— Мы можем поговорим о чем-нибудь, кроме оружия? — поспешно предложила Ева. Ее пальцы так яростно комкали салфетку, словно она сжимала рукой чье-то горло.

— Но в деревне стрельба — едва ли не единственное развлечение, — объяснил Адам Фредерику. По его губам скользнула легкая, почти рассеянная усмешка.

Фредди задумчиво разглядывал пастора, откинувшись на спинку стула и положив локоть на стол с видом хозяина поместья.

Он долго сидел в этой важной позе, потом наклонился к Еве и фамильярным жестом взялся за крестик, висевший у нее на груди. Как бы невзначай его рука коснулась ее нежной кожи.

Адам так крепко стиснул нож, что побелели костяшки пальцев.

Заметив это, Фредерик довольно улыбнулся.

— Признаюсь, я не видел Еву целую вечность. Она выглядит прелестно как никогда. Такая свежая… обманчиво невинная. И должен выразить вам свое восхищение, Ева: этот крест прекрасно дополняет образ невинности. Но наша Ева мастерски владеет искусством перевоплощения. Она может предстать в любом обличье, в каком ей вздумается. Все актрисы обладают этим даром.

Адам нарочито медленно положил нож рядом с тарелкой. Затем резко встал из-за стола, отодвинув стул.

— Вы уже покидаете нас, преподобный? — самым невинным тоном осведомился Лайл.

Жалкий негодяй.

— Поток приходских дел и забот никогда не иссякает, лорд Лайл. Прошу прощения за мой внезапный уход. Надеюсь, вы насладитесь сполна своим визитом. — Произнося последние слова, Адам едва сдержался, чтобы не зарычать, как разъяренный зверь.

— Я на это рассчитываю, — подтвердил Лайл. Отстранившись от Евы, он откинулся на спинку стула, довольный, как кот, свернувшийся у камелька. Он одержал победу, что бы это ни означало в сложившихся обстоятельствах.

— Я провожу вас до дверей, преподобный, — ледяным тоном проговорила Ева и, поднимаясь, с силой оттолкнула стул, едва его не опрокинув.

Адам так стремительно зашагал к двери, что ей пришлось догонять его почти бегом.

— Адам… — прошипела она. — Ради всего святого!.. Почему вы вдруг решили, что вправе…

Он резко остановился и повернулся, прижав палец к губам. Ева осеклась на полуфразе. Мгновение они молча смотрели друг на друга.

Потом Адам медленно наклонился и прошептал ей на ухо:

— Надеюсь, вы выберете время и смоете с себя мой запах, миледи, прежде чем оседлаете другого.

Ева отшатнулась и потрясенно застыла. Дыхание ее прервалось, словно она упала с большой высоты. Какое-то время они, охваченные ледяной яростью, прожигали друг друга взглядами.

Наконец глаза Евы прищурились, рука взлетела, чтобы отвесить Адаму пощечину.

Без малейшего усилия он поймал ее в воздухе и сжал, желая показать, что ему это под силу. Что отныне он больше не позволит Еве причинить ему боль. Никогда.

— Пощечина была бы излишней жестокостью, Ева.

Он выпустил ее руку, как отшвыривают мертвую змею, и покинул дом.

Разумеется, вернувшись в пасторат, Адам уже проклинал себя за глупость и несдержанность. Он чувствовал себя законченным грубияном, мерзавцем, капризным, взбалмошным ребенком, простофилей и глупцом. Все эти терзания были ему внове. «Ты же уверял, будто тебе нравится приобретать новый опыт, Силвейн», — ехидно поддел пастор самого себя.

— Сегодня утром я не хочу никого видеть, — отрывисто бросил он миссис Далримпл.

Поскольку весь запас дров Адам уже изрубил в мелкие щепки, приходилось признать, что бежать от себя стало невозможно. «Лучшее наказание за недостойное поведение — остаться наедине с собой и внимательно все обдумать», — язвительно усмехнулся он.

Ева внесла в его жизнь восхитительное многообразие ощущений и страстей. Подаренное ею наслаждение лишь усилило и закалило чувства Адама, как закаляется сталь в огненной печи. Каждое пережитое мгновение их близости обрело для него особую прелесть. Чувства захлестывали его, завладевали им, подчиняли себе. Он пробовал сопротивляться, но тонул в блаженстве, растворялся в изумительном ощущении счастья.

Ева стала частью его самого. Она вошла в жизнь Адама, принеся с собой упоение и муку, лед и пламень, бесповоротно изменив все его существование, сделав его иным человеком. Никто другой уже не мог бы заменить для него Еву.

