2

Очень тесно стало в политической жизни Мадрида. В банкетные залы набилось много нового народу. А уходить — уходить не хочет никто.

После свержения самодержавия калужский полицмейстер телеграфировал председателю Думы Родзянке: «Тридцать лет состоя тайным революционером, имею честь поздравить ваше высокопревосходительство светлым праздником народной победы». Такие вещи вызывали только смех — ведь все-таки в дни февральской, буржуазной, так называемой бескровной, революции полицейский, бывший полицейский трусил показаться на улице даже в штатском платье.

Испанские полицмейстеры не трусят и не посылают временному правительству подхалимских телеграмм. Не видят в этом нужды. Фараон стоит на углу с тем же назидательным выражением лица. Его непосредственное и более высокое начальство, проезжая мимо, козыряет весело и ободряюще. Ведь даже официально было объявлено, что замене подлежат только высшие чиновники старого режима, весь состав государственных учреждений, и в первую очередь учреждений по охране порядка, остается на местах.

— Жандармерия? Но ведь это машина. Она слушается нас беспрекословно! Мы не боимся, мы спокойно опираемся на нее.

Это самоуверенный ответ синьора Асанья на мой вопрос о возможности восстановления монархии силами полиции и корпуса жандармов — «гардиа-сивиль».

Синьор Асанья, очеркист, театральный критик, рецензент художественных выставок, а ныне министр временного правительства, пожалуй, он прав. У него больше оснований тревожиться за плохо содержимую, скверно одетую, озлобленную грубым обращением, зараженную, как здесь говорят, «леворадикальными идеями» солдатскую массу, чем за тридцать тысяч откормленных, высоко оплачиваемых жандармов. Аристократия и банки в начале года организовали сбор для гардии-сивиль — в благодарность за кровавое подавление декабрьского республиканского восстания. Сейчас сумма достигла двух миллионов пезет — и под руководством военного министерства республики будет распределена среди бравых молодцов жандармов. Молодцы рады стараться — за последние дни жандармская машина стала работать на полный ход…

Значит, все по-старому в прекрасном городе Мадриде? То же, только еще веселее и красивее. Больше народу на улицах, шире идут газеты, бойче торгуют рестораторы.

Да… почти по-старому.

Вечером это незаметно. Но в пылающий полдень в красивом оскале мраморных домов зияют черные впадины.

У города-франта выбито много зубов. Это уродливо. Это немного страшно. В ровной челюсти улиц торчат обуглившиеся груды закопченного кирпича. Свернувшиеся от огня железные балки. Повсюду около пепелищ стоят небольшие толпы народу. Люди не убывают круглые сутки. Уже сколько дней прошло от майских пожаров — все еще стоят, все еще смотрят. Старичок патер тихо молится о прощении грехов неразумным поджигателям, толпа холодно наблюдает и его и развалины.

Кто поджигал?

Этот вопрос, в общем, замят.

Была попытка приписать все дело кучке коммунистов. Коммунисты, пока они не победили, всегда именуются кучкой.

«Кучка коммунистов, желая нанести удар новому республиканскому режиму…» — нет, ничего не получается.

Ведь все же знают, на улицах были десятки тысяч народу. Все знают, что в Мадриде, столице гораздо более католической, чем Рим, в Мадриде не нашлось ни одной верующей человечьей души из гражданского населения, которая вмешалась бы на защиту монастырей, вступила бы в бой, или в драку, или хоть в словесное препирательство с поджигателями. Религиозная испанка — разве известен в мире более надежный, более незыблемый многовековой оплот святой церкви? Испанки, старые и молодые, стояли около самого пламени, смотрели не отрываясь. Огонь отражался в их расширенных зрачках и будил чувства неслыханные, дерзкие, почти сладострастные.

Кучка коммунистов — но какая же кучка, если на всех улицах, и не только в Мадриде, а во многих городах большие толпы останавливали автомобили, требовали от шоферов опорожнить такси, и шоферы торопливо переливали бензин в ведра и сами тащили его к монастырям, очень бережно, чтобы не пролился зря, чтобы весь до капли пошел в дело, чтобы поджарились как надо премилостивая Санта-Тереза де вила и гнездо черных жирных кармелитов под ее сводами.

