Бен, разумеется, ознакомился с биографией Дага Оушена. Почти сразу после переезда сюда. Впрочем, как и с биографиями всех жителей городка, с кем приходилось взаимодействовать чаще всего, и кто мог непосредственно повлиять на их с Джоном жизнь. Те полицейские файлы… От них не удалось абстрагироваться. Дакота Оушен, восемь лет и три с половиной месяца, была похищена после школы, а спустя сорок восемь часов, её тело было найдено в мусорном баке, в переулке рядом с пиццерией. Убийцу так и не нашли. Даг тогда был в Афганистане, а жена с дочерью жили в Миннеаполисе. Он даже не успел приехать на похороны дочери. Хладнокровный голос разума внутри Бена говорит о том, что Даг Оушен, хоть и ладит с местным шерифом, но не испытывает особой любви к полиции в целом, поэтому можно смело рассчитывать на его молчание. Но отчего-то, впервые в жизни, Бену не хочется слушать хладнокровный голос разума, а хочется просто доверять.

Даг, заметив его, кивает, улыбнувшись уголком рта, салютует молотком; какая-то светлокудрая девчушка из младшей группы, одетая в джинсовый комбинезон, мнется за спиной у Вествуд, потом дергает ее за полу пиджака.

- Мисс Вествуд, я хочу в туалееет, а у меня не получается расстегнуть…

Та судорожно оборачивается, зыркает по сторонам. Заметив Бена, упирает руки в бока.

- Лайнус, какого черта! Мы тут зашиваемся, а тебя с утра не видно! А ну, живо тащи сюда свою задницу!

Бен идет через зал, наполненный суетой, гомоном, голосами, движением. Он ощущает себя нужным, цельным и спокойным. Он ощущает себя живым.

========== 12. ==========

Джон появился внезапно и почти бесшумно, лишь тихо щелкнул дверной замок и скрипнул стул рядом с кроватью. Бен приподнялся на локте, поморгал недоуменно; ему снилось что-то хорошее и светлое, остатки сна еще плавали в голове, дезориентируя и внося в мысли легкий сумбур.

- Что-то случилось? Где ты был?

Язык слегка заплетался, во рту ощущалась вяжущая горечь, будто переел накануне каких-то дикорастущих ягод. Джон улыбнулся как-то особенно загадочно, ухватив за плечо, потянул к себе, вынуждая выпрямиться и сесть на кровати, свесив ноги. От него знакомо пахло дымом от костра, морем и порохом, а еще чем-то неуловимым, особенным; его широкая ладонь с бугорками мозолей казалась горячей наощупь, даже сквозь ткань рубашки. Он отпустил плечо Бена и, все также молча, взялся за пряжку своего брючного ремня; тот слегка отстраненно наблюдал, как черная полоска кожи скользит между петель, выползая наружу, будто змея из норы. Потом Джон правой рукой ухватил оба его запястья, а левой одним стремительным движением связал их, прочно закрепив свободный конец пояса пряжкой.

В голове слегка прояснилось; недоумение сменилось смутным чувством тревоги. Такое уже было однажды… Память услужливо нарисовала картину одного из их первых свиданий – как он сидел на краю кровати, вот также, как сейчас, а Джон сосредоточенно связывал ему руки своим поясом и говорил… Что он говорил? Бен сглотнул, помотал головой. Про их первые постельные опыты вспоминать было немного стыдно – ему казалось, он был наихудшим любовником из всех возможных, и Джону понадобилась масса терпения. Он сказал тогда, что со связанными руками Бен не сможет его постоянно останавливать и зажиматься, как только начнет терять контроль. Да, именно так. Ему придется просто расслабиться и прислушаться к своим ощущениям. Вот и сейчас Джон наклонился к его уху и шепнул:

- Расслабься и ничего не бойся.

Бен отчего-то не мог расслабиться – сердце наращивало темп, и он машинально уперся в грудь Джона связанными руками. Ощущал ладонями легкую хлопковая ткань майки цвета хаки, с дырой на груди, как раз там, где сердце. Воспоминание о том, откуда взялась эта дыра, пришло ослепительной вспышкой – сегодняшний вечер… или вчерашний? Охотничий нож в руке Саида; внезапный, как атака кобры, бросок вперед и удар. И то, как Джон со снисходительной гримасой на лице вынимал совершенно чистый нож из раны, ворча что-то про испорченную майку… Джон… Господи, Джон! Он же умер!

- Нет! Пожалуйста, не надо!

