– Филиппова, ты чего? – На лестничной площадке перед дверью отделения курила ее бывшая сокурсница Лида Пятакова. Полтора года назад именно она убедила Олю перейти на работу в эту клинику из Института судебной психиатрии.

Лида заведовала женским отделением, активно занималась частной практикой и прилично зарабатывала на этом. Она считала, что должность в клинике нужна только для статуса и не надо здесь особенно надрываться. Денег все равно не платят.

В юности она была полненькой тихой брюнеткой из Саратовской области, а сейчас превратилась в поджарую шумную блондинку, москвичку, владелицу двухкомнатной квартиры в центре. За двадцать лет сменила пять мужей, не родила ни одного ребенка, отлично выглядела и уверяла, что совершенно счастлива.

– Ну, с тобой все в порядке? – Она окинула Олю строгим оценивающим взглядом. – Ты какая-то пришибленная. Слушай, тут девочка после суицида, энергию тянет, ужас. Я не могу с ней разговаривать, у меня сейчас сопротивляемость на нуле. А ты нейтрал, тебе это не страшно.

Лида в последнее время слегка помешалась на биоэнергетической теории, делила людей на нейтралов, доноров и вампиров. Себя по какой-то сложной системе тестов причислила к донорам и, если больной казался ей вампиром, делала все возможное, чтобы передать его другому врачу. Олю она считала образцом нейтральности, поскольку более вампирского контингента, чем маньяки, не существует, и если за пять лет работы с ними доктор Филиппова не умерла, значит, она непробиваемая.

– Оля, ты меня слышишь? Ты девочку посмотришь или нет?

– Посмотрю, так и быть.

– Ты чудо, Филиппова! Ты ангел!

Валерия Качалова следователь Соловьев нашел в ресторане «Голливуд», где певец обедал со своим продюсером. Дима ничего не стал сообщать по телефону, просто представился и сказал, что нужно срочно встретиться.

В ресторане было пусто и уютно. Наигрывал старый джаз. Со стен улыбались звезды Голливуда. Пахло пряностями и жареным луком. Заняты были всего два столика. За одним обедали три строгие холеные дамы средних лет, за другим двое мужчин. Крупный, полный, с желтыми зализанными волосами и маленьким хвостиком на затылке, ел суп. Худой, сгорбленный, с жидкими длинными патлами до плеч, грыз жареного цыпленка. Соловьев не сразу узнал в этом втором, пожилом и жалком, знаменитого Валерия Качалова.

– Вы следователь? Откуда у вас номер моего мобильного? Ах, ну да, понятно. Что все-таки случилось? – спросил певец, едва Соловьев подошел к столу. Он так сипел, что было странно – как же он поет на сцене?

Толстяк забыл про суп, расплылся в улыбке, встал, отодвинул стул для Соловьева.

– Присаживайтесь. Что вам заказать? Меня зовут Михаил, я Валерин продюсер. А вы, если я правильно расслышал, Дмитрий. Можно без отчества? Тут, знаете, замечательные бифштексы с кровью. Очень рекомендую. Или, если вы предпочитаете рыбу, есть наша родная семужка. В меню, правда, они обозвали ее сальмон по-лос-анджелесски, но суть не меняется.

Продюсер болтал без передышки. У него был резкий противный фальцет.

– Заткнись, будь так любезен, – попросил певец, – дай человеку сказать, что случилось?

– Ничего, ничего не случилось, – мяукнул продюсер, – ты кушай, не волнуйся. Дмитрий, можно вас на минуточку?

Толстяк взял Соловьева под руку, повел в другой конец зала.

– Умоляю, не говорите ему сейчас. У него через три часа концерт, это чудовищно важно. Пусть он отработает, а потом уж вы сообщите. Все равно ничего не изменится, Женечку не вернешь, пусть земля ей, как говорится. Бедная девочка, бедная ее мать. Не помню, как зовут. Нелли, кажется. Их у него столько было… Боже, какое горе, какое чудовищное горе. И какое счастье, что она не единственный его ребенок. Тут, слава тебе господи, Валерик постарался, наплодил дармоедов от разных баб. – Продюсер шептал в самое ухо, тяжело, влажно дышал, пока говорил, пару раз быстро мелко перекрестился. Соловьев заметил у него на руке перстень с печаткой и цветную наколку, изящного морского конька.

– Погодите, откуда вы знаете? – спросил Дмитрий Владимирович, слегка отстраняясь.

