Гонов после пяти, когда засыпали очередную партию семян, управляющий поглядел на Александра Петровича Карасева и порадовался — пропала утренняя его хмурость, неприветливость, он словно светился, как небо над полем, и как бы напевал что-то себе под нос, что именно, правда, угадать было невозможно. А еще через полдесятка гонов, при новой засыпке гороха, тракторист подошел к Лушникову:

— Оно, значит, так сказать нужно… Вот с тобою в паре, Николаич, я хоть какие дороги бы прокладывал… Крепко ты мне на пятки наседаешь.

Лушников прищурил глаза.

— Со мной-то, стариком, ладно еще соревноваться… То ли будет, когда сын за рычаги сядет.

Уже низехонько стояло солнце, когда, переправившись через протоку на лодке, управляющий шел к ожидавшей его машине. «Вот ведь увлекся! — корил себя Лушников. — Ну сделал бы гон-другой, отвел душу — и ладно. А то соревнование целое закатил!»

Однако хорошее настроение брало верх — сев начался, как и положено ему было начаться, и приятно ныли ладони, словно до сих пор были зажаты в них мелко дрожащие рычаги.

— Домой, Федор Николаевич? — приоткрыл дверцу «газика» шофер.

— Нет уж, на ферму гони, — ответил Лушников, поудобнее устраиваясь на переднем сиденье.

— Так ведь поздно уже…

— Застанем. Вечерняя дойка через десять минут кончится.

Шофер усмехнулся и головой покачал:

— Вот, Федор Николаевич, по совести скажите. Хоть раз вы домой вовремя возвращались? Что-то не могу и припомнить такого.

Лушников ответил не сразу, проводил взглядом убегающий березовый мысок, посмотрел, как ширится на солнце успокаивающаяся, но все еще полноводная Ница, и только после этого сказал:

— Недавно в Свердловске, на конференций, выступали ребята из филармонии. Славную песню исполнили… Как это там?

— Э-э, Федор Николаевич, вам-то трубач точно забыл сыграть отбой.

— Забыл, говоришь? — Лушников прищурился то ли от наполовину севшего за горизонт солнца, то ли от подкравшейся улыбки. — Тут уж ничего, браток, не поделаешь. Ему, трубачу, виднее…

ИНДУСТРИАЛЬНАЯ КУРОЧКА-РЯБА

Директор Свердловского треста Птицепром Матвей Петрович Ялухин роста невысокого, ходит мягко, глаза добродушны за стеклами очков. Кажется, человек отрешен от всяких забот, и со стороны трудно, пожалуй, признать в нем крупного руководителя. С ним всегда легко завязывается интересный разговор, у него непременно есть какая-нибудь новость для прессы. Общительный, приветливый человек.

Лет пять назад встретил его на ходу: «Куда спешите?»

— Вот! — Он показывает телеграмму с красной полоской. — Министр поздравляет. Выполнили пятилетку по производству мяса за четыре года. Лечу в Москву — утрясать планы на следующую. Интересная, слушай, предстоит работа: хотим делать вторую революцию в птицеводстве — почти вдвое увеличить производство диетического мяса. Добиться этого — и спокойно ушел бы на пенсию…

«Революцию» Ялухин помянул не для красного словца. Птицеводство твердо встает на индустриальные рельсы. Кто-кто, а он понимает, что это такое. Еще до войны директорствовал в Балаирском птицесовхозе, имевшем немалые достижения. Потом были другие должности, другие точки на карте. А когда после мартовского, шестьдесят пятого года, Пленума ЦК КПСС был создан Птицепром СССР, а на местах — специализированные птицеводческие тресты, в Свердловске такой трест и возглавил он, Матвей Петрович Ялухин.

Тогда, в 1965 году, свердловский трест произвел 113 миллионов штук яиц, в 1975 — 900 миллионов. В этом стремительном росте и отразилась революция, совершенная в птицеводстве. Во втором году десятой пятилетки свердловский Птицепром вышел на еще недавно казавшийся недосягаемым рубеж — миллиард яиц в год, а в 1979 году произвел миллиард 200 миллионов. Пока эту цифру превзошел только московский трест. Свердловчане сейчас занимают после него второе место в стране.

