При таком методе допроса теряются последние возможности получить от Ван-дер-Люббе какие-либо заявления из его собственных уст.

Сегодня суд «допросил» полицейского комиссара и следователей, допрашивавших Ван-дер-Люббе на предварительном следствии. Эти показания, конечно, полностью совпадают с официальными материалами следствия.

Перед началом допроса разыгрывается любопытная сцена. Судебные власти разрешили одному шведскому врачу и корреспонденту амстердамской газеты «Телеграф» посетить Ван-дер-Люббе в тюрьме. Выступив в качестве «свидетелей», эти лица показали, между прочим, что с Ван-дер-Люббе тюремные власти обходятся «лучше, чем с другими заключенными».

Полицейский Гейзиг вторично повествует о том, что говорил Ван-дер-Люббе в ходе предварительного следствия. Гейзиг утверждает, якобы Ван-дер-Люббе высказывал «коммунистические тенденции».

Полицейский Цирпиус говорит, что Ван-дер-Люббе произвел инкриминируемые ему поджоги один.

Третий полицейский, выступающий в роли свидетеля, Маровский, утверждает, в противовес общеизвестным фактам, будто бы Ван-дер-Люббе заявлял на допросе, что он «коммунист». При этом он добавляет, якобы Ван-дер-Люббе называл ему фамилии отдельных коммунистических депутатов германского рейхстага.

Суд с радостью воспринимает эту удивительную «улику». Но в дело вмешивается Димитров, задающий вопрос Маровскому: «С какого времени приглашался на допросы Ван-дер-Люббе переводчик?»

По предложению фашистского «защитника» Зака председатель суда Бюнгер спрашивает Димитрова о цели этого вопроса. Димитров возражает: «Потому что при моих допросах с самого начала присутствовал «переводчик», хотя я хорошо знаю немецкий язык».

Тов. Димитров спрашивает дальше:

«Спрашивал ли Маровский Ван-дер-Люббе на допросе обо мне?»

Маровский вынужден сделать признание:

«Я не называл имен. Но я показывал Ван-дер-Люббе фотографии остальных обвиняемых, и он утверждал, что этих людей не знает».

Взбешенный председатель Бюнгер вопит истерическим голосом:

«Димитров! Мое терпение исчерпано! Лишаю вас права задавать вопросы свидетелям!»

Вчера вечером находящиеся в Лейпциге высшие чиновники германского министерства пропаганды собрали всех представителей германской печати, присутствующих на процессе. Они категорически запретили им давать какие-либо комментарии к судебным отчетам. Начальство приказало излагать эти отчеты «сдержанно».

По-видимому, в целях подобной «сдержанности» корреспондентам запрещено передавать реплики подсудимых, особенно Димитрова.

Полное разоблачение фальсификации

предварительного следствия

29 сентября

Один за другим маршируют перед судейским столом свидетели обвинения. Тридцать человек были допрошены в течение вчерашнего дня.

Кого только не нахватала полиция в качестве подтверждения своей провокации! Кого только не приволокли сюда! Мелкие шпики, лавочники, случайные очевидцы каких-то предыдущих пожаров, вообще очевидцы… те самые, про которых давно уже сказано: «Врет, как очевидец».

Свидетели Франк (руководитель отдела общественного призрения в Нейкельне), Пфейфер (содержатель пивной) и некто Панкнин должны «осветить» историю с поджогом дома общественного призрения в Нейкельне, который инкриминируется Ван-дер-Люббе, а также установить «связь Ван-дер-Люббе с коммунистическими рабочими», с которыми он якобы встречался в доме общественного призрения и в пивной Пфейфера.

Судья Бюнгер мягок и ласков. Свидетелей из шпиков он не ограничивает временем. Наоборот, он поощряет их бесстыдное вранье. Особенно подробные показания дает Франк. Задача Франка совершенно очевидна: он должен поразить суд и аудиторию разоблачением «ужасных планов» коммунистов.

В пылу усердия Франк неожиданно проговаривается и раскрывает свое лицо провокатора. Он сам рассказывает о своей связи с неким Гинце, который вращался среди коммунистических рабочих и регулярно доносил Франку о «коммунистических планах». Кстати сказать, имя самого Гинца также числится в списках свидетелей лейпцигского процесса.