Но Адам вдруг понял, что это касается только его.

Ева подарила ему мгновения высшего блаженства, ничего не обещая и ни о чем не прося. Лишь однажды она призналась, что хотела бы завести друзей, и обратилась с просьбой помочь…

Пожалуй, это и к лучшему, что она ничего не ждала от него, ведь Адам и не мог ничего ей предложить. Тогда как Лайл мог дать ей все, чего бы она ни пожелала.

Адаму пришли на память слова Колина о тех страшных днях, когда тот думал, что больше не увидит Мэдлин: «Потеряв свою любовь, ты чувствуешь пробоину в душе. Мне казалось, что рана никогда не затянется». Адам вспомнил леди Фенимор, жившую раздвоенной жизнью. А это почти то же самое, что жить с пробоиной в душе.

Однажды Ева поклялась, что никогда не окажется во власти мужчины.

Мысли Адама бегали по кругу, словно собака в безнадежной погоне за собственным хвостом. Он так и не пришел ни к какому решению.

— Преподобный Силвейн. — Голос миссис Далримпл прозвучал так тихо, что Адам не сразу вышел из глубокой задумчивости. Экономке пришлось окликнуть его дважды, прежде чем он поднял голову. — Дженни прислала за вами. Леди Фенимор совсем слаба. Должно быть, пришел ее час.

— Я хочу, чтобы вы уехали, Фредди, — сказала Ева, вернувшись к столу. Она не пожелала сесть и стояла, возвышаясь над Лайлом. Ее одолевало желание пырнуть его вилкой.

Фредерик в потрясении поднял глаза от тарелки.

— Ева… почему? Вижу, вы расстроены.

— О, вы так наблюдательны, Фредди. Я была расстроена еще до того, как мы сели обедать, а вы только сейчас впервые взглянули на меня.

— Сядьте рядом со мной… простите меня, дорогая. Я не хотел… вы ведь знаете, я терпеть не могу проигрывать. Я видел, что этот человек…

— Преподобный Силвейн.

— Я видел, что он вам дорог. Или вы ему. Я просто не смог удержаться, Ева. Во мне взыграл дух соперничества. Старые привычки не так-то легко изжить. — Ева замкнулась в ледяном молчании. — Я не сдержался, — повторил Лайл. — Этот молодчик — законченный мерзавец, он задел мою гордость, и, должно быть, я зашел слишком далеко.

— Вас не назовешь уродом, Фредди, но это не имеет значения. Вы меня унизили. Я утратила вкус к подобным забавам. А впрочем, я никогда их не любила. Не желаю быть жалкой пешкой в мужских играх! — Голос Евы дрожал от ярости, последние слова она буквально прошипела. Фредерик с опаской покосился на канделябр, ожидая, что Ева вот-вот схватит его и швырнет о стену. — Похоже, быть другим вы просто не умеете, Фредди.

— Я не понимаю, — примирительно произнес Лайл.

— Знаю, в том-то и проблема.

Фредерик всплеснул руками.

— Вы знаете, что я привязан к вам. Искренне привязан. Я в самом деле не урод, как вы изволили выразиться. Я мог бы найти себе подходящую партию среди самых достойных молодых девиц Англии, и все же я здесь, с вами.

— Ах, Фредди, как же мне повезло! Кажется, я вот-вот воспылаю к вам любовью. Довольно лишь послушать, как вы трогательно за мной ухаживаете.

Лайл коротко рассмеялся и произнес едва ли не с нежностью:

— В том-то и штука, Ева. Стоит вам заговорить… дело не в ягодицах, крепких, как слива, вернее, не только в них. Вот почему я не в силах вас забыть. Вы мне нравитесь, поэтому я здесь. Я предлагаю вам брак, вы знаете. Я позабочусь о вас и о пестром сборище, которое вы называете своей семьей. Я всех возьму под свое крыло. Хоть и буду держать их на расстоянии, разумеется.

Казалось, Лайл повышает ставки в игре, желая немедленно заполучить желаемое.

Ева тяжело вздохнула.

— Ох, Фредди. Уезжайте.

— Вы гоните меня, Ева?

— Нет. Я лишь хочу, чтобы вы сейчас же ушли. Вы можете меня оставить?

Фредерик смерил ее изучающим взглядом.

— Я дам вам две недели, чтобы вы обдумали мое предложение. Приезжайте ко мне в Лондон… или не возвращайтесь вовсе.