— Меня защищает броня. Взгляните на мое скромное фишю. — Ева погладила кружевной платок на груди.

Она подозревала, что пастору страстно хотелось посмотреть, но это означало бы уставиться на ее грудь на глазах у толпы прихожан, а этого он не мог себе позволить.

Преподобный не сводил взгляда с лица Евы. Этот человек с железной волей походил на неприступную крепость.

— А я думал, что самой надежной броней будет ваша служанка, — весело заметил он.

— О, Хенни испугала бы их еще больше, чем я, поэтому я решила не брать ее с собой. Она считает, что все должны обращаться со мной как с королевой, и буквально свирепеет, когда мне не воздают должных почестей. Разумеется, к ней самой это не относится. Не знаю, как только я выношу ее тиранию! Помнится, вас смутила тирада, которую я выкрикнула от неожиданности, когда вы застали меня врасплох. Слышали бы вы Хенни…

Пастор улыбнулся, и все женщины, наблюдавшие за этой сценой, беспокойно зашевелились, исходя ревнивой завистью, оттого что его улыбка предназначалась не им. Все как одна, будто цапли, невольно вытянули шеи, чтобы погреться в ее рассеянных лучах.

— Хорошо, когда друзья готовы броситься на вашу защиту.

— Да, пожалуй.

Только сейчас Адам заметил, как крепко Ева вцепилась в ручку корзинки.

Ему захотелось коснуться плеча графини, пожелать ей спокойствия и удачи. Но, само собой, он сдержался.

Вскоре им предстояло узнать, насколько безрассудна их затея.

Но один вопрос не давал Адаму покоя.

— Вы в самом деле испекли пирог?

— Откуда это недоверие, преподобный? Я неплохо умею печь. Хотя… прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз раскатывала тесто… — Она озабоченно нахмурила брови и добавила почти с надеждой: — Это имбирный пирог. — Казалось, графиня не вполне уверена в правоте своих слов, но ей хочется верить, что пирог сойдет за имбирный.

Ее рука рассеянно коснулась горла. Адам не раз замечал этот жест во время их беседы за чаем. Тонкая цепочка обвивала шею леди Уэррен и исчезла в вырезе платья. Должно быть, на цепочке что-то висело. Адам невольно задумался, у кого искала защиты женщина, верившая в силу талисмана.

— Почему бы вам не отнести свой пирог на стол? — спросил он ее.

— Да, пожалуй, я так и сделаю. — Ева не двинулась с места, но решительно расправила плечи.

— Бог в помощь, леди Уэррен.

Она кривовато усмехнулась и понесла свой пирог прямо в львиное логово.

Адам проводил ее взглядом. Она шла плавной царственной походкой, словно направлялась на прием к королеве. Графиня приблизилась к миссис Снит. Дамы обменялись несколькими словами. Почтенная матрона выхватила корзинку из рук леди Уэррен и поспешно поставила на стол, будто там и впрямь лежала змея. Потом досадливым жестом, каким обычно отгоняют назойливую муху, указала на ряд стульев позади. Кучка женщин в углу сгрудилась и заворчала, зажужжала, как туча растревоженных пчел.

Когда пастор впервые заговорил о графине с миссис Снит, та долго молчала.

— Леди Уэррен весьма примечательная женщина, — наконец опасливо начала она. — Кажется, ваш кузен Колин некогда водил дружбу с особами этого сорта. Я слышала, она настоящая Цирцея, способная очаровать даже самого стойкого мужчину.

Миссис Снит была далеко не глупа, но деликатностью не отличалась. Похоже, ее встревожило, что у пастора вдруг обнаружилась тайная склонность к распутству.

— В Пеннироял-Грин немало примечательных женщин, не правда ли, миссис Снит? Наверное, поэтому я не вижу в графине ничего необычного.

Адам искренне надеялся, что эта ложь ему простится.

— О, преподобный. — Миссис Снит рассмеялась и покраснела. Позднее она пересказала свой разговор с пастором всем женщинам городка, раздув тлеющие искры их надежд в яркое пламя. — Вы славный человек, преподобный Силвейн, — осторожно отозвалась она с легкой ноткой предостережения в голосе. — Я понимаю, природная жалостливость и христианское милосердие заставили вас передать мне просьбу графини. Но ее пожелание не так-то легко осуществить. Если бы Наполеону преградила путь колонна женщин, готовых защищать свои нравственные устои и моральный дух их семей, возможно, тому пришлось бы отступить и с позором вернуться во Францию.