Бен ощущал себя мышью в лапах кошки; его попытки освободиться выглядели довольно жалко, мозг был объят паникой, он не мог сосредоточиться и придумать что-то, он не мог…

Бен с судорожным вздохом садится на кровати, выпученными глазами вглядывается во тьму. В спальне тихо и темно, видна лишь полоска лунного света на полу, что просвечивает в щель между шторами. Это хорошо, что сегодня он один, иначе, в очередной раз, разбудил бы Джона. Джон в последнее время спит удивительно чутко – стоит Бену пошевелиться, тут же просыпается. Как результат - хроническое недосыпание, такими темпами он скоро начнет засыпать на ходу. Пару дней назад, всех трудоспособных жителей городка призвали на борьбу с весенним паводком. Джон ночует в палатке, где, наверняка, спит мертвым сном. Что ж, даже в стихийном бедствии можно отыскать положительные моменты.

Сна ни в одном глазу; Бен со вздохом откидывает одеяло и спускает босые ноги на пол. И, не успев встать, замирает, забыв дышать, и схватившись за живот. Толчок изнутри, на сей раз, вполне четкий и осмысленный, в отличие от смутного шевеления в предыдущие разы, от которого у него волосы вставали дыбом. Теперь все еще хуже, и Бен стискивает зубы, борясь с приступом слепой паники. С тех пор, как это началось, абстрагироваться не удается. Он с трудом переключает свои мысли на Джона и Алекс, думает о том, что терпеть осталось недолго, где-то пару месяцев. А потом… Вряд ли для него будет «потом», но, по крайне мере, все закончится. Паника затихает, переходя в мрачную апатию. Бен медленно поднимается на ноги. Живот не такой уж большой и тяжелый, как он опасался; одышка усиливается с каждым месяцем, сердце частенько сбивается с ритма и, как будто, проваливается в пустоту. К вечеру отекают ноги, и, почти постоянно, ноет поясница, но тоже терпимо. Все могло быть куда хуже, многие женщины намного тяжелее переносят… Уж столько времени прошло, а ему все еще сложно даже мысленно произнести слово «беременность» и слово «ребенок». Гораздо легче думать о своем состоянии, как о чем-то абстрактном и мистическом.

Накинув халат, он тихо спускается вниз, на кухню, прикрывает дверь, чтобы не разбудить Алекс. Наливает в стакан молоко, ставит в микроволновку на тридцать секунд. Опустошает стакан несколькими быстрыми, крупными глотками, почти не морщась, хотя теплое молоко – редкостная гадость. Было чертовски сложно убедить Алекс в обратном, когда она была маленькой. Теплое молоко успокаивает – так он ей говорил. А еще в нем много кальция, он необходим для роста. И этот… и ребенок внутри тоже должен успокоиться. «Ребенок» - повторяет он про себя – «это ребенок». Пытается представить себе кого-то, похожего на крошечную Алекс, когда он впервые взял её на руки, но перед мысленным взором лишь расплывающаяся серая муть.

Наверное, ему уже опасно бывать на людях, хотя никому бы и в голову не пришло подозревать его в чем-то, помимо злоупотребления спагетти и домашней выпечкой. Сегодня он напишет заявление на отпуск. В связи с завершением дистанционного обучения на учительских курсах в Сент-Луисе и необходимостью сдачи экзаменов. А потом он уедет и поживет некоторое время у Дэна. Да, так будет правильно. Еще неделя, и паводок пойдет на убыль, к домику старика можно будет добраться на чем-то, кроме лодки. Джон наверняка одобрит эту идею. Надо лишь его дождаться.

***

Бен широко распахивает глаза – блики солнца пляшут на гладкой поверхности воды, а голые ветви упавшего дерева скорбно повисли, окунаясь в зеленоватую муть. Утренний птичий ор почти оглушает; он переступает с ноги на ногу, ощущая, как пропитанная влагой почва чавкает под подошвами сапог. Время сместилось, смазалось, закрутилось в спираль. Ему кажется, что когда он закрывал глаза, был еще конец марта, и Дэн перемещал загон с козами на самую высокую точку в окрестностях дома, куда бы не добралась вода. Воды вокруг было по колено. Теперь он открыл глаза, а уже наступил май. Это так странно. Все варианты его судьбы, сотканные из случайностей, везения, неудач и осознанного выбора, сейчас сосредоточены в одной точке – прямо на том месте, где он стоит. Уже наяву он ощущает себя воздушным шаром, заполненным гелием, трепещущим на ветру, и нить, которой он привязан к деревянной ограде, вот-вот оборвется. Ничего личного. Просто грядет буря, а ей, буре, нет до него никакого дела. Она его даже не заметит, не узнает о его существовании.