Подходя серьезно — время, что ли, не созрело для партии?

Нет. Не то.

Скорее уж, подходя серьезно, — скорее уж партия не созрела для времени.

Время — горячее время в Испании. Миллионы рабочих стряхнули с себя недолгую одурь буржуазной республиканской весны. В яростном изумлении, в изумленной ярости смотрят они на то, что еще два месяца назад осмеливалось именоваться революционным правительством. Вместо рабочих свобод и социальных преобразований, и облегчения безработицы, и поднятия заработной платы, и сокращения рабочего дня они видят закрепление худших драконовых декретов диктатуры Примо Ривера, расстрелы рабочих демонстраций, регулирование трудовых конфликтов через военно-полевые суды, разгром рабочей печати, жандармские походы по стране. Вместо прекрасного лица молодой республики к ним обращен бледный социалистический зад помещичье-буржуазной диктатуры. Миллионы рабочих поражены. В гневе они замахиваются на новую власть, ищут орудие для борьбы с ней. Ищут.

Миллионы крестьян, батраков, закабаленных, прикрученных к горячей земле путаными узлами стародавних, чуть ли не мавританских законов, дождавшись священного дня провозглашения республики, не получили ни глотка свежего воздуха, ничего, кроме издевательского декрета Ларго Кавальеро, по которому им любезно разрешалось занять пустующие земли для себя — только при условии, что помещики согласятся их отдать… Каждая деревня, каждая помещичья экономия кишит революционными кружками, повстанческими дружинами, начинена классовой ненавистью, готовностью к борьбе, борьбой. Каждый день, как первые пузыри на поверхности закипающей воды, подымаются снизу батрацкие бунты, вспышки, захваты имений, возникают странные союзы, организации, братства с доморощенными самодельными программами действий. И всем им не хватает единой твердой организующей силы. Они ищут, приходят за ней, просят ее. Просят!

Никогда не был здесь так велик спрос на большевистскую партию, как сейчас. Вряд ли в какой-нибудь из стран Западной Европы этот спрос сейчас больше, чем в Испании.

Сотни, тысячи, да, тысячи человек ежедневно — да, ежедневно — вступают в партию. Вступают охотно, по первому зову, и даже без зова, по своему желанию, стремительно, жадно. Их, рабочих, батраков, крестьян, гонит в партию повелительная логика начавшейся революционной борьбы; социалисты разоблачили себя давно, анархисты раскрывают себя с каждым днем все отвратительнее, — только одна партия пользуется доверием, как боевой авангард трудящихся, только в нее стоит вступать.

И в нее вступают сотнями, тысячами, но — не радуйтесь, из нее выходят, иногда пробыв несколько недель, несколько дней. Выходят не рассорившись, без каких-нибудь особых причин, часто выходят, чтобы потом вернуться, как человек, пришедший в дом, но заставший только младших и уходящий, чтобы вернуться в другой раз, когда уже все будут дома.

Партия не подготовилась к приему такой уймы народа. Она преданно и самоотверженно дерется на своем посту, она делает все, что в ее силах, но так малы и так еще слабы эти силы, что часто приходится партии только беспомощно созерцать проходящий через нее насквозь людской поток — даже не успевая регистрировать его.

21

Почти семьдесят секций в Коммунистическом интернационале. Семьдесят партий в семидесяти странах работают и борются на разных концах земли, в самой разной обстановке, в самых необычных и часто совсем непонятных для нас условиях. У всех семидесяти один и тот же враг — капитализм. Но в разных странах у него разные лица. Десятки вариантов борьбы. Сотни маскировок. Тысячи сортов маневров, тысячи повседневных политических искушений, десятки тысяч скользких «объективных причин» и «местных условий», на которых так легко съехать в сторону от правильной линии борьбы. Много ли мы знаем обо всем этом?

Маленькая партия большевиков создалась здесь, на юго-западной окраине Европы, уже почти десять лет назад. Она никогда еще не процветала, она жила в мучительной обстановке белого террора. Годами существовала нелегально, над ней скрипели королевские половицы, прогуливались лакированные сапожища жандармов Примо де Ривера.

По совести говоря, мало помогали ей и соседние, более сильные, более опытные партии, — французская, итальянская.

Что в огромной степени подпирало авторитет испанских большевиков перед их рабочим классом, что подымало и их собственные силы — это яркие отблески побед и завоеваний большевиков Советской страны, их десятилетних успехов и достижений, от Перекопа до Магнитостроя. Испанцы-коммунисты в самые тяжелые минуты смотрели веселей и головы держали выше, вспоминая, что они — один из отрядов громадной армии всемирного коммунизма. Но это же иногда слишком кружило им головы, настраивало на слишком беззаботный лад.

Прямые родственники тех, что у нас не верили и не хотели строительства социализма в одной стране, здесь не верили и не хотели революции в одной Испании.

Зачем зарываться в кропотливую повседневную массовую работу, зачем обливаться потом, подтачивать устои своего, испанского, капитализма, зачем надрываться, изобличая своих, испанских, социал-фашистов и анархистов, зачем готовить пролетарскую революцию в Испании, ежели она, испанская революция, грянет в одиночку? Ведь один в поле не воин. Вот когда грянет революция во всей Европе, когда запылает мировой пожар — тогда и одной головешки хватит, чтобы поджечь Пиренейский полуостров… От этих и других настроений, от сонливости, от слякоти, от сырости завелись в партии вредные грибки, всякая нечисть, гибкие ползучие теорийки, трухлявые группочки, фракцийки, комбинацийки. Этим бактериям не трудно было разъедать хрупкий организм, — надо еще помнить, что испанская партия родилась под боком у крупнейшей анархосиндикалистской организации, ее, партию, много лет продувало, лихорадило анархистскими ветрами.

К моменту провозглашения республики маленькая партия закончила тяжелую для нее борьбу с правыми оппортунистами и троцкистами. Она мужественно отсекла от себя все чуждое. Но и тем, которые остались, многого не хватало, чтобы называться настоящей боевой большевистской партией. Угрюмая сектантская отчужденность глушила настоящую связь с большими рабочими массами. О работе среди крестьян в партии почти никто не помышлял. Считалось, что это придет само собой — когда грянет победоносная пролетарская революция с фабрик и заводов.

Апрельскую республику Испанская компартия встретила грубыми ошибками. В те дни, когда двадцать миллионов испанцев, из них девятнадцать миллионов трудящихся, искренне ликовали по поводу свержения монархии и изгнания короля, коммунисты, не понимая массу, расклеивали прокламации: «…Против буржуазной республики! Долой монархию, но вместе с ней долой буржуазную республику!»

Этот путаный и, по сути дела, анархистский лозунг вызвал раздражение не только мелкобуржуазной массы и служащих, но и рабочих. Испанские коммунисты не учли бешеной ненависти к монархии, накопившейся за сотни лет. Они не поняли революционной сущности самого факта гибели монархии. Да и вообще — когда это большевики агитировали против республики? В семнадцатом году, подготовляя рабочих и крестьян к взятию власти Советами, большевики выступали не с криками: «Долой буржуазную республику», а с лозунгами: «Долой десять министров-капиталистов», «Долой Временное правительство». Вместо того чтобы разоблачать реакционный, буржуазно-помещичий облик испанского временного правительства, имеющего в своем составе бывших королевских министров, вместо того чтобы бороться за твердые гарантии против монархической реставрации — коммунисты своими неудачными лозунгами против буржуазной республики «вобче» дали повод для провокационного приписывания им роли чуть ли не монархической агентуры.

Наряду с ультрареволюционными, но нечленораздельными возгласами против буржуазной республики компартия проявила скупость в крестьянском вопросе. Вместо конкретного призыва к немедленному захвату и разделу земли коммунисты говорили только о том, что-де будущая Советская республика землю раздаст. Когда и откуда эта земля у Советской республики появится и как возникнет сама Советская власть, — об этом забывали сказать, это проглатывалось и пропадало.