недостаточный внутренний рынок неспособен возместить потерю. Так что польский военно-промышленный потенциал не только не развивается, но деградирует качественно.

— Продолжая тему противников России, коснусь Румынии — эта аграрная страна, с очень слаборазвитой промышленностью (по состоянию на 1930 год в промышленности было занято 7,2 % экономически активного населения, что меньше, чем даже в Турции — В.Т.), ценна исключительно относительно высоким мобилизационным потенциалом. Точнее, не высоким, а многочисленным — боевая ценность малограмотного или неграмотного румынского крестьянина, практически незнакомого с современной техникой, крайне мала.

— Сходная ситуация с Литвой, Латвией и Эстонией — это аграрные страны, промышленный потенциал которых, созданный в то время, когда они входили в состав Российской империи, был подорван упоминавшейся эвакуацией промышленности. Их возможности восстановить его равны нулю — их незначительный экспорт сельскохозяйственной продукции не дает возможности оплатить создание новых промышленных предприятий, внутренние рынки очень бедны. Вообще, структурные проблемы там еще острее, чем в Польше — до провозглашения независимости они работали на богатый рынок столицы царской России, Петербурга; сейчас же они не могут продать значительную часть своих товаров.