С тех пор как Смилтен, вернувшись в Латвию, снова работает в подполье, возобновление издания газеты было главной его заботой. После недавней волны арестов комсомольское подполье снова окрепло, зажило полнокровной, целенаправленной жизнью. Все новые молодые товарищи пополняли ряды борцов. В прежнем ритме забилась революционная деятельность в Лиепае, Вентспилсе, в городах и селах Латгалии. Участились лесные митинги, стачки, демонстрации; классовая борьба ширилась и обострялась изо дня в день, и потребность в нелегальной литературе с каждым днем возрастала. Тем чувствительнее ощущал Центральный Комитет комсомола недавний провал подпольной типографии своего боевого органа — газеты «Яунайс Комунарс» — и арест ее сотрудников. Без газеты, глашатая правды, трудно охватить широкие массы рабочей молодежи.

Сравнительно легко было найдено подходящее помещение для новой типографии. В конце улицы Бривибас, в рабочем районе, за Воздушным мостом, в просторном дворе дома № 170, была небольшая ремонтная мастерская, в которой работало два старых подпольщика. Своим человеком был и дворник. Довольно легко разрешился и вопрос о транспорте: мало ли возят в ремонтную мастерскую тележек и тачек с ломом, моторами, трансформаторами и прочим старьем!

Постепенно туда доставили все оборудование типографии. Осталось привезти типографский набор и два рулона бумаги — их раздобыла ячейка бумажной фабрики «Лигатне». Первый номер газеты должен завтра попасть к читателям. Значит, необходимо выпустить ее нынче ночью. Вот почему не до сна сейчас Эдуарду Смилтену.

Подняв воротник, чтобы хоть как-нибудь защитить уши от леденящего ветра, а лицо — от любопытных взоров, Смилтен стоял на углу улиц Бривибас и Дзирнаву. Издали могло показаться, что он едва держится на ногах. И не удивительно, что человек пьян, если он в такой поздний час шатается в этом районе ночных притонов. На самом же деле он притопывал ногами в худых туфлях, чтобы согреться. Дрожала от холода и светловолосая девушка, уцепившаяся за его локоть. Из освещенных подвальных окон «Максима-Трокадеро» лилась танцевальная музыка, и в такт мелодии Илга раскачивалась, пританцовывая. Эти странные движения позволяли ей лучше наблюдать за улицей, незаметно просматривать ее в разных направлениях. Она первая и заметила притаившуюся в тени дома фигуру.

— Какой-то подозрительный тип клеится, — шепнула Илга.

А тот вдруг в открытую двинулся к паре.

— Здорово, Янка, насилу тебя узнