— Надеюсь, преподобный, вы не сочтете мой поступок неподобающим, поскольку нас должным образом не представили друг другу. Я лишь хотела поблагодарить вас за проповедь. — Взгляд, которым она одарила свою компаньонку-гренадершу, явственно говорил: «Ну что, довольна?», словно она произнесла это тоже вслух. — Я графиня Уэррен, а это моя камеристка, Хенриетта Лафонтен.

Графиня Уэррен… имя женщины отозвалось эхом в мозгу Адама. Какое-то смутное воспоминание царапнуло память. Определенно, он что-то слышал о ней. Внешность дамы говорила сама за себя, поэтому его не удивил ни ее титул, ни столичный выговор — чеканные согласные и ленивые, протяжные гласные звуки. Эту разновидность языка Адам называл про себя лондонским ироничным диалектом. Казалось, ничто, ничто в целом мире не способно вызвать у леди Уэррен интерес, поэтому она смотрит на всех равнодушным, насмешливо-снисходительным взглядом.

Однако Адама озадачило, что графиня представила ему свою горничную. Перед словом «камеристка» она сделала едва заметную паузу, словно не могла решить, как же назвать великаншу.

Он учтиво поклонился.

— Рад знакомству с вами, леди Уэррен. Мое имя — преподобный Адам Силвейн. Очень любезно с вашей стороны, что пришли на службу.

Хенриетта почтительно присела в реверансе.

— Ваша проповедь — прямо бальзам на душу, преподобный.

Горничная буравила Адама пронзительным взглядом. Ее маленькие блестящие глазки напоминали черные ягоды смородины, запеченные в сдобном тесте.

— Да, можно сказать, она успокаивает, как колыбельная, — улыбнулся пастор.

Леди Уэррен замерла. На одно краткое мгновение она прищурилась. Большинство не заметило бы этого.

Но Адам заметил.

В следующий миг слабая рассеянная улыбка скользнула по ее лицу, так улыбнулась бы королева крестьянскому ребенку, протянувшему ей маргаритку.

— Еще раз благодарю вас, преподобный, и до свидания. Идем, Хенни.

— До свидания, — вежливо отозвался пастор и, пряча кривую усмешку, отвесил изящный поклон.

Он подозревал, что церковь утратила прелесть новизны в глазах графини. Едва ли капризная дама появится здесь вновь.

Уходя, Хенриетта подмигнула ему.

Ева уселась в карету и хмуро заключила: должно быть, душа ее и вправду так безнадежно черна, что неподвластна ни исцелению, ни духовному обновлению. Во всяком случае, она стойко сопротивлялась проповедям. Заснуть в церкви! Скверное начало жизни в изгнании… то есть новой жизни в Суссексе.

А священник настоящий наглец. Еще и дерзить вздумал, упомянув о колыбельной.

— Вы храпели, — заявила Хенни тоном обвинителя.

— Вот еще глупости, ничего подобного, — вяло возразила Ева.

— Тихонько, и все же храпели, — настояла Хенни и принялась рассуждать об ужине, но Ева слушала вполуха: — Думаю, холодный ростбиф подойдет, а разве вы не просили миссис Уилберфорс купить сыр?

Ева наняла миссис Уилберфорс, чтобы вести хозяйство в доме, но прислугой командовала Хенни, которая давно вышла за рамки полномочий простой служанки. Обладая множеством незаурядных способностей, она выступала в самых разнообразных амплуа, меняя роли столь же часто, как некогда ее хозяйка. Она с равным успехом представала в образе горничной, экономки, камеристки, советчицы и наставницы, бузотерки и задиры, служила костюмершей в театре «Зеленое яблоко» (где Ева с ней и познакомилась), отпугивала докучливых поклонников, а также бегала в аптеку среди ночи. Ссылку в Пеннироял-Грин она рассматривала как своего рода епитимью. Много лет назад, когда у Хенни не было ни пенса за душой, Ева спасла ее от голодной смерти, взяв к себе костюмершей. Хенриетта последовала бы за хозяйкой на край света. Однако она оставляла за собой право жаловаться и брюзжать.

Внезапно экипаж резко накренился и замер. Пассажирок бросило вперед, так что они едва не столкнулись головами.

Карета покачнулась — кучер слез с козел. Открыв дверцу, Ева выглянула наружу в ту самую минуту, когда возница собирался заглянуть внутрь.

Оба отшатнулись друг от друга.

— Прошу прощения, миледи, но, похоже, с одной из лошадей что-то неладно. Вся упряжка встала — и ни с места. Дайте мне минутку. Вы уж извините, надо разобраться, в чем причина.

«Итак, моя жизнь продолжает рушиться», — горько усмехнулась про себя Ева.

— Конечно. Я бы, пожалуй, вышла ненадолго…

Ей вдруг захотелось глотнуть свежего воздуха. Сменив тесную маленькую церквушку на закрытую карету, она еще острее почувствовала, что ее жизненное пространство съежилось до размеров тюремной камеры.

Кучер помог ей сойти с подножки. Ева ступила на дорогу, окаймленную ежиком низкой травы и зеленью, еще не побитой морозами.

Глубоко вздохнув, она оглядела окрестности Пеннироял-Грин, где ей предстояло жить в обозримом будущем: мягкие волнистые холмы, расстилавшиеся кругом, словно запачканное одеяло, кряжистые хвойные деревья, дубы, некоторые из которых еще щеголяли листвой, несмотря на приближение зимы. Над крышами редких домиков, разбросанных среди холмов, вился сизый дымок. Сойдя с дороги, Ева привстала на цыпочки, вглядываясь в даль. Далеко на горизонте она различила серую полоску моря.

Выйдя из кареты следом за госпожой, Хенни лениво потянулась, потом шумно перевела дыхание.

Вскоре появился кучер.

— Леди Уэррен, — заговорил он, отвесив короткий поклон. — Боюсь, у нас возникло затруднение. Одна из лошадей потеряла подкову и может охрометь, если мы продолжим поездку.

Ну разумеется. Затруднение, как же иначе. В последнее время вся жизнь Евы складывалась из одних затруднений.

— Мы далеко от Дамаск-Мэнор?

— Добрых двадцать минут езды, не меньше.

Значит, пешком добираться вдвое дольше. Ева могла бы дойти — видит бог, когда-то, целую вечность тому назад, она была деревенской девчонкой, но Хенни… При ее возрасте и комплекции подобное путешествие просто немыслимо.

Оглядевшись вокруг, Хенриетта приняла командование на себя.

— Вижу, вон из той трубы идет дым. — Она указала пальцем на дом неподалеку. — Схожу-ка я за помощью. Может, какой-нибудь фермер одолжит телегу. Я не прочь размять ноги, а то эти церковные скамьи ужас как тесно составлены. Сидишь точно в колодках.

Ева нерешительно пожала плечами.

— Что ж, если ты настаиваешь. Думаю, хуже не будет.

Хенни поплелась прочь. Взобравшись по склону, она перевалила через небольшой холм, спустилась в долину и побрела по узкой протоптанной тропинке к одному из живописных крохотных домиков, над крышей которого курился уютный дымок.

Над безлюдной дорогой повисла тишина. Лишь изредка слышалось, как переступают копытами лошади да тихонько переговариваются кучер с лакеем. Больше здесь не было ни души. Ева снова обвела глазами деревья и вздрогнула.

Из-за ствола дуба выглядывал маленький светловолосый мальчуган. Он смотрел на Еву внимательно, без смущения, с серьезным лицом, как умеют смотреть дети.

Скосив глаза к переносице, Ева состроила устрашающую гримасу. Мальчишки обожают корчить рожицы, да и она любила подобные забавные выходки. Ей нравилось смешить.

Паренек довольно захихикал. Во рту у него не хватало передних зубов, и почему-то эта щербина неожиданно тронула ее. «Должно быть, ему лет семь или восемь, — подумала Ева. — Шеймус в этом возрасте был настоящим дьяволенком в коротких штанишках. Впрочем, длинные брюки нисколько его не исправили».

— Пауки гадкие, а вовсе не красивые, — проговорил малыш.

Ева привыкла иметь дело с мальчишками и знала, что мысли их вечно перескакивают с одного на другое.

— Ну, об этом мне мало что известно. Но, думаю, что пауки-мальчики находят пауков-девочек красивыми.

Это утверждение показалось пареньку забавным. Он так и покатился со смеху, жмуря сияющие глаза.

Ева не удержалась от улыбки.

— А мальчикам-быкам нравятся девочки-коровы? — выдавил он сквозь смех.

— Несомненно.

— А девочки-собаки кажутся красивыми мальчикам-собакам?