Коммунисты были в майские дни на улице, с массой. Они ничего не поджигали. Они пробовали организовать толпу действенными боевыми лозунгами, они провозглашали разоружение гардии-сивиль, изгнание монархистов, вооружение пролетариата. Им удалось построить демонстрацию в несколько тысяч человек и довести ее до плаца Майор. Но дальше этого успехи коммунистов в майские дни не пошли. На улицах бушевал приступ первичной ярости.

Чьей ярости? Народной.

Испанский народ, богомольный, благочестивый, коленопреклоненный, самое послушливое из стад господних, веками стоял с опущенными глазами перед католическим богом, под стражей собак Христовых, как сами себя называют иезуиты. Сегодня он поднял глаза, показал лицо — и такая ненависть, такая стихия гнева на этом лице, что угнетатели отпрянули в ужасе, собаки отбежали от стада и замерли, поджав хвосты. Некогда церковь сжигала на костре живых людей, а теперь люди сжигают эту мертвую и все еще хищную церковь!

После майских пожаров от правительства, возглавленного верными католиками Заморой и Маурой, следовало ожидать громких деклараций о неприкосновенности всего церковного в Испании, а от святых отцов — ливня проповедей и анафем. Но правительство испустило невнятное бормотание в противоположном направлении, нечто вроде декрета о свободе совести, без отделения церкви от государства. А монахи — они пока совсем молчат, у них сложные передвижки и перестановки, а кардинал Сегура, полпред папы в Испании, ко всеобщему недоумению, покинул в трудную минуту своих клиентов и управляет епархией из Рима.

Все это потому, что взрыв оказался непредвиденно большим. Пламя горящих зданий осветило большую опасность.

3

В Мадриде мало фабрик и заводов. Почти нет предместий и пригородов у этой странной и пышной столицы. Груда золота сложена в пустыне. За два километра от банковских дворцов и грохота метрополитена молчат и хмурятся безлюдные каменистые поля. В столице не осталось уже ни одного конного извозчика, а на полях — еще величайшей диковиной считается трактор. Для своего яркого лихорадочного цветения мраморный призрак — город — вытягивает скудные соки из тощей кастильской земли, из ее нищих угрюмых тружеников.

В Мадриде мало фабрик и заводов, но много трудящихся и порабощенных. Рабочие-строители, вчерашние крестьяне, собранны сюда десятками тысяч со всей Испании. Это они воздвигают многоэтажные дворцы с зеркальными окнами для банков, и ресторанов, и кабаре.

Днем их не видать — к ночи неспокойной толпой они приливают в жалкие дешевые таверны. Дрожа от усталости, протягивают свои медяки и с жестами пьяниц, обжигаясь, жадно, как спирт, глотают из пивных стопок жидкий кофе.

Их запавшие за день глаза вспыхивают еще раз, когда девушка в углу читает вполголоса газету.

Такая знакомая и понятная, совсем советская чернявая дивчина в комсомольской майке. Посади ее в Бобруйске на вокзале, никто не усомнится, многие подойдут и спросят: «Товарищ, где тут красный уголок?»

Испанская дивчина читает о том, что в Сан-Себастьяне гардиа-сивиль стреляла в беззащитную толпу женщин и ребят, пришедшую просить за арестованных забастовщиков. И что министр Маура выразил благодарность войскам. Она читает о том, что в Бильбао движется большая демонстрация с криками «долой буржуазную республику». О том, что в Сарагоссе рабочие двух заводов засели в предприятиях и вот уже который день не впускают хозяев. Министр Маура приказал применить штыки. Министр Маура и министр Ларго Кавальеро заявили также, что всякий рабочий, который будет требовать от хозяина прибавки без согласия государственного чиновника, подлежит суду, штрафу, тюрьме.