Разбитый миф о «партбилете» Ван-дер-Люббе

Из показаний допрошенных после Франка свидетелей из состава околофашистского актива заслуживают особого интереса показания свидетелей Пфейфера и Панкнина. Задача этих свидетелей — доказать, что Ван-дер-Люббе был коммунистом. Показания же их с полной очевидностью устанавливают, что у Ван-дер-Люббе не было никакого партийного билета.

Пфейфер содержал пивную, в которой якобы встречались коммунисты. На суде Пфейфер заявляет, что у него было впечатление, что Ван-дер-Люббе коммунист. Однако, когда он потребовал, чтобы Ван-дер-Люббе показал ему партбилет, у последнего такового не оказалось.

Вообще из показаний Пфейфера вытекает, что у него были с Ван-дер-Люббе какие-то другие отношения. Пфейфер рассказывает, что, когда (22 февраля) Ван-дер-Люббе зашел в пивную (его туда привел национал-социалистский шпик Янике), Пфейфер дал ему пальто, шапку и угостил кофе с бутербродами. Ван-дер-Люббе будто бы сказал Пфейферу, что он голландский коммунист и что надо бороться с фашизмом.

Судья Бюнгер, обрадовавшись этим словам Пфейфера, спрашивает, говорил ли Ван-дер-Люббе, что нужно принять решительные меры?

Пфейфер отвечает нерешительно: «Да».

Председатель тогда спрашивает Пфейфера, хорошо ли он знал Ван-дер-Люббе, и Пфейфер неожиданно с ужасом заявляет: «Я не имел ничего общего с этим человеком и ужасным преступлением» (то есть поджогом рейхстага).

Все здание показаний Пфейфера рушится.

Точно так же разваливаются, как карточный домик, показания Панкнина. Панкнин вначале держится храбро и рассказывает, что Ван-дер-Люббе вел с ним «революционные разговоры» и что во время одного из таких разговоров Ван-дер-Люббе вынул из кармана какую-то красную книжку.

Бюнгер опять схватывается и с надеждой спрашивает, не был ли это членский билет компартии. На это Панкнин отвечает: «Нет, этого я не видел».

Во время допроса Панкнина Торглер задает ему вопрос, к какой партии принадлежал Панкнин в феврале.

«К народной партии», — отвечает Панкнин.

Страшный контраст

Страшным контрастом к веренице шпиков служит появление рабочего Цахова, взятого прямо из концентрационного лагеря. Видимо, национал-социалистские палачи считали, что полугодом пыток и истязаний Цахов достаточно приготовлен для роли лжесвидетеля. На деле из показа «раскаявшегося» рабочего получился скандальный показ ужасов фашистских застенков.

Озираясь, как затравленный зверь, исхудалый Цахов еле слышно произносит слова, которые он, видимо, привык повторять под ударами палок.

«Я действительно однажды сказал: печально, что штурмовики убивают и лупят людей. Этого не надо было говорить. Я больше никогда не буду говорить таких слов».

Его прерывают вопросом: «Правда ли, что вы свели Ван-дер-Люббе с коммунистами?»

Цахов поднимает тяжелый прибитый взгляд.

«Нет. Ведь я едва-едва знал даже лицо Ван-дер-Люббе. О пожаре я нигде ни с кем никогда не говорил…»

Цахова быстро уводят обратно в застенок. Зал молча переглядывается. Всем ясно, что ждет свидетеля Цахова.

Путаница лжи и противоречии

30 сентября

Лейпцигский процесс прерван на четыре дня. Формальные причины перерыва смехотворны. Всем ясны настоящие причины остановки судилища.

Речь идет о коренной переделке всей постановки суда, о перетасовке и смене еще недопрошенных свидетелей, об «инструктивной работе» с самими судьями, оказавшимися не на высоте.

Разница между материалами, подобранными полицией на предварительном следствии, и картиной, раскрывшейся при открытом разбирательстве, оказалась настолько скандальной, что каждый час заседания только усугубляет провал процесса. В этом отношении исключительно характерным оказался вчерашний вторичный допрос Ван-дер-Люббе.