— А вы не думаете, миссис Снит, что если чьи-то нравственные устои тверды, то одинокой женщине с пирогом в корзинке едва ли удастся их расшатать? Быть может, высокий моральный дух нашей маленькой общины окажет благотворное влияние на эту заблудшую душу?

Адам сильно сомневался, что такое возможно. Графиня не походила на человека, подверженного влиянию. Скорее наоборот, она с легкостью подчиняла себе других.

— Прекрасно сказано! — довольно улыбнулась миссис Снит. — Вот слова истинного священника.

— Разве это не достойный вызов — милостиво принять графиню в свой круг и убедиться, что нравственная твердыня наших дам выдержит подобное испытание?

«Неважно, заметила ли миссис Снит горькую иронию в его словах, — подумал Адам. — Главное, добиться ее согласия».

Казалось, затея увлекла миссис Снит.

— Возможно, если мы будем считать ее блудной дочерью… или… падшей женщиной?

— Думаю, ее можно назвать… погодите… как же? — Адам озадаченно замолчал.

Но в миссис Снит уже пробудился миссионерский дух.

— Заблудшей овцой, вернувшейся в стадо Христово!

Почтенную даму полностью захватила мысль обратить душу грешницы, именно этого Адам и добивался.

Теперь миссис Снит поспешно направлялась к нему.

— Я приняла корзинку графини, преподобный, — оживленно сообщила она, словно фельдфебель, докладывающий главнокомандующему. — Но едва ли стоит надеяться на чудо. Как я вам и говорила, задача куда труднее, чем вы думаете. Общество ее не примет. Между прочим, моя племянница совершенно очарована вами. Она оставила для вас подарок. Я отошлю его в пасторат. Уверена, вам понравится. В самом деле, вы останетесь довольны.

Адам заключил, что скоро в его кладовой появится еще одна банка варенья, и, почтительно поклонившись миссис Снит, отправился в глубину зала, где, к его радости, уже собралась многочисленная публика. В Суссексе было немало бедноты, и Адам надеялся, что жители городка раскошелятся. Пожертвования прихожан помогли бы ему накормить голодных, снабдить одеждой нуждающихся и починить крыши обветшалых лачуг, где ютились нищие семьи. Щедрость паствы облегчала труды Адама.

И все же в целом его жизнь отнюдь не была легкой.

Миссис Снит поспешила к столу аукциониста, а Адам обошел публику и встал возле задней стены, заложив руки за спину.

Чинные ряды собравшихся напоминали клавиатуру фортепиано — мужчины в своих лучших темных сюртуках сидели рядом с женщинами в пышных светлых нарядах. Десятки стульев, любезно предоставленных сэром Джоном, оказались заполнены публикой.

В последнем ряду сидела графиня в голубом наряде. С гордо поднятой головой, прямая, как свеча, — воплощение достоинства и силы духа. Сидела в полном одиночестве.

Между воротником ее ротонды и темными локонами, видневшимися из-под шляпки, белела полоска шеи. Эта нежная шея показалась Адаму слабой и беззащитной. Она будто напоминала, что перед ним всего лишь женщина, которую всякий может обидеть.

Графиня явно выпадала из слаженного черно-белого ансамбля. Адам поймал себя на мысли, что она одна вполне могла заменить собой хор, поющий «Аллилуйя» в оратории Генделя «Мессия».

Вслед за этой мыслью пришла другая, которой Адам не стал бы делиться со своими кузенами. Да и ни с кем другим.

С началом торгов косые взгляды, зевки, потягивания и прочие уловки, к которым прибегали мужчины, чтобы оглянуться и посмотреть на скандально известную вдовушку, наконец прекратились, и у сидевшей особняком Евы появилась надежда, что о ней забыли. Корзинки одна за другой шли с молотка под добродушную болтовню аукциониста, и с каждым новым лотом приближался тот миг, когда вниманию публики представят ее пирог. Ева вдруг обнаружила, что ее обтянутые перчатками руки стали влажными от волнения. Это открытие скорее потрясло графиню, чем позабавило.