«Я не думал, что он мог сделать это», — признался добродушный гость.

«Но он делает это! Он будет делать это!» — Генрих оставался в лирическом настроении. Он даже попытался стать американцем. «Как это вы говорите, — er geht damit hinweg?»

«Сходит с рук», — усмехнулся Ланни.

«Когда я смогу вас увидеть?» — спросил молодой чиновник.

— Вы заняты сегодня вечером?

— Я могу всё отложить.

— Ну, давайте сейчас. Мы как раз собирались заказать что-нибудь поесть. Мы будем ждать вас.

Ланни повесил трубку, а Ирма спросила: «Ты немного не переусердствовал?»

Ланни приложил палец к губам. «Давай одеваться и пообедаем внизу», — предложил он. — «Надень всё лучшее. Надо произвести впечатление, оно того стоит».

Все трое сидели в роскошном ресторане самого модного отеля в Берлине. Американская наследница в эффектном платье, Ланни в «смокинге» и Генрих в элегантном мундире, который он надел, чтобы присутствовать на сессии рейхстага. Die grosse Welt[131] их пристально разглядывал, и сердце Генриха Юнга, сына лесника, таяло от гордости не за себя, конечно, но за фюрера и за созданное им замечательное движение. Уважение к рангу и статусу были впитаны с молоком матери в усадьбе Штубендорф. И он сейчас находился на вершине социальной пирамиды. Эта светская американская пара два раза была гостями в замке. И может такое случиться, что сам граф мог бы войти в эту комнату и быть представлен сыну своего Oberforster[132]! Ланни не преминул отметить, что написал его светлости в его берлинский дворец.

Оркестр тихо играл, и официанты раболепно кланялись. Ланни, как обходительный хозяин, явил свое гастрономическое искусство. Что предпочитает Генрих? Нет, Генрих оставляет всё на усмотрение хозяина. А хозяин сказал, что они должны заказать что-нибудь echt berlinerisch.[133] Как насчёт немного Krebse[134], указанных в меню, как ecrevisses[135]? Генрих согласился, сохранив в тайне, что он никогда раньше их не ел. Они действительно оказались маленькими раками, поданными горячими с паром на большом серебряном блюде с украшенной тиснением серебряной крышкой. Официант выложил это великолепие на отдельные блюда. Генриху показали, как извлечь горячее розовое мясо из тонкого панциря, затем окунуть его в блюдо с горячим маслом. Да, они были хороши!

И что Генрих будет пить? Генрих оставил это тоже на усмотрение хозяина, так что ему пришлось пить рейнвейн, цвета желтого бриллианта, а позже игристое шампанское. Кроме того, он ел землянику с Schlagsahne[136], и крошечные пирожные с разноцветной глазурью. «Не хотите ли выпить кофе в нашем номере?» — спросила наследница. И они пошли наверх, и по дороге были замечены многими. Форма Генриха с его особым знаками отличия, указывающими его партийный ранг, не оставила сомнений, что мистер и миссис Ирма Барнс были в полном порядке. Информация об этом распространится по отелю, журналисты услышат её, и социальная деятельность молодой пары будет отражена в контролируемой прессе. Нацисты, конечно, не полюбят их. Нацисты не сентиментальны. Но они были всегда готовы видеть людей, переходящих на их сторону, и позволить им находиться там, пока это удовлетворяет фюрера.

Наверху в номере они пили кофе, а также коньяк из больших, но очень тонких бокалов. В своей жизни Генрих никогда не чувствовал себя так хорошо. В течение нескольких часов он говорил о НСДАП и о сотворенных ею чудесах и о том, что ещё она собирается достичь. Ланни внимательно слушал и откровенно объяснил свою позицию. Двенадцать лет назад, когда сын лесничего впервые узнал о движении Ади Шикльгрубера, Ланни не имел ни малейшего представления, что оно может добиться успеха или даже стать влиятельной силой. Но он видел, как оно шаг за шагом росло и, конечно, это не могло не произвести впечатление. Теперь он пришел к выводу, что немецкий народ получил, что хотел, на что имел полное право. Ланни не мог сказать, что он стал новообращенным, но он был изучающим движение. Он стремится общаться с лидерами и спрашивать их, с тем, чтобы дать внешнему миру честный и правдивый отчет об изменениях, происходящих в фатерланде. «Я знаю множество журналистов», — заявил он, — «и я могу оказать небольшое влияние».

