Была девочка, которая состояла на учете в районном отделении милиции как малолетняя проститутка. Ее хотели выгнать из школы. Борис Александрович отстоял ее, узнал, что в семье кошмар, что отчим насилует ее с семи лет, мать спивается. Но нашлась тетка, сестра матери, взяла девочку к себе. Отчима посадили, мать отправили на принудительное лечение. Девочка стала хорошо учиться, выросла нормальным человеком.

Конечно, далеко не всем трудным детям удавалось помочь. Был среди учеников обязательный процент «производственного брака», как выражалась директриса. Воры, наркоманы, проститутки. Но всегда, даже в самых безнадежных случаях, Борис Александрович пытался спасти. Хотя бы пытался. Давал шанс.

– Женя, мне надо с тобой поговорить.

– Да, Борис Александрович. Я вас слушаю.

– Не здесь, не сейчас.

Она слегка удивилась, кажется, испугалась, когда он подошел к ней после урока.

– Что, на педсовете опять обсуждали мою прическу? Но я объясняла, пока новые волосы не отрастут, сделать ничего нельзя, только наголо постричься. Надеюсь, меня не заставят ходить лысой?

– Нет. Дело не в прическе.

– А в чем?

– Я сказал: не здесь и не сейчас.

Она смотрела на него снизу вверх. Он видел тонкие белые проборы между дурацкими косичками, чистый выпуклый лоб, черные, словно колонковой кистью нарисованные брови. Голубые глаза странно, остро блеснули. Как будто она вдруг уличила его в чем-то тайном и стыдном. Или просто показалось? Он нервничал.

– Ну вы хотя бы намекните, что случилось?

– Ты часто пропускаешь занятия. – Он хрипло, фальшиво откашлялся и пожалел, что не выбрал первый, самый разумный вариант.

– Я болею. У меня хронический бронхит. Есть справки от врача.

От ее тона, от жесткого немигающего взгляда исподлобья его зазнобило. Он кожей почувствовал холод, который излучали детские невинные глаза.

«Остановись, пока не поздно! Куда ты лезешь, старый дурак?» – шептала слабенькая интуиция.

«Не будь трусом! Это твой долг, профессиональный и человеческий», – грозно наставляла совесть.

Или, может, это были какие-то другие голоса? В самом деле, откуда человеку знать, кто они и зачем, все эти странные внутренние ораторы, бестелесные, но иногда весьма убедительные?

– Женя, у тебя нет бронхита. Справки липовые. Ты пропускаешь не из-за болезни. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Номер твоего мобильного не изменился? Нет? Ну и отлично. Я позвоню тебе, мы встретимся где-нибудь.

Она ничего не ответила, только кивнула.

Он ушел. Слишком поспешно, как будто сбежал. Споткнулся, выронил папку, прижатую локтем к боку. Листочки с изложениями девятого «А» рассыпались по желтому паркету. Хорошо, что сам не растянулся. Вот была бы потеха! Пожилой учитель падает на ровном месте, комично взмахивает руками, брыкает ногами, показывая дешевые носки и безволосые, белые, как вареная курятина, икры.

– Что с вами, Борис Александрович? Вам помочь?

Рядом, как назло, оказалась завуч старших классов Алла Геннадьевна. Она считала, что Родецкий метит на ее место, и постоянно намекала на его возраст. А на последнем педсовете подняла вопрос о том, что некоторым заслуженным и уважаемым коллегам пора думать о пенсии.

– Вы такой красный, тяжело дышите. Вам нехорошо?

Она помогла собрать рассыпанные листки. Он поблагодарил, поправил пиджак и увидел, как в дальнем конце коридора, в толпе детей, мелькнули каштановые косички.

«Это, конечно, не альпийский курорт, но недельку здесь вполне можно продержаться», – размышлял неизвестный больной, которого прозвали Карусельщиком.

Его устраивала такая кличка. Он чувствовал себя почти невидимкой. Анонимность бодрила. Вряд ли он решился бы так лихо трепать языком в кабинете доктора Филипповой, если бы ей было известно его имя. Впрочем, он прекрасно понимал, что куражился скорее от страха, чем от прилива бодрости. Вроде как заговаривал зубы, не только доктору, но и себе, своей панике, от которой устал безмерно.

В палату заглянула сестра и позвала:

– Марик! Эй, хватит фокусничать, что ты здесь цирк устраиваешь?

