У меня было три дня, чтобы принять решение, оставаться ли в Митаве в семье Дарьи Семеновны или уехать с отцом в Шёнберг. Пока, признаться, я колебалась. Меня привлекала мысль жить в губернском городе возле железной дороги, ходить по замощенным улицам и записаться в библиотеку, чтобы без помех знакомиться с книжными новинками. Цивилизация очень облегчает жизнь; для того, возможно, она и придумана. Раньше мне доводилось жить в основном в уездных городках, а ведь Шёнберг – даже не город, там нет железной дороги и вряд ли обнаружатся мостовые и библиотека. Одно то, что в почтовом ведомстве несколько месяцев не могли найти человека, который согласился бы ехать туда помощником начальника отделения, говорило о многом. Может быть, Дарья Семеновна права и мне и впрямь лучше остаться в Митаве?

Возможно, все эти доводы убедили бы меня, если бы я не ощущала беспокойства за отца. Мать ушла и забрала с собой Сашу, и теперь, если я тоже оставлю отца, он будет совсем один, далеко от меня. Имею ли я право так поступить? Конечно, я могла успокоить себя соображением, что он сам уговорил меня ехать в Митаву. И все же… все же…

Чтобы немного отвлечься, я открыла чемодан и стала раскладывать свои вещи, но мне пришлось прерваться, потому что вернулся хозяин дома, и Дарья Семеновна пожелала познакомить нас. Густав Эссен оказался невысоким худощавым господином лет 45, с редкими светлыми волосами; по его жилету вилась солидная золотая цепь от карманных часов, в галстуке красовалась дорогая булавка. Рядом со своей дородной, ширококостной супругой, которая к тому же была на полголовы выше его, он смотрелся довольно забавно. Он неплохо говорил по-русски и пожурил меня за то, что я не телеграфировала им, каким именно поездом приеду, – они бы непременно встретили меня на вокзале.

Ужин получился почти семейный, не считая того, что Мария опять подала на стол заветренный сыр, причем хозяин дома с аппетитом его съел. На другой день я решила погулять по городу и без приключений добралась до набережной, напротив которой впервые увидела остров и выстроенный по приказу Бирона замок, где сейчас размещаются присутственные учреждения и губернская типография. Сияло весеннее солнце, вода казалась синей, как сапфир, по волнам плыли лодки и баржа, груженная песком, в лицо мне дул теплый ветер. В эти мгновения я почувствовала, что Митава мне решительно нравится. Когда нам кажется, что перед нами открывается новая жизнь, что угодно может вызвать наше воодушевление. Я прогулялась по мосту на остров, осмотрела замок вблизи и немного побродила по замковому саду и примыкающим аллеям, где было тихо, тенисто и лишь кое-где виднелись редкие прохожие. Мне захотелось купить открытку и отправить ее брату, но в ближайшем почтовом отделении почти все открытки были с немецкими надписями, а те, которые были с русскими, мне не понравились. Когда я вернулась домой, Дарья Семеновна встретила меня со строгим лицом.

– Где ты пропадала, скажи на милость?

Ее тон меня покоробил, но я тем не менее ответила, что гуляла по городу, хотела купить открытку, но так и не нашла подходящей.

– Тебе не следует много бродить одной, если ты собираешься устроить свою жизнь и выйти замуж, – заметила тетушка.

Озадаченная, я только и могла переспросить:

– Замуж? Я?

– Конечно! Или ты собираешься заняться чем-то другим? Учиться в твоем возрасте уже поздно, жалованье у твоего отца небольшое…

– Я могу пойти работать, – обидчиво промолвила я.

– Кем? Прислугой ты быть не сможешь. Образования у тебя нет, значит, преподавать тебя не возьмут. – Она всмотрелась в мое лицо и добавила: – Впрочем, мы еще поговорим об этом. Разумеется, если ты будешь жить в моем доме, я постараюсь сделать для тебя все, что смогу!

Я тогда еще не знала, что людям, которые привыкли командовать, удобнее всего распределять окружающих по воображаемым клеточкам – как фигуры на шахматной доске. Мне было всего 17, с точки зрения окружающих, я не представляла собой ничего особенного – стало быть, для Дарьи Семеновны я попадала в разряд девушек на выданье, которых во что бы то ни стало необходимо пристроить. То, что у меня могут быть другие устремления, ее не интересовало, потому что она верила, что и без моего мнения знает, как для меня будет лучше.

В тот день произошло еще кое-что, что повлияло на мое решение уехать из Митавы. После ужина я удалилась к себе в комнату, а тетушка и Густав остались в столовой одни. Тут я вспомнила, что забыла внизу книгу, которую начала читать. Не то чтобы она была интересной или какой-то особенной, но мне хотелось ее закончить, и я спустилась по лестнице. Хозяева дома все еще разговаривали в столовой, и, когда я была уже возле двери, я расслышала слова Густава:

– Но она очень много есть!

– Да нет же, ты преувеличиваешь!

– Мария мне сказала, что тфой племянниц зъела вчера шесть кусков ветчины! – сокрушался Густав. – А мясо, а сыр, а яйца? Просто erstaunlich! [2] Такой тихий дефушка – и столько ест! Она разорит нас!

– Гусик, ну перестань…

– Я фсегда тебе говориль: нелься быть такой расточительной, mein herz! [3] А портниха? Зачем ты сразу заплатила ей за платье? Гофорил я тебе, она могла еще подождать…

Я не стала слушать дальше и вернулась в свою комнату, чувствуя, как у меня пылают щеки. Решение было принято мгновенно: не имело смысла оставаться в доме, где за мной будут следить и считать каждый съеденный мной кусок.

Утром, после завтрака, я сообщила тетушке о том, что решила поехать с отцом в Шёнберг. Дарья Семеновна была неприятно удивлена и потребовала объяснений. Конечно, я не могла сказать ей, что слышала, как ее муж говорил обо мне. Я сослалась на то, что не могу оставить отца одного, теперь, после всего, что случилось с нашей семьей в Иллуксте. Но так как тетушке было нелегко расстаться с мыслью о бедной племяннице, которую она решительно была настроена облагодетельствовать, мне в конце концов пришлось прибегнуть к нечестному приему и туманно сослаться на некий сон, который меня встревожил, да так, что я теперь не успокоюсь, пока не увижу отца.

– Если с ним что-нибудь случится, – добавила я, – я никогда себе этого не прощу.

– Да что может случиться с Михаилом? – проворчала тетушка. – Он взрослый человек и вполне способен сам о себе позаботиться.

В конце концов мне удалось уломать ее, и я отправилась на телеграф, чтобы послать сообщение о своем приезде.

На другое утро я уехала в Бауск, где меня ждал отец. Прощаясь, Дарья Семеновна сунула мне в руку пять рублей.

– Только Густаву не говори! – прибавила она шепотом. – Ни к чему ему об этом знать…

Я пообещала, что буду аккуратно ей писать, и не без сожаления покинула город герцога Бирона и императрицы Анны [4]. На прощание я все-таки успела купить две открытки: на одной был изображен замок, на другой – канал и красовалась надпись «Gruss aus Mitau» [5]. Я решила, что оставлю их у себя на память о своем пребывании в Митаве. К сожалению, обе открытки погибли во время пожара, речь о котором еще впереди, а пока – пока я еду в Бауск с одним чемоданом, зажатая в тесном экипаже между лютеранским пастором и пахнущей кислым потом крестьянкой, которая всю дорогу что-то жует. Холмы Курляндии проносятся мимо, экипаж подрагивает на поворотах, и у меня такое чувство, словно мне всегда будет 17 лет.

Отец встретил меня в Бауске. При встрече он, кажется, не сказал ничего особенного, но по его виду я сразу же поняла, что в глубине души он доволен тем, что я приехала. Мы пообедали в гостинице, а потом отправились в Шёнберг.

Энциклопедическим словарям положено знать все, и еще до поездки в Митаву я заглянула в увесистый том Брокгауза, чтобы узнать побольше о новом месте службы отца. Выяснилось, что Шёнберг находится в 30 верстах от Бауска, на юге Курляндии, и из него рукой подать до соседней Ковенской губернии. Сам Шёнберг целиком разместился на одном берегу речки Неменек, а из достопримечательностей может похвастаться католической церковью, построенной еще в XVII веке, которую словарь Брокгауза (точнее, его автор) находил «красивой».