Прошло еще четыре дня.

Все радовались беременности Грейнджер, а та плакала долгими одинокими ночами.

Все поражались любви гриффиндорки и слизеринца, а те были по-настоящему счастливы.

Учителя и ученики возвращались в школу, чтобы возродить прерванный Духом учебный процесс.

И даже проблем с Министерством больше не существовало. Как и самого Министерства. А Орден Феникса захватил мир.

А затем неделя подошла к концу.

Сегодня зима вела себя весьма странно. То, осыпая крупными хлопьями снега, вьюгой выла под крышами Школы Волшебства и Чародейства, то, очищая молочно-белое небо, даровала обитателям замка редкие солнечные лучи. То, ударяясь в яростный мороз, не выпускала наружу никого из волшебников, то намеревалась стать теплою весною, дабы подарить ученикам и преподавателям немного радостных минут.

Однако ни солнце, ни тепло не могли сделать профессора Северуса Снейпа хоть чуточку веселей. Тяжелый камень, грузом лежащий на душе зельевара, не давал ему ни минуты покоя. Потому Снейп был мрачен, словно туча. Словно тысяча туч, если угодно.

- Я найду его.

И эта тысяча черных туч, вот-вот готовых разразиться громом, молнией, парочкой Смертельных проклятий, вселенской грустью и пакетиком лимонных долек, сейчас зависла возле окна, выходящего на внутренний двор Хогвартса. Северус стоял, глядя на то, как профессор Флитвик вытаскивает из маггловского грузовика длинный ящик, и молчал.

Просто, сука, молчал.

Потому что лучше бы умер он. И потом еще раз умер. И так – пару сотен раз. Но в тот день ушел Гарри. Ушел... ко дну. Ледяная вода, слабая магия и бесчувственные голодные дементоры.

Пиздец? Северус не знал, как дать этому событию хоть какую-то другую характеристику.

- Северус? Ты почему не на занятиях?

Драко. Черт. Ведь не хотел ему говорить, отчаянно оттягивал разговор до последней минуты... но... он здесь...

- Тот же вопрос я могу задать и тебе.

- Да-да, – отмахнулся слизеринец. – Что-то случилось? – он встал возле Северуса, глядя в его бледное и напряженное лицо. – Сев, ты чего такой серьезный? Какая-то весточка от Гарри? Новая причуда Дамблдора? Или ты, наконец, признал свое поражение?

- Поражение? – не понял слизеринца Северус. – Какое поражение?

- Какое, какое... Как спорить со мной, так пожалуйста. А как признавать, что Джинни выбрала меня...

- Ах, ты об этом, – Снейп отмахнулся. – Да забирай ты себе свою рыжую с руками и ногами. Этот спор изначально был глупостью. Я особо и не занимался вопросом мисс Уизли. Как-то... не до того было. Особенно, – он тяжело вздохнул, – в последнее время.

- А на что мы там спорили, м? Ты мне денег случайно не должен?

- Драко!

- Хорошо, – Малфой посерьезнел. – Хрен с ним тогда, с этим спором. Хотя я все-таки победил, поэтому я... Ладно-ладно, – заметив мрачный взгляд Северуса. – Так что тогда произошло, Сев?

Снейп вздохнул. Во внутреннем дворе появились мадам Помфри и директор.

- Драко, случилось страшное. Рухнули все надежды и чаяния, – начал Снейп. Драко нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

- Ну?

- Я долго думал, как это преподнести, но... Гермиона... я не знаю, как ей сказать. Ты должен понять. И в этом нет моей вины, моя вина куда больше... – Северус говорил быстро, теряя основную мысль. – Драко...

- Да ты заебал, Сев!

- Гарри мертв. Его тело подняли со дна вчера утром.

- Что...

Драко оторопел. Полубезумным взглядом посмотрел на Снейпа. Посмотрел в окно. Снова на зельевара. Осознание давалось с трудом. И он... не хотел верить! Не хотел! Не могло такого случиться, чтобы Гарри – его лучший друг – погиб!

- Ты. Врешь, – произнес он в лицо своему наставнику практически так же, как это произносила Лили. Северусу стало совсем не по себе.

- Его тело сейчас выгружают, – дрожащим голосом сообщил он, кивая на окно. Драко вновь взглянул наружу. Профессор Дамблдор, профессор Флитвик и мадам Помфри стояли над гробом.