Неизвестный больной вздрогнул, спустил ноги с койки, уставился на сестру. Она смотрела мимо него. Он проследил ее взгляд и увидел, как из-под койки вылезает обритый наголо женоподобный юноша в майке, широких сатиновых трусах в цветочек и на четвереньках, гавкая, виляя задом, словно в трусах у него собачий хвост, направляется к сестре.

«Вот, оказывается, тезка. Пустячок, а приятно. Если бы она знала, что я Марк, я бы у нее тоже стал Мариком. Звучит отвратительно. Еще хуже – Морковка. Был у нас в классе Ваня Марков. Его все называли Морковкой. Гаденький такой, забитый, несчастный. Мне иногда снилось, что я – это он. Я просыпался в холодном поту и бежал к зеркалу, убедиться, что я – это я, а не Морковка. Он сидел за соседней партой, и я боялся на него смотреть. Боялся заразиться его сутулостью, прыщами, убожеством. Ну да черт с ним. Я ведь ничего не помню. Где и от кого родился, в какой учился школе, в какой потом поступил институт. Я аноним, невидимка. Мое прошлое, моя биография – это дико скучно. Зато мое настоящее – это весело. Мне классно здесь и сейчас. Особенно прикольно общаться с фрау доктор. Вчера я попытался растопить ее ледяное медицинское сердце, хотел понравиться этой суке, заинтересовать ее, расшевелить. Но вряд ли получилось. Придется попробовать еще раз. Я завишу от нее. Предложить денег не могу, для этого надо раскрыться. Трахнуть тоже не могу. Неподходящие условия. Впрочем, это как посмотреть. У нее отдельный кабинет, она задерживается до позднего вечера, работает в выходные. Значит, есть проблемы дома. Муж надоел, или она ему надоела. Врачиха в психушке – неплохой вариант. Во всяком случае, нечто новое. Улетный экстрим. Она вполне еще аппетитная телка. Сиськи, попка, все на месте, все натуральное, маленькое, сладенькое. И не подумаешь, что доктор наук».

Тут же перед глазами у него прокрутился почти готовый сюжет короткометражного фильма. Он представил, как классно можно снять порноролик на тему психушки, и самодовольно усмехнулся. Ему нравилось чувствовать себя профессионалом.

Мысленно смонтировав ролик, подобрав музыку, он немного пофантазировал на тему шантажа. Соблазнить строгую докторшу, трахнуть ее прямо в кабинете при скрытой камере и потом увидеть выражение ее лица, когда она узнает, что кассета будет показана ее коллегам, мужу, детям и даже ее больным. Впрочем, что с нее возьмешь? Получает мало, и муж вряд ли олигарх.

Марк рассмеялся про себя, но как-то вяло, без энтузиазма. Какой уж тут энтузиазм, когда загнали на свалку, в гущу человеческих отходов? Хотя, конечно, это он сам себя загнал. Спрятался. И, надо сказать, придумал весьма оригинальный способ.

– Эй, малахольный, ты чего завтракать не идешь?

Визгливый бабий голос прозвучал у самого уха. Марк опять лег, отвернулся к стене. Нянька трясла его за плечо. Он решил не отвечать. Псих он или нет, в самом деле? Псих имеет полное моральное право молчать и говорить, когда ему хочется, а не когда от него этого ждут.

Дима Соловьев ненавидел секционный зал и каждый раз, отправляясь к судебным медикам, с трудом преодолевал желание выпить. Выпивал он обязательно, однако не до, а после. За упокой чьей-нибудь души. Плоская маленькая фляга с коньяком лежала во внутреннем кармане куртки.

В старом здании медицинского института морг был старый, столы не цинковые, а мраморные. Школа, в которой учился Дима, находилась в соседнем переулке. В пятом классе единственный второгодник, легенда и беда школы Петька Чувилин потащил после уроков самую красивую и тихую девочку в классе Олю Луганскую за руку по проходнякам, таинственно повторяя: «Чего покажу, чего покажу!» Дима, конечно, побежал следом. Оля нравилась Чувилину, но Диме она нравилась еще больше. С первого класса.

Был май, очень жаркий. Здоровяк Петька взмок и шумно пыхтел. Ранцы хлопали по спинам. Солнце слепило. Они пролезли через дыру в заборе и оказались в незнакомом асфальтовом дворе. Перед ними высилось мрачное старинное здание из темно-красного кирпича.