Именно поэтому солнце и не было таким уж желанным – ведь погода была хорошая, и Джонатану и Ахаву не оставалось ничего, кроме как забраться на плот и отчалить. Толпа односельчан, вставших с восходом солнца, заполонила пристань, к которой был пришвартован плот. Не пройдет и часа, как они отправятся домой и будут есть теплые пироги, жирные кусочки бекона с подливой и пить черный кофе. Джонатану совсем не хотелось думать об этом.

Солнце встало, а значит, пора было спуститься на пристань и отплыть от нее в полном одиночестве. У него не было сейчас настроения ни вышагивать туда-обратно и думать, как делал он в ту ночь, когда к нему пришел Дули, ни рвать на себе волосы и скрежетать зубами, ни хмурить брови, как это частенько делали герои книг. Вместо всего этого он, как дурак, просто сидел здесь, на бревне, и швырял в воду камешки, в зеленый лес водяных растений.

Неожиданно рядом раздался знакомый голос:

– Здорово, Джонатан!

Голос прозвучал слишком громко и бодро для такого часа и такого случая. Это Гилрой Бэстейбл пришел за ним.

– Вот ты где! – воскликнул он.

Джонатан помахал ему в ответ рукой.

– Что за рассвет, старина! Само Его Величество Солнце взошло, чтобы посмотреть, как ты будешь отплывать, дружище Бинг!

Тяжело ступая, Гилрой Бэстейбл спустился вниз и присел рядом на бревно. С тех пор как его зимняя шляпа исчезла в бурю в реке, ему пришлось носить летнюю шляпу, довольно широкую, но отлично скроенную. Бэстейбл почесал у Ахава за ухом, что было достаточно странно, поскольку он вообще-то не очень признавал собак. Но Ахав, возможно, относился к героическим псам, поэтому для него это не было удивительным событием. Старый Бэстейбл откашлялся раз семь и чихнул так оглушительно и с такой силой, что его шляпа слетела с головы и, кружась, как мельничное колесо, стала плавно опускаться в беспокойные воды реки. Мэр бросился за ней, двигаясь на удивление быстро, если учесть его возраст и габариты. Ахав, однако, был столь же быстр и кинулся к шляпе почти в тот же самый миг, когда она слетела с головы Бэстейбла. Оба они пробежали футов тридцать вдоль берега, причем у Гилроя одна рука была на макушке, словно он придерживая ту самую шляпу, которую преследовал. И он и пес настигли бежавшую шляпу прямо у самого края воды и одновременно бросились к ней. Ахав застрял у Бэстейбла между ногами, и тот, удивленно вскрикнув, споткнулся и полетел вниз головой, прямо к своей шляпе, которая, кружась, взлетела в этот миг в воздух. Гилрой врезался в поросшую травой кочку, Ахав в стремительном натиске налетел прямо на него. Кружась, шляпа приземлилась точно на голову Ахаву. Плывя вдоль берега мимо плавучих листьев водяных лилий, несколько пучеглазых лягушек тотчас же остановились, с удивлением уставившись на взъерошенного мэра, лежавшего на земле, раскинув во все стороны руки и ноги, и на собаку со шляпой на голове, которая явно была ей мала. Джонатан подошел к Гилрою Бэстейблу и помог ему подняться на ноги, после чего снял шляпу с головы Ахава и встряхнул ее, а потом на всякий случай еще раз. После чего все трое направились по дороге к пристани.

Человек тридцать или сорок односельчан смотрели на них во все глаза, когда они обошли мельницу и появились из-за большого мельничного колеса, которое крутилось в таком же неторопливом темпе, как текла река. Раздались крики, аплодисменты, а внук старика Бизла затрубил в трубу. Несмотря на утреннюю дымку, солнце начало припекать довольно сильно, и в его лучах плот выглядел очень эффектно, просто по-королевски. Джонатан помахал всем рукой, а Ахав запрыгал, слегка скособочась, словно необузданная лошадь на параде.

Вероятно, жители городка не видели никогда ничего подобного, поэтому они продолжали радостно кричать и рукоплескать. Ахав выбежал на лужайку, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, тем самым вызывая всеобщее восхищение. Джонатан подумал, а не выступить ли ему с речью, и попытался представить, что бы он мог сказать. Но он отправлялся в путешествие всего лишь на несколько недель, и, по правде говоря, никаких настоящих опасностей в это время у него не предвиделось. Как кто-то сказал, он был весьма смелым парнем для такого путешествия. Поэтому, спустившись с пристани, Джонатан помог Ахаву влезть на плот и, кивнув на прощание своим друзьям и соседям, принялся отвязывать швартовочную веревку.

Внезапно из задних рядов толпы раздались крики:

– Профессор идет! Ура старине Вурцлу!

Джонатан приостановился и, оглянувшись, увидел Профессора. На нем были надеты походные шорты и шапка с козырьком, и он со всех ног спешил к плоту. Вбежав на пристань, он остановился, пыхтя, как закипевший чайник, затем закинул на плот небольшой чемоданчик и сам спустился туда же. Лицо его было красным, как помидор, а очки запотели.

– Уфф! – единственное, что он мог сказать. – Уфф!

В перерывах между этими “уфф” он ухитрялся улыбаться толпе на пристани и с самым серьезным видом кивать изумленному Джонатану. Просто Профессор ни минуты не мог сидеть без дела – иначе он не был бы Профессором Вурцлом. Ему нравилось говорить про себя: “Я на этом собаку съел” – и именно это он и сказал Джонатану.

– Я на этом собаку съел, Сыровар, – произнес он, коротко кивая ему, и в сопровождении Ахава, сопевшего у него за спиной, прошел в носовую часть и под восторженные крики отвязал швартовочную веревку и бросил ее на палубу.

Джонатан был в изумлении. Смысл действий Профессора Вурцла был очевиден, а его замечание насчет “съеденной собаки” явно свидетельствовало о том, что все споры и восклицания были бы лишними. Очевидно, Профессор твердо решил тоже отправиться в это путешествие. Джонатан опустил шест в тихие воды крошечной гавани. Оба смельчака помахали руками мэру Бэстейблу, который стоял, придерживая шляпу обеими руками за тулью, и плот неторопливо поплыл по реке Ориэль.

Перекладывая румпель на правый борт, Джонатан развернул плот кормой к берегу и направил его на середину реки. Они проплыли мимо бревна, на котором Джонатан сидел утром, и обогнули длинную заводь, но лягушек там что-то не было видно. Джонатан надеялся, что увидит, как все они собрались на большой совет амфибий, но зеленая лужайка на берегу заводи была пуста, и только какой-то ежик с черным подвижным носом вышел из лесу, чтобы попить воды. Когда плот наконец миновал заводь и неторопливо поплыл по течению, оба путешественника облегченно вздохнули, а Ахав, до этого старавшийся ни на миг не потерять бдительности, погрузился в сон, пристроившись в рубке среди бочонков с сыром.

– Итак, господин Сыровар, – произнес Профессор, набивая трубку темно-шоколадным душистым табаком, – вот мы и в пути! Пусть меня выпорют, как зеленого и неопытного моряка, если я не прав!

Джонатану, не очень знакомому с морскими выражениями, вместо слово “моряка” послышалось “хряка”, поэтому на какой-то миг он решил, что у Профессора не все в порядке с головой.

Длинные закрученные пряди сухого табака вылезли из чашечки трубки и свесились с краев, точно ветки сосны. Указательным пальцем Профессор впихнул их обратно, но они продолжали упорно вылезать наружу. Наконец Вурцл чиркнул спичкой и зажег табак; свисавшие пряди сгорели и перестали выпадать наружу.

– В самом деле, – глубокомысленно пробормотал он, – плывем.

– Должен сказать, – заметил Джонатан в ответ на замечание Вурцла, которое было на редкость верным, – не знал, что ты тоже собрался в это путешествие, Профессор. Гилрой Бэстейбл ни слова не говорил об этом.

– А, – протянул Профессор, – Гилрой сам ничего не знал. Он же не занимается наукой и научными исследованиями. Хотя, наверное, ему следовало сказать. Тогда он погрузил бы на плот пару дополнительных бочонков с соленым мясом. Но это ерунда – у меня есть оружие и деньги, и мы сможем купить еще припасов, когда доплывем до Высокой Башни.

Услышав об оружии, Джонатан пришел в недоумение. Почему Профессор счел необходимым упомянуть о нем? Не запугивал ли он его? Джонатан вспомнил фразу насчет “хряка” и холодно посмотрел на Профессора.