А мне еще хуже! С наркотиками все просто – это плохо, с этим надо бороться, это надо пережить и что там им еще говорят.

Но мой сын, казалось бы, задумал доброе дело. По крайней мере, в глазах общественности. Да и в моих. Я не весть какая христианка, но регулярно бываю в церкви, слушаю проповедь, уважаю святого отца... но как-то никогда не задумывалась, что его матушка не дождется внуков, может, как я своим сыновьям, хотела для сына развеселого студенчества, открытий, мирских радостей...

А что он себе предполагает? Карьеру? И только ее? Или – еще лучше – вечный бой, если его все-таки возьмут во владирцы?

Я не хочу! Не хочу так!!! Это мой сын!

Он просто не понимает, что делает! А потом будет поздно.

И вместе с тем мне ужасно плохо от того, что и себя я не чувствую правой.

Ведь я должна чувствовать гордость за воспитание ребенка.

Должна...

Но не чувствую.

Мы заключили с паршивцем соглашение.

Ему пока слишком мало лет, чтобы обсуждать такие серьезные вопросы. Так что, чтобы не ссориться со мной и Верноном, Чарли должен хорошо учиться, окончить колледж, и только потом мы поговорим снова.

И если б вы знали, как я хочу, чтобы он учился вечно!

Паршивец мой физически не в состоянии сидеть сложа руки и ждать.

В школе он и так учился отлично (еще бы, так долго об этом мечтал!), так повадился после занятий навещать Орден и гонять чаи с тамошним архивариусом. Завел в подвальчике свою картотеку – на владирцев, живых и причисленных к лику святых. Упросил Вернона купить еще один фотоаппарат и видеокамеру последней модели – не такую громоздкую, как наша.

Бегает, суетится, нет ему до меня времени и дела. А как славно раньше ходил за мной, как приклеенным хвостиком!

Да пропади они, эти розы теперь!

Ничего не хочу.

Одна отрада – Дадличек пока никуда не собирается от мамочки деваться.

Сириус Блэк тоже бродил неприкаянной душой. Так и хотелось выдать ему репу на фонарь Джека. Жаль, что не осень.

От инквизиторов он откупился. Даже, кажется, еще кого-то из ордена откупил. Но в нашей семье у него хватило совести не появляться.

Ну, то есть он сперва пришел как бы поговорить, но я чуть не выцарапала ему глаза, а монахи навесили еще один штраф.

Тут он запил на неделю, а потом пошел доказывать отцу Александру, что тот не прав.

Сперва хотел ему просто по-маггловски набить морду.

Ага, как же. Немного разные весовые категории. Килограмм так на сто разница.

Потом “дядя Алекс” откачал “дядю Сири” (понятно, с чьих слов я это знаю, да?) и они сели беседовать.

Блэк возвращался к священнику еще и еще. Беседовал, спорил, вдрызг ссорился, но на следующий день приходил опять.

Дело окончилось постригом.

Последний из Блэков стал монахом (тьфу на тебя, собака блохастая! Какой пример ребенку!).

Отписал движимое имущество крестнику, племяннику, племяннице и Церкви, а другу – дом.

Друг (тот самый, с мягкой виноватой улыбочкой) принялся наводить в своей собственности порядок и наткнулся на еще один крестраж. Как оказалось – того же авторства.

Владирцы среагировали мгновенно, освободили медальон от осколка души. Организовали поиски других крестражей, рассудив, что где два, там и четыре и, может, семь, десять... Колдуны еще и не так способны поступить.

Два монаха приняли обет молчания, пять – удалились на два года в затвор. Весь Орден объявил месяц строгого поста – в знак скорби по смерти человеческой души своего неудавшегося воспитанника. И в попытках отмолить грехи человеческие.

Надо ли говорить, что мой паршивец был снова в совершенном восторге и тоже объявил мне пост.

Так бы и стукнула!

Целый месяц он питался половинкой грейпфрута, подсохшим хлебушком и водой из-под крана, изредка, в качестве одолжения, соглашаясь поковыряться в овощном супчике.

Я призвала на помощь тяжелую артиллерию – заставила отца Александра еще раз повторить: “Чистокровных магов теперь не берут во владирцы. Волдеморт. Жутчайшее преступление против самого себя. Вот что бывает, когда чистокровных магов допускают в орден святого Влада”.

Ох и воплей было!

- Но я не маг! Я – Чарльз Вернон Дурсль, я родился и рос в семье добрых христиан!

А я с наслаждением потом каждый день напоминала: “Чистокровный. И мама ведьма, и папа колдун. И у папы все колдуны в семье”.

Ох, мы и поругались.

Вдрызг.

Так и шло.

Военные действия то затухали, то разгорались вновь. В основном все упиралось в мою уступчивость, потому что этот баран вовсе не умел сворачивать.

Вернон держал нейтралитет.

Монахи старались тоже особо не лезть.

Дадличек сопел и разрывался между рычащей мамочкой и избивающим боксерскую грушу во дворе братиком.

Ужас!

Перед Днем рождения Диди в девяносто первом году ссора была особенно громкой. Я шваркнула об пол кастрюлю, которую отмывала, у него взбрыкнула магия и по всему дому пропали стекла в окнах.

- Колдун чистокровный! – обидно припечатала я.

- Я дома монастырь устрою! – не остался в долгу он.

И ведь на самом деле устроил мне тут... монастырь!

Устроил себе “келью” в чулане под лестницей, сменил новые шмотки на какое-то рубище, опять было нарыпнулся объявить пост, но тут уж я была непреклонна – созвонилась с отцом Александром и отконвоировала противного мальчишку к диетологу.

Вот когда “пост” утвердил диетолог, тогда ладно.

Но тридцать первого июля я все равно расстаралась с завтраком – был шанс, что он оставит свои глупости и соблазнится на яичницу с беконом.

Первый-то День рождения мы ему справляли осенью, в день, когда мне его подбросили, но и официальную дату стали отмечать посиделками, как только узнали точно, когда он там родился.

Чарли вышел к столу хмурый. Но портить всем завтрак не стал. Огорченно посмотрел себе в тарелку и потянулся за соком.

- А овсянки нет?

- Лопай свою овсянку! – со стуком поставила я перед ним тарелку с кашей на воде. (С подпольно добавленным туда кусочком маслица – ну сил же моих нет терпеть такое! Когда он уже перебесится?!)

Тут стукнула крышка почтового ящика и паршивец радостно слинял из-за стола, давая мне время остыть и перестать рычать.

Вернулся бледный, как полотно.

- Мам! Они опять...

В руках он держал конверт из плотного пергамента, на котором обычно волшебники пишут свои письма.

В нашу жизнь, кажется, опять ломились колдуны.

Письмо мы не открывая выбросили в мусорное ведро.

И сразу же позвонили отцу Александру.

Оказалось, он ничего не может сделать. Чарли официально записан в школу собственными родителями еще с младенчества. Церковь в эту ситуацию вмешиваться не намерена.

А у мальчика есть его свободная воля.

Вот с этой волей он и работал всю следующую неделю шредером.

А не так-то это просто – порвать или сжечь кусок телячьей кожи.

Я рассказала, что в старину, когда люди пользовались таким сомнительным предметом для письма, его отскребали от чернил и переписывали заново. Молитвами там всякими.

У мальчишек появилось новое увлечение – они вымачивали шкуры, скребли и карябали что-то перышками.

Смешно было наблюдать.

Зато дома вновь воцарился мир и покой.

Мелкий ходил шелковым.

Я могла волей опекуна отправить его учиться к колдунам и ничего бы он против сделать не мог.

Это очень нехорошо, когда вас боится собственный сын, но надо же на него как-то влиять!

Через месяц, когда наши запасы пергамента изрядно пополнились, нас навестил гном-не гном, но кто-то жизнерадостный и мелкий.

А с ним еще – кислый и бледный.

Хорош мужик, но я зареклась восхищаться колдунами.

Зря Чарли меня боится.

Я ни за что не отправила бы сына к колдунам. Тогда уж лучше в монахи все-таки.

Оказалось, перед нами – новый директор Хогвартса и Председатель совета Попечителей. Прибыли выяснять – почему до сих пор нет ответа на письма?