- После войны… - она на секунду замялась, - что ты будешь делать?

Рон озадаченно посмотрел на нее.

- Жить дальше, - и замолчал, словно растерявшись, потом добавил: - Только ее еще надо пережить.

Гермиона поежилась и собралась уйти, но остановилась, пригвожденная сбивчивыми словами Уизли:

- Я раньше ее боялся, войны, - он облизал сухие губы и уставился в окно решительным, суровым взглядом, - а теперь не боюсь. Я прямо чувствую - она нужна, чтобы выжечь все лишнее, чтобы расставить все на свои места, понимаешь?

Она медленно покачала головой, но он даже не заметил; в всегда простоватых глазах зажегся знакомый по Джинни огонек.

- Сколько их, таких как Малфои всякие, которые нас унижали из-за денег… Нипочему, потому что им больше повезло, потому что родители много наворовали. А когда мы победим, все поменяется, все получат по справедливости! - он замолчал, будто испуганный своими словами, но потом выплюнул, яростно и со злостью: - Когда мы победим, я зайду в их богатенькое поместье в грязных ботинках и посрезаю все портреты их бледномордых предков! Они считают нас отбросами, а после войны мы будем считать отбросами их!

Наваждение пропало: Уизли несколько секунд посмотрел в окно взглядом горящим и мечтательным, а потом уткнулся в свою тактику, снова высунув язык для пущего успеха. Снова стал знакомым Роном, добродушным и не слишком далеким, но верным, как, как…

Но слова его продолжали звучать эхом в голове Гермионы, причиняя неясную боль.

Она аккуратно затворила за собой дверь и замерла, желая поделиться и спросить совета, но не зная, у кого. Не у Молли же.

Стало страшно и… противно. И так обидно и грустно! Махнула рыжим хвостом предательская мысль.

Почему из всех Уизли это… эту горячечность, эту скрытую жестокость… унаследовал именно Рон? Не Чарли, не Билл, не Перси, даже не близнецы? Только Рон и Джинни? Как будто гены безумных Блэков протянули через поколения руки к ним обоим.

Перед глазами Гермионы встало яростное, искаженное фанатизмом и слепой воинственностью лицо Беллатрикс Лейстрейндж. И тут же вспомнилось лицо Джинни, когда она атаковала манекен спаренными заклинаниями и проклятьями. Когда играла в квиддич на поле.

Лицо Рона, оказывается, тоже умело преломляться в такое же выражение.

Отчаянно захотелось оказаться в чьих-то сильных и добрых руках, хотелось, чтобы рядом был папа или…

Или Кормак.

***

За два дня до Рождества, улучив момент между украшением дома и уборкой, уставший и довольный результатами обоих процессов, Гарри ввалился в занимаемую им комнату, чтобы написать, наконец, ответное письмо Бену.

Рождественские подарки ждали на тумбочке, Поттер напомнил себе отослать их завтра к Греям.

Письмо от Китона пришло в самом начале каникул: кажется, инициатива написать принадлежала Оливии, но она попросту не усидела на одном месте столько времени, так что пришлось Бену брать дело в свои руки. Никто не удивился, когда Оливия выпросила у родителей разрешение на рождественского гостя, а ей хватило такта не объяснять, каким таким образом она это сделала. Так что Бен наслаждался семейным уютом дома Грей и невольно влипал в те же авантюры, без которых не могла жить Оливия, но смягчал их последствия, а то и предотвращал вовсе, за то был уважаем и отблагодарен родителями непоседы. «Бери пример», «как хорошо, что кто-то на тебя может повлиять», - это уже резкий летящий почерк Оливии вклинивался в письмо, Гарри так и слышал ее детское передразнивание отца и матери.

Вот, например, что писали они вместе:

«Вчера Лив утащила кактус миссис Грей и намазала его валерьянкой - она сказала, это привлекает котов. Я считаю, что это очень злая шутка: коты хотят лизнуть, но колются. Я сказал: «Если бы тебе в самый-самый вкусный шоколад на свете насыпали перца, тебе было бы очень больно и обидно». Она мне сказала, что шоколад с перцем бывает и даже деликатес. Какие сумасшедшие такое едят?»

Потом тщательно выведенные китоновские предложения с точками в конце сменялись скачущими волнами фраз Лив.

«Зато какой опыт поставили! Вот ты представь, больно же есть кактус? Вокруг него штук десять кошек, все мявкают, тычут лапами и носами, а достать не могут! Ой, ору было! Мама меня, конечно, кактус отмыть заставила, а папа еще ругал, но это все равно, потому что опыт удался!»

Бен объяснял сбивчивые мысли Оливии:

«Не опыт, а мы поспорили. Я сказал, что кошки посмотрят на кактус и уйдут, а Лив - что найдут способ его съесть. Получилась ничья, потому что способ они не нашли, кактус снова живет на подоконнике, даже не покусанный».

Потом, видимо, улучив момент, когда Лив куда-то убежала, Бен писал более открыто:

«Тут лучше, чем в приюте: кормят вкуснее, везде ковры, на диване подушки и телевизор можно смотреть хоть целый день. Никуда не надо по расписанию ходить, только спать в девять ложиться, но это ничего, можно дальше разговаривать. Но главное, конечно, взрослые.

Я еще в Хогвартсе понял, что, оказывается, бывает строгость и правильная, и добрая. В приюте как-то по-другому. Бывает, что по справедливости ругают, но все равно неприятно - то плюются, то нависают, то руками машут, ничего хорошего. А бывает, что по-доброму, но по всяким пустякам: то руки не помыл, то повернулся не туда. Еще таким тоненьким голоском и всякие сюсюканья, вроде и ничего плохого, но лучше б ругали. А в Хогвартсе ни то, ни другое, а как-то посередине».

Возвращалась из своего похода Оливия, и два жирных пятна на свитке приоткрывали тайну цели ее похода (видимо, кражи с кухни пирогов или печенья). Ее почерк складывался в описание достижений:

«Мы с Беном постоянно что-нибудь делаем, ты не думай! Отрабатываем чары, которые ты сказал, у Бена получается Щит, а у меня пока нет, но я стараюсь. Он меня учит-учит, а получается, что мне надоедает одно и то же. Зато вышел Stupefy, и какой сильный! Мама прибежала, папа всполошился, ругались на нас, а мы что? Сказали чуть ли не хором, что задание домашнее. Так они поворчали и ушли. Отличное оправдание! Всегда прокатывало».

Гарри не удержался от смеха, перечитывая, и взялся за перо. Обстоятельно описал, чем они тут занимаются, несколько приврал по поводу интереса к учебе и количеству тренировок; намекнул на то, что в АД не даст обоим спуску, и велел тренировать Aquamenti (нарисовал схемы и описал идею), лучше на улице, но тихо и тайно, чтоб и дело делать, и на горке кататься.

Что-то внутри от этих писем загоралось огоньком, но не темным, а теплым, светлым и правильным. Он отчетливо чувствовал, как этот огонек отгоняет лапы Тьмы от его души, даже кошмары стали реже.

Он надеялся, что это блаженное состояние продлится подольше.

***

Луна Лавгуд была поразительна - и другое слово к ней подобрать крайне сложно. Начать с того, что она никак не выглядела обычной: волосы у нее были молочные, глаза - большие и почти прозрачные, взгляд - отсутствующий, одежда - странная, а речь то наполнялась непонятными животными вроде мозгошмыгов или морщерогих кизляков, то намекала на что-то, известное кроме нее лишь одному присутствующему. Самым поразительным в ней, однако, было вовсе не это, а то, что Луна абсолютно точно угадывала, кому сейчас плохо, и безошибочно находила именно те слова, которые нужны.