– Я? Откуда знаю? – Он нахмурился. – Честно говоря, уже забыл. Сама по себе новость так чудовищна… Ах, ну да, звонила какая-то женщина Валере на мобильный. Он был в ванной, я подошел. Она мне сказала. Кажется, она подруга матери Жени или что-то в этом роде. Ну, так мы договорились?

– О чем?

– О том, что вы ему пока ничего не скажете. Если концерт сорвется, это катастрофа, мы попадем на дикие бабки. А сейчас вы с нами покушаете спокойно, я угощаю. Поговорите с ним о драке на последнем концерте. Вы наверняка слышали, чудовищная была драка в Химках, кого-то даже убили. Валера там выступал. Он свидетель. Ну, договорились? Умоляю вас, хотите, на колени встану?

Продюсер схватил его за правую кисть. Соловьев почувствовал быструю возню влажных пальцев, успел отдернуть руку. По полу рассыпалось несколько мятых купюр по сто долларов.

– Сейчас же поднимите и прекратите истерику, – сказал Соловьев.

Продюсер тихо, зло выругался. Дима вернулся к столу, оставив толстяка собирать бумажки, пыхтеть и шепотом материться.

Певец успел догрызть цыпленка и молча курил. Соловьев сел с ним рядом.

– Вы, наверное, насчет того побоища в Химках? А Мишка небось умолял, чтобы меня не трогали сегодня до концерта? Не обращайте на него внимания, он псих, – произнес певец, продолжая смотреть в одну точку.

– Валерий Иванович, когда вы в последний раз видели вашу дочь Женю?

– Женю? – Качалов загасил сигарету и резко развернулся к Соловьеву. – С ней что-то случилось?

– Случилось. Ее нашли сегодня ночью в лесу, у Пятницкого шоссе, в двадцати километрах от МКАД. Я знаю, в такой ситуации слова ничего не значат, но все-таки, примите мои соболезнования.

– То есть как – нашли? – Певец нервно помотал головой. – Какие, на хрен, соболезнования?! Что вы несете?

– Валерий Иванович, ее убили, – произнес Соловьев, глядя в красные от бессонницы, гневно выпученные, почти безумные глаза певца.

– Кого? Женю? Убили? Нашли? Кто нашел? Когда? Почему? – Он схватил салфетку, тут же бросил ее, дернулся, задел бутылку вина. Падая, бутылка толкнула высокий бокал с томатным соком. Прибежал официант, вместе с ним подоспел сопящий потный продюсер.

– Миша! – крикнул певец. – Миша, он говорит, что убили мою Женьку!

Толстяк плюхнулся на стул, покосился на Соловьева и хрипло пробормотал:

– Я просил его подождать. Ты должен сегодня отработать концерт.

Официант поспешно промокнул красные и рыжие пятна на скатерти и убежал. Соловьев закурил и обратился к певцу:

– Валерий Иванович, мне необходимо задать вам несколько вопросов. Это срочно. У вас шок. Но мы должны поймать убийцу. Каждый час дорог. Пожалуйста, ответьте мне, когда вы видели Женю в последний раз?

– Нет, подождите, вы точно знаете, что нашли именно мою Женьку? Может, ошибка? – пробормотал Качалов.

Он сразу сник, кровь отхлынула от лица. Он стал таким белым, что Соловьев испугался: сейчас потеряет сознание.

– Ее опознала мать, Нина Сергеевна. Она сказала, что накануне Женя была у вас. В котором часу она от вас уехала?

– Как у меня? В последний раз мы виделись в ее день рождения, неделю назад. Мы ездили за город, в ресторан, я подарил ей кулон с сапфиром. Ей давно хотелось украшение с настоящим камушком. – Он закрыл лицо ладонями. Плечи его мелко затряслись. Соловьев услышал глухие, страшные всхлипы.

– Ну я же предупреждал, елки! – процедил сквозь зубы продюсер. – Что вы наделали? Зачем сказали? Это чудовищно. Видите, что с ним? Все из-за вас!

У продюсера зазвонил мобильный. Он встал, грохнув стулом, отошел с трубкой. До Соловьева донесся тихий нервный мат. Суть монолога сводилась к тому, что концерт может вообще сорваться, трам-пам-пам, и тогда наступит чудовищный трам-пам-пам, практически конец света.

Певец отнял руки от лица. Дима налил ему воды, протянул бокал. Качалов выпил залпом, закурил, пару раз затянулся и тут же раскрошил сигарету в пепельнице. Слезы лились из его глаз. Он вытерся ресторанной салфеткой.