«Несомненно, вы сможете», — радушно согласился Генрих.

Ланни сделал глубокий вдох и произнёс небольшую просьбу. — «Есть только одна беда, Генрих. Вы знаете, конечно, что моя сестра вышла замуж за еврея».

«Да. Это очень плохо!» — серьезно ответил молодой чиновник.

— Дело в том, что он прекрасный скрипач. Насколько я знаю, лучший. Вы когда-нибудь слышали его?

— Никогда.

— Он играл концерт Бетховена в Париже несколько недель назад. И его выступление сочли экстраординарным.

«Я не думаю, что пошёл бы слушать еврея, играющего Бетховена», — ответил Генрих. Его энтузиазм внезапно ослаб.

«Вот моя позиция», — продолжал Ланни. — «Отец Ганси был деловым партнером моего отца в течение длительного времени».

— Мне сказали, что он был Schieber.

— Может быть. В Германии много хороших Schieber. Самым крупным из всех был Стиннес. Существует открытый рынок, люди покупают и продают, и никто не знает, у кого он покупает, кому продает. Дело в том, что я связан с семьей Робинов, что создает для меня неудобства.

— Они должны покинуть страну, Ланни. Пусть едут в Америку, если вы их любите, то можете уехать вместе с ними.

— Точно! Это то, что я просил их сделать, и они хотели это сделать. Но, к сожалению, Йоханнес исчез.

— Исчез? Что вы имеете в виду?

— Он собирался взойти на борт своей яхты в Бремерхафене, когда коричневорубашечники схватили его и увезли его, и никто не имеет ни малейшего представления, где он теперь.

— Но это абсурд, Ланни.

— Я уверен, что это не кажется абсурдом моему старому другу.

— Что он сделал? Он должно быть нарушил закон.

— Я понятия не имею, но очень сомневаюсь, что он что-нибудь нарушил.

— Как вы узнали об этом, Ланни?

— Я позвонил на яхту, и мне ответил незнакомый голос. Человек сказал, что он является Reichsbetriebszellenabteilung Gruppenfuhrer-stellvertreter.

— Это подразделение нового трудового фронта доктора Лея. Что ему делать с еврейским Schieber?

— Вы можете сделать мне большое одолжение, если выясните это для меня, Генрих.

— Ну, вы знаете, что происходит в революциях. Люди берут все в свои руки, и случаются прискорбные инциденты. Фюрер не может знать все, что происходит.

«Я совершенно уверен в этом», — согласился Ланни. — «Как только я услышал об этом, я сказал: «Я точно знаю, куда идти. Генрих Юнг человек, который поймет и поможет мне. И вот я здесь!»

Молодой нацистский чиновник дураком не был, его не обманули ни рейнвейн, ни шампанское, ни коньяк. Он понял сразу, почему его так сердечно приняли. Но он также знал Ланни Бэдда более двенадцати лет, бывал в ресторанах за его счет и раньше не получал от него никаких просьб. При его тщеславии нельзя подозревать старых друзей, а у Генриха был, естественно, доверчивый характер. Поэтому он спросил: «Что вы от меня хотите?»

— Во-первых, я хочу, чтобы вы поняли мою позицию по этому печальному вопросу. У меня много друзей в Германии, и я никого не хочу обидеть. Но, в то же время я не могу позволить, чтобы член моей семьи гнил в концлагере, даже не пытаясь выяснить, в чём его обвиняют. Могу ли я оставаться в неведении, Генрих?

«Нет, я полагаю, нет», — неохотно признался собеседник.

— До сих пор в печати ничего не было, насколько я видел, но, конечно, что-то может вырваться за границу. У Йоханнеса есть друзья и деловые партнеры, и когда у них не будет сведений от него, они примутся ему звонить. Если это произойдет, то будет скандал, и я думаю, что сделаю одолжение вам, Курту, его светлости и даже фюреру, если приду, и расскажу о положении вещей. Первый знакомый, кого я встречу в Берлине, вероятно, спросит у меня: «Где Йоханнес?» И что я могу сказать? Так как он свёкор моей сестры и деловой партнер моего отца, я должен был бы посетить его, или, по крайней мере, сообщить ему по телефону о моем приезде.