К нему то и дело подходили посыльные, и я тоже, выждав момент, протиснулся вперед.

– Мои поздравления, командир.

– А, мсье Гейдж! – сказал он. – Дождались последнего момента, чтобы преподнести французам сюрприз… Признаюсь, я уж испугался, что вы нас бросили. Но в конце концов великий потоп все же состоялся, как и обещал ваш христианский бог Ной.

– Пришлось подождать, пока Бог заставит солнце подняться повыше, чтобы можно было поджечь растопку, – объяснил я ему. – А Он, боюсь, не слишком спешил.

– Солнце, можно считать, не светило вовсе.

– И все же провидение дало нам такую возможность. – Я решил умолчать о своей промашке, о том, что не позаботился о более надежных способах поджечь фитили у бочек, но Жан-Жак и без того обо всем догадался.

– Вы авантюрист и азартный игрок, мсье, – заявил он мне.

– Я просто импровизировал. Мой недостаток, обещаю исправиться.

– Как бы там ни было, но мы победили. К берегу подходят британские корабли, а Рошамбо заперт в ловушке, как корнуольцы в Йорктауне. И теперь родится новая страна, как в свое время родилась ваша. Мы отплатим французам за все. Они ответят за преступления, которые совершали веками.

Я должен был что-то сказать на это. Подлости, которые вершили французы в своих колониях, должны были рано или поздно обернуться против них – ведь жертва учится у своего мучителя и отвечает тем же. И французам предстояло испытать все те страшные пытки и мучения, которые они сами же и изобрели. Наш Спаситель надеялся, что прощение послужит излечением человечества от этой заразной болезни, но пока что я не видел тому доказательств. Люди почти всегда отвечали худшими, а не лучшими поступками, и эта их привычка наводила меня на мрачные размышления. Осознание того, что сам я в немалой степени поспособствовал этому чудовищному кровопролитию, как-то не слишком радовало.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – решил все же попытаться я.

Генерал посмотрел на меня удрученно.

– А разве они когда-нибудь предоставляли нам такую возможность?

– Желтая лихорадка, сами знаете, безжалостно косила их ряды, вот они и отчаялись. Французская армия тоже очень сильно пострадала. Корнуольцам, к примеру, было разрешено сдаться с честью.

– Если б все белые люди проявляли ту же кротость, что и вы, они бы уже давным-давно проиграли. Возможно, я не удовлетворюсь одним Гаити. Вполне может быть, что я соберу мощную армию и отправлюсь завоевывать мир.

– Вам вряд ли понравится этот мир. В Европе слишком холодно и ветрено. В Америке – тоже. Если б Лувертюр был здесь, он бы рассказал вам, как там неуютно.

Генерал нахмурился, и я решил, что чем скорее уберусь отсюда, тем лучше. Особенно с учетом цвета моей кожи.

– Если прибыли британские корабли, пусть англичане доделывают за вас работу, – посоветовал я. – Вы возьмете Кап-Франсуа, это несомненно, но когда тысячам белых будет грозить полное уничтожение, они станут биться яростно и до последней капли крови и унесут с собой множество жизней ваших солдат. А если им разрешат сесть на английские корабли и убраться отсюда, вы одержите победу без кровопролития. Санто-Доминго станет свободным – и вы ничем не запятнаете свою честь. И тогда иностранные государства быстрее признают вашу страну.

Жан-Жак призадумался. Месть всегда так соблазнительна…

– И вы станете не просто освободителем, а милосердным правителем, – продолжил я. – Станете героем парижских салонов, примером британскому парламенту, партнером Соединенных Штатов. Дессалин Справедливый! Мужчины будут отдавать вам честь, а женщины – восхищаться вами.

– Да, полагаю, сдержанность – одна из главных черт поистине великого человека. – Эти слова вождь повстанцев произнес с некоторой долей сомнения.

– Бенджамин Франклин тоже так считает. Он, знаете ли, мой наставник. Иногда занудствует, но ум у него острый, как бритва.

– Но эти переговоры должны стать моей идеей, не вашей.

– Конечно.

– И они должны прославить меня, а не вас.

– Я ухожу в тень.

– А еще переговоры эти должен вести человек, которому доверяют белые. И в то же время они должны проводиться в полной тайне. Ведь Рошабмо может перехватить моего посланника и выпотрошить из него все прямо на глазах у моей армии. Он злобен, безрассуден и подл.

Злодеи чуют друг друга за милю, по запаху, как собаки.

– Да, – согласился я, – я бы тоже не стал доверять этому типу.

– Правильно. – Похоже, генерал принял решение. – И человеком, который будет вести переговоры по эвакуации французов, должны стать вы, мсье Гейдж.

Давать советы приятно, но проблема состоит в том, что их порой принимают весьма опасные люди. И вот я, палимый полуденным солнцем – соломенная шляпа плантатора куда-то затерялась, – оказался на нейтральной полосе, разделяющей две враждующие армии, и шел, размахивая белым флагом. Прикинув в уме, сколько людей должно было быть на нашей стороне и на стороне наших противников, я пришел к выводу, что сейчас на меня нацелены по меньшей мере десять тысяч мушкетов, причем со всех четырех сторон. Перспектива быть выпотрошенным казалась вполне реальной, поскольку в последний раз я застукал генерала Рошамбо во время соития, да еще запустил в него ножом для разделки мяса, в ответ на что он открыл по мне стрельбу. Уж лучше промолчать о том, что я являлся автором диверсионной идеи с потопом. А также о том, что участвовал в церемонии вуду, познакомился с гаитянской богиней любви и красоты и не возражал, когда черные повстанцы выставили на краю дамбы на всеобщее обозрение отрубленные головы французских солдат. Дипломатия подобна любовному роману – противной стороне куда как проще и лучше не знать и не понимать всего, что происходит.

Я надеялся, что за последние несколько дней, насыщенных столь драматичными событиями, французский генерал позабудет, кто я такой, но он тотчас же узнал меня. Я догадался об этом по выражению его лица – с такой кислой миной встречают обычно сборщиков налогов, наглых проныр-журналистов или тещу. Я же постарался скроить самую приветливую мину, и это несмотря на то, что в его глазах, видимо, до сих пор являлся потенциальным рогоносцем, пусть даже Рошамбо и не успел переспать с моей женой. Он определенно этого добивался, но ему помешали непредвиденные обстоятельства.

Мы встретились возле одного из последних его редутов. Беседа носила прямолинейный и грубый характер.

– Предатель и убийца Итан Гейдж осмелился вернуться? – начал генерал.

– Чтобы спасти ваше гнездо разврата.

– Да как вы только могли переметнуться к черным, участвовать в развязанной ими резне?!

– А как вы могли домогаться моей жены, а потом отправить ее на корабль вместе со своим сводником Леоном Мартелем? – парировал я. – Не получилось изнасиловать ее, вот и решили сделать из нее проститутку?

– Да как вы смеете оскорблять мою честь, мсье?

– А как посмели вы, генерал?.. – Тут я спохватился и решил, что подобный обмен оскорблениями может длиться вечно, а потому лучше перейти ближе к делу. – Всем вашим солдатам, надеюсь, стало теперь ясно: Господь наслал на них кару за их преступления. И если вы не прислушаетесь ко мне, всех, в том числе и вас, ждет ужасная расплата.

Заслышав эти слова, к нам подошли несколько офицеров.

Рошамбо весь так и кипел от злости, но он был загнан в ловушку и понимал это. Если я, Итан Гейдж, являюсь его единственным шансом на спасение, он не станет выхватывать саблю и рубить мне голову. Генерал с трудом подавил ярость, выпрямился во весь рост и спросил:

– Дессалин говорит об условиях сдачи?

– Его пушки нацелены на город. Его войска заняли выгодные позиции и готовы развязать резню. Пострадают не только ваши люди, но и ни в чем не повинные женщины и дети, – он ответит жестокостью на жестокость. Черная Африка у ваших ворот, генерал, и бывшие рабы жаждут мести. – Я выдержал паузу, чтобы до всех дошел смысл моих слов.

– Тогда зачем вы здесь? – ворчливо спросил Рошамбо.