Обувь, не рассчитанная на российский климат, угрожающе потрескивала, но бежать было удобно и легко -- сказались долгие тренировки в спортзале. Он бежал, проклиная мерзкие российские просёлки и радуясь собственной предусмотрительности. Начнись сейчас и в самом деле война -- а он в это не верил, ведь у России нет другого выхода, кроме как сдаться на милость западных победителей, -- и он окажется куда лучше приспособлен для выживания, чем всё это православное стадо! Эх, вот бы ещё устроиться в администрацию при новой власти... Знание языков здесь будет явным плюсом! Эти знают только "йес" и "лайк", да ещё десяток ругательств. Но нет, здесь найдётся кому занять лакомые места. Он -- свободный художник! Его место не в этой стране, какая бы власть здесь ни царствовала... Бегом, бегом, бегом! Зимнее солнышко приближается...
Он вбежал в какой-то посёлок: ветхие хаты, крашеные васильковой краской, ярко-жёлтые трубы газовых магистралей, опоясывающие заборы по верху. Что, россиянчики, всё газу накушаться не могли?! Сейчас вы узнаете, почём газ для Европы, на своей шкуре! Интересно, где здесь шоссе, или хотя бы автобусная станция?! Он осмотрелся и увидел ленту асфальтовой дороги, по которой колонной уползали вдаль автобусы -- возможно, те самые автобусы из аэропорта, от которых он убежал как от чумы! Чёрт, чёрт, чёрт! Хотя бы дальнобоя поймать, или хоть такси! Он готов был бы без жалости расстаться в этой ситуации с сотней евро -- лишь бы сесть в машину и ехать, ехать, ехать до первого приличного города, откуда в Европу можно хоть поездом, хоть электричкой, раз уж самолёты перестали летать...
На этом месте он понял вдруг с пронзительной ясностью, что в его расчётах что-то не так. Или, что гораздо точнее, всё не так! Что, если Европа сейчас... А, нет, не может этого быть! Мало ли что передавали в аэропорту по телевизору! Это пропаганда! У России сейчас нет оружия, ни атомного, никакого. А то, которое есть, никто не посмеет примерить! У них у всех на Западе дети, деньги... Запад шутить не будет! Нет, невозможно. Там всё в порядке! Хаос, паника, гибель -- это здесь, на этой проклятой, заснеженной земле! А там восходит над улицами тихих городков европейское весеннее солнышко, в кафе пьют кофе с круассанами, наслаждаясь очередным безмятежным днём, и уличные художники раскладывают свои инструменты на парапетах газонов... Только бы выбраться! Только бы снова попасть туда!
Он ещё глушил в себе мгновенное сомнение, когда в уши его проник вой сирен. Несколько секунд он не мог понять -- что это?! Откуда?! Потом понял: сирены выли в телевизорах, включенных едва ли не в каждом доме. Выбежали несколько людей, тепло одетые -- даже пол не поймёшь, так закутаны, -- неся на руках детей, попрятались в подвалы и погреба. Шоссе по-прежнему пустовало. Где же, чёрт побери, хоть одна машина?! Такая дорога -- и никто мимо не едет! А ведь сейчас могут, как в фильмах про Ливию, налететь натовские истребители, жахнут бомбочками -- мало не покажется! В подвал, что ли, попроситься? Его передёрнуло от этой перспективы: не пустят! Жлобы!
Он ещё размышлял и проклинал, когда его хлопнули сзади по плечу. Обернувшись, он увидел худого, длинного православного попа, переминавшегося от холода с ноги на ногу.
--Чего стоите? -- спросил у него поп, не сделав ни единой попытки перекрестить своего собеседника или назвать его "сыном" или "рабом божьим". -- В подвал лезть пора!
--Был бы подвал, полез бы! -- огрызнулся несостоявшийся "раб божий", сильно не любивший православных священников. -- Куда лезть-то прикажешь, попяндра?!
--Хм, -- согласился тот. -- В самом деле... Ну, тогда пошли ко мне в церковь, там тоже подвал есть! Церковь прочная, ещё Пугачёва помнит! Тогда, сам знаешь, на совесть строили... Перед войной там даже в подвале бомбоубежище делали, на всякий случай. Еды есть немножко, пересидим!
--По твоему кресту первый же истребитель отбомбится! -- возразил священнику блоггер, однако пошёл послушно вслед за попом в указанном направлении.
--Кому нужна моя церквушка -- атомную бомбу на неё кидать?! Здесь все цели известные: аэропорт, да заводы в городе, да военная база вон там, к северу... А мы -- на кой ляд мы им, дьяволам, сдались?!
--С чего это они вдруг будут применять атомное оружие? Россия и так сдастся!
Священник посмотрел на своего спутника, как на дикаря:
--Так они уже... -- сказал священник неожиданно тихо.
Он услышал -- и почувствовал, как ноги его отнимаются. Потом страх уколол его, и он, опомнившись, понёсся прыжками к тому, длинному, белому, возвышавшемуся над посёлком, как символ всего, что было проклято им, -- к колокольне старинной церкви. Священник, путаясь в рясе, старательно поспевал за ним, но, в отличие от него, православный пастырь не так уж часто посещал тренажёрный зал и не заботился о своём здоровом питании, поэтому отстал на первом же повороте.
VI. Benedictus (Блаженный)
Он не успел всего на несколько секунд. Распахнутые двери церкви уже высились за папертью, суля темноту и приют, когда справа высверкнула над зубцами зданий короткая, бесформенная фиолетовая вспышка, ярче всякого другого света в мире высветившая снежные поля на десятки километров вокруг. Ему вспышка не принесла почти никакого вреда, но заставила растеряться и прикрыть глаза -- вовремя! Не прошло и мгновения, как угасший было свет разгорелся вновь -- теперь он был ярко-оранжевым, могучим, пылающим. Одежда на беглеце затрещала, он почувствовал жар и боль на левой половине лица и на руке -- и только тогда понял окончательно, что происходит. Он рванулся наугад в двери церкви, столкнулся с косяком, ввалился внутрь и, отняв руки от глаз, побежал в неестественном, неземном сиянии среди незнакомого убранства, среди бустилатной темперы и фальшивой позолоты, рисовавшей страсти неведомых ему святых. Он рассчитывал на то, что увидит люк в подвал, или на то, что ему кто-нибудь поможет; не произошло ни того, ни другого. Тогда он рухнул за какое-то возвышение, показавшееся ему надёжным укрытием, скорчился в позе эмбриона и обхватил голову руками.
На мгновение ему пришла в голову избитая фраза: в окопах под обстрелом не бывает атеистов! И сразу, вслед за тем, сердце его заполнил сверхъестественный, неизбывный ужас. Он, убеждённый агностик, в час гибели мира лежит, скорчившись, в храме чуждого ему божества и ждёт неминуемой гибели, слушая, как трещат снаружи от адского жара какие-то балки, чувствуя, как дым просачивается в стены церкви, как уже и здесь что-то занялось... Он вдруг понял с отчётливой, истребительной ясностью, что в этот миг о нём никто не заботится, что никто сейчас не помогает и, наверное, даже не желает помочь ему. Тогда он воззвал к богу, требуя помощи и заступничества хотя бы от того, в кого он из принципа не желал верить. Его сбивчивая, почти бесшумная молитва шла от самого сердца и полна была искренней жалости к себе.
--Ты, кто создал такую мерзкую Вселенную, -- просил он, -- хоть ты подумай обо мне, когда меня все бросили и оставили! Не дай мне умереть здесь, в этой вонючей гундяевке, от бомбы, предназначавшейся моим врагам. Ты покарал их, это мы одобрям-с, но за что ты караешь меня?! Я -- не с ними! Вызволи меня отсюда, не дай мне тут подохнуть, не дай быть закопанным вместе с этим сбродом в вонючей общей могиле! Я хочу встретить свой конец западнее, гораздо западнее от этого места...
Он, наверное, молился бы и ещё о чём-нибудь, но законы физики отвели ему на духовные метания всего двадцать две секунды, считая от момента, когда первая неясная вспышка озарила горизонт. В начале двадцать третьей секунды на церковь обрушилась ударная волна -- громоподобный грохот, осколки витражей, шквал огня и снега, пронесшийся сквозь Вселенную, как вестник гнева и поражения разума.
Несколько минут потребовалось ему, чтобы очнуться и прийти в себя. Он лежал там же, где укрылся, и ни один осколок не задел его -- только известковая пыль и сажа набились в нос, измазали одежду, мешали дышать и утираться. Он тщательно осмотрелся -- крови не было, следов переломов тоже. Тогда он решился выглянуть наружу.