Успехи треста породили у некоторых руководителей других сельскохозяйственных ведомств даже какую-то подозрительность. Как, мол, так? Снята со многих забота о производстве яиц (оно в небольших масштабах убыточно). Почти весь «вал» области дают два десятка совхозов и птицефабрик. За короткий срок города и рабочие поселки насыщены продукцией. Нет, тут, наверно, что-то нечисто…

Помню, ездил я по Камышловскому району — и буквально во всех разговорах птицесовхозы (их в районе два) склонялись на все лады. В противоречивом клубке мнений сплелись и недостатки и достоинства, причем последние тоже ставились тресту чуть ли не в вину. Чего только не инкриминировали Птицепрому мои собеседники! Ялухин-де «сбросил» коров, попробуй-ка он поработать с молочным скотом! Курочка-ряба озолотила-де трест — прибыли девать некуда! В птицесовхозах нет дефицита кадров — заманивают высокими заработками! Плохо используется земля, паров много!.. И т. д. и т. п.

Сознаюсь, опытные хозяйственники заронили и в меня кое-какие сомнения. Пошел к Ялухину.

Матвей Петрович начал спокойно:

— Если держать больше коров, то как же тогда понимать специализацию? Я думаю, мы ее понимаем правильно: основа — птица, она наша главная забота, остальные отрасли прилагаются. А что, мы молоком разве не занимаемся? — Ялухин взял нотой выше. — Да мы и не бросили его. Пять тысяч голов держим. И удои — сам знаешь — побольше, чем в других ведомствах. А утку кто еще в области выращивает, кроме совхозов Птицепрома? Из-за нашей любви к утятине, что ли? Мы и без утки план по мясу выполняем, могли бы жить спокойнее. Землю, говорят, плохо используем? Согласен, надо лучше. Но ты сравни, посчитай, где с гектара получают больше всей продукции? Вот-вот, у нас в полтора-два раза больше… Легко, говорят, в Птицепроме работать? — Тут Ялухин рассмеялся. — А ты в Скатинском-то совхозе был? С Митропольским говорил? То-то же!..

Альберт Митропольский — сравнительно новый человек среди директоров Птицепрома.

Выпытываю у него, трудно ли работать в птицеводстве.

— Не то слово — «трудно», — смеется он. — Жарко! Как на горячей печи. Не продохнуть. Совхоз большой, план громадный, кроме кур еще утки да почти тысяча коров, зерновых шесть тысяч гектаров — успевай поворачивайся. — А потом добавил задумчиво: — Темп и стиль здесь еще Василий Иванович задавал…

Это он про В. И. Курохтина, прежнего директора Скатинского совхоза. Курохтин из тех людей, память о которых не меркнет долго, память благодарная.

Не могу не вспомнить и я… Мой путь журналиста начинался тоже с птицеводства. Первым заданием, которое я получил в Красноярском радиокомитете после окончания университета, был репортаж о бройлерной фабрике. Я и понятия не имел, что такое — бройлерная, знал лишь бойлерную, во дворе нашего студенческого общежития. Фабрика поразила своим размахом, индустриальностью. Бройлеры — цыплята мясных пород — скопищами грелись под большими колпаками-брудерами, неутомимо клевали корм, а также и микрофон, который подсовывал им, ползая на коленках, молодой дядя, пытаясь записать на пленку тысячеголосый хор пушистого братства. Репортажа у меня не получилось: отказал магнитофон, и вообще, ничего не понимая в птицеводстве, что можно сделать…

Но по счастливому совпадению через несколько лет первое задание редакции «Уральского рабочего» тоже оказалось на подобную тему: Скатинский птицесовхоз Камышловского района.

В дороге я лихорадочно глотал страницы учебника «Птицеводство».

— Зря читал, зря время тратил, — сказал директор совхоза Василий Иванович Курохтин. — Устарел учебник. На новую технологию переходим — клеточную. Слыхал?