- Нет... я не могу поверить... – прошептал Драко. Затем сорвался с места прежде, чем успел что-то сказать зельевар. Снейп вздохнул. Останавливать Малфоя он не видел смысла.

Вскоре Драко показался во внутреннем дворе. Северус отвел взор, чтобы не видеть, как убивается Драко из-за погибшего друга. Съехал по стене, садясь прямо на холодный каменный пол.

Захотелось курить.

Но все сигареты были у Малфоя.

- Гермиона, привет.

Девушка подняла взгляд. На пороге ее комнаты стояла Уизли, бледная, неестественно улыбающаяся Уизли. Это Малфой успел ее так замучить? Нет, быть того не может.

- Привет... Я, – Гермиона запнулась, – я как раз хотела увидеться с тобой.

- Да? – голос Уизли дрожал. – Какое совпадение. Гермиона...

Что-то в этом разговоре было не так, Грейнджер чувствовала явный подвох. Случилось что-то плохое... Что? Темный Лорд вернулся? Вряд ли это так плохо. Ведь у него есть чудесная, прекрасная, блестящая...

- Гарри. Его больше нет.

...лысина.

Спустя два дня.

Гермиона едва стояла на ногах: сказывались бессонные ночи в библиотеке, нервы, бесконечные переживания и, наверное, беременность. Да, нечто, живущее внутри, не давало Грейнджер покоя – вот и сейчас, неосознанно держа одну руку на животе, а во второй сжимая холодные пальцы Гарри, девушка пыталась понять, как так получилось, что жизнь ее сделала столь резкую петлю.

И сразу же иронично думалось о том, что именно эта петля постепенно затягивается вокруг ее, Гермионы, шеи.

Девушка никогда не мечтала остаться матерью-одиночкой.

Она не была сильной, храброй или хотя бы, черт возьми, на самую малость готовой к тому, чтобы смотреть на то, как тело любимого человека погружают под землю, а ты ничего не можешь с этим поделать.

Грейнджер вообще не была уверенна, что хочет этого ребенка: потому что она элементарно ни черта не умела. Ну, в смысле, она даже не знала, что этому ребенку нужно, и что эта чудесная пухлощекая орущая машинка по производству какашек будет хотеть от нее.

Кроме материнской любви и всего такого.

Гермиона просто боялась.

И ей было больно, ужасно больно глубоко в душе, но еще девушка знала, что Северус и Драко что-то подливали ей в чай, и после этого Грейнджер могла забыться глубоким, крепким сном или же просто ненадолго успокоиться и привести свой разрушенный в щепки внутренний мир в состояние относительного порядка.

Северус Снейп вообще слишком сильно озаботился о Гермионе, явно чувствуя себя виноватым. Он делал все, чтобы эмоции не навредили ее ребенку, чтобы отпрыск Гарри жил, был здоров и не пострадал от эмоций умной, но такой молодой и импульсивной мамаши.

Поэтому сейчас, после того, как утром Снейп накачал девушку своим чудесным чаем, Гермиона могла лишь смотреть на бледное лицо любимого человека, сжимать в руках его пальцы, чувствовать тоску глубоко в груди и плакать. Не надрывно, как в первый день, без истерики и ненависти ко всему окружающему – плакать тихо, но от того не менее судорожно.

Гермиона знала, что руку любимого придется отпустить, что придется отпустить боль и отчаяние, что придется смириться и научиться жить вместе с этой утратой.

Гермиона была умной девочкой, она все знала.

Но только это ничего не меняло.

Если бы кто-то спросил Джинни, что она чувствовала, смотря на Драко Малфоя, то девушка не смогла бы ничего ответить внятно. Она бы даже и не смогла выразить всех тех чувств, что бурлили внутри, бушевали, подобно вулкану, грозясь вырваться наружу бесконечным потоком.

Внутри все взрывалось и мерцало, опадая песком вниз.

Девушка захлебывалась этой болью, которая так и исходила из самого сильного и стрессоустойчивого на ее памяти человека.

Уизли смотрела на парня, и не могла понять, в какой миг она упустила тот момент, когда со слизеринца спала вся спесь, ироничность и стерлась с лица язвительная, самовлюбленная ухмылка. Когда же он превратился вот в такого – бледного, потухшего, полупустого, мрачного и мертвого внутри человека. Джинни не понимала, как можно было так осунуться, как у извечно похуистичного Драко Малфоя наружу вышло вот это – истинно-болезненное существо.