В те бурные дни Михаил Кольцов с присущей ему энергией активно участвовал в этой большой идеологической битве против фашизма. Вначале он попытался проникнуть в Лейпциг на процесс, — ему отказали в визе. Тогда он умчался в Прагу, чтобы оттуда, используя сведения, поступавшие из Германии, освещать процесс в «Правде», — к этим дням относятся его краткие, но неизменно яркие, отмеченные печатью кольцовского публицистического таланта корреспонденции с пометкой «По телефону через Прагу от нашего специального корреспондента». Еще несколько дней, и Кольцов пишет уже из Парижа. Он не только пишет, — огромное время у него отнимает активная общественная деятельность. Вместе с другими антифашистами Кольцов самоотверженно воюет против фашистских клеветников и дезинформаторов, разоблачает преступника Геринга и его подручных, участвует в подготовке контрпроцесса.

Михаилу Кольцову не хватало времени, чтобы обобщить накопленные им в этой борьбе впечатления в виде развернутого художественного, публицистического повествования, как это он делал в иных случаях. Но и те газетные, краткие, почти ежедневные сообщения, которые сохранились на страницах «Правды», создают широкую, волнующую картину тех памятных дней, донося до читателя живой, неподдельный дух времени.

Мы воспроизводим здесь почти полностью этот газетный дневник эпохи, строчки которого звучат и ныне, как пулеметные очереди страстного публициста большевика, метко разящие фашизм.

Ю. Жуков

Беспримерное зрелище

23 сентября 1933 года

Спокон веку принято сравнивать с театральным представлением всякий нечестно сфабрикованный судебный процесс, используемый для политических провокаций и обмана широкой публики. Но представления бывают разные. По-разному весело бывает в зрительном зале, на сцене и за кулисами.

Трагическая пьеса, какую вздумали поставить и разыграть на подмостках Верховного суда в Лейпциге, пугает и нервирует прежде всего самих постановщиков.

Оттого еще за два дня до начала суда город превращен в вооруженный лагерь. Легионы полиции, жандармов, штурмовиков, непрерывным потоком движутся по улицам на грузовиках и в автомобилях, мотоциклах, в конном и пешем строю.

Из боковых улиц выходят на главные угрюмые процессии обтрепанных людей и плачущих женщин в тесном кольце полицейских винтовок. Это — жертвы новых и новых облав в рабочих кварталах. Совершенно фантастическое число арестов произведено среди рабочих-печатников. Это понятно: Лейпциг — мировой типографский центр. Наперекор всем ухищрениям и кровавым расправам фашистских палачей Лейпциг оказался к моменту процесса наводненным боевыми листовками компартии, разоблачающими смысл судебного обмана и подлинных поджигателей рейхстага. На многих перекрестках ночью появились революционные надписи.

Надо удивляться силе классового мужества неведомых подпольных смельчаков, рисковавших жизнью буквально за каждую букву своих надписей в этом городе, прослоенном полицией, шпионами, вооруженными погромщиками.

Даже обладателей входных билетов в зал заседания суда, стократно проверенных и профильтрованных заранее, — даже их подвергают поголовному личному обыску при входе. Случай единственный за всю всемирную историю судебных процессов от царя Соломона!..

Ван-дер-Люббе в синем арестантском платье, с кандалами на руках тупо, неподвижно смотрит себе под ноги. Медленно поворачивая дегенеративное лицо, тяжело подыскивая слова, Ван-дер-Люббе отвечает на вопросы.

Какое жалкое, страшное впечатление производит этот человеческий подонок, на котором фашистская юстиция хочет построить ответственнейший политический процесс! Каким убогим цинизмом надо обладать, чтобы посадить рядом с этим бандитом четырех заслуженных революционных бойцов!

Председатель готов на любые уступки. Пусть Ван-дер-Люббе не состоял в партии. Может быть, он сочувствовал коммунизму? Или все-таки интересовался подобными идеями? Председатель готов на немногое. Но дело совсем не подвигается.

Зал тоскливо прислушивается. Какая в самом деле страшная задача — превратить жалкого полицейского подкидыша в центральную оперативную фигуру «коммунистического заговора»!

Недаром в конце первого дня процесса председатель Бюнгер предлагает растерянному голландцу «хорошенько подумать», — по-видимому, с тем, чтобы завтра сказать, что он все-таки связан, если не с коммунистами, то с коммунизмом.

Фашистские уши голландского провокатора прикрыты лейпцигским трибуналом. Прикрыты плохо. Торчат напоказ всему миру.

Обвинение идет от провала к провалу

25 сентября

Третий день процесса — третий день нарастающего скандального провала обвинения начинается повальной проверкой всех присутствующих в зале. Личному обыску подвергаются также поголовно все журналисты, в особенности представители иностранных газет. Протесты не помогают. Секретариат суда отвечает, что это делается… для «общей безопасности».

Эта полицейская мера, лишний раз свидетельствующая о растерянности организаторов процесса, все же не спасает обвинение от провалов, следующих один за другим.

Показания Димитрова, его великолепное мужество пролетарского революционера сразу выбивают из колеи фашистское судилище. Какая это потрясающая картина: с одной стороны, откормленное, вооруженное до зубов, торжественно разодетое, расшитое золотом полчище тюремщиков и палачей; с другой стороны — человек с мертвенно бледным лицом, на котором светятся умные, насмешливые, спокойные глаза. С каким достоинством и превосходством отвечает он нервозному председателю в шелковой мантии! Как дергается на кресле г. Бюнгер после каждого слова своего беззащитного пленника!

Когда Димитров заявляет, что «взрыв Софийского собора был совершен не коммунистами, а болгарским правительством, и подобным же образом теперь поступают в Г ермании», — председатель нервно прерывает Димитрова.

Не обращая внимания на угрозы председателя, Димитров громко заявляет: «В течение шести месяцев меня держали без всякой вины в тюрьме закованным в кандалы».

Категорически отвергая обвинение в участии в поджоге рейхстага, Димитров разоблачает метод предварительного следствия, заявляя, что германские власти пытались собрать обвинительный материал против него, нагромоздив одну фальшивку на другую. «Компартия, — говорит Димитров, — отвергает индивидуальный террор».

Не случайно отмечает вся иностранная печать, что Димитров явно не питает никакого уважения к фашистскому судилищу. Не обвиняемым, а обвинителем выглядит Димитров, когда он прерывает прокурора во время чтения обвинительного акта и заявляет, что сегодня он только впервые слышит большинство обвинений, содержащихся в обвинительном акте.

Димитров разоблачает также комедию «защиты», заявляя, что Тейхерт — официальный защитник Димитрова — ничего не предпринял для получения необходимых материалов для защиты. Тейхерту нечего возразить Димитрову. Он мямлит что-то невразумительное о том, что он собирал лишь «такой материал, который ему казался лишь необходимым».

Насколько затруднительно положение организаторов лейпцигского процесса, можно судить по пущенной германскими источниками версии о возможности отсрочки процесса ввиду… неудовлетворительного состояния здоровья Ван-дер-Люббе, неожиданно потерявшего аппетит.

Сейчас трудно еще сказать, что побудило организаторов процесса лишить Ван-дер-Люббе аппетита: стремление ли прекратить вообще всю эту незадачливую инсценировку или желание выиграть время. Так или иначе, но режиссура лейпцигского судилища стоит перед неприятным выбором: либо пойти на полный провал, отказавшись от продолжения процесса, либо пойти на цепь следующих один за другим провалов в случае продолжения процесса.

Новые разоблачения тов. Димитрова

27 сентября

Новый порядок допроса Ван-дер-Люббе, введенный с сегодняшнего дня, вызывает всеобщее удивление международной печати. Главный обвиняемый отныне ничего не говорит сам, а только слушает, что за него показывают полиция и официальные «свидетели». При этом ему предоставляется делать свои «реплики»: кивать головой положительно или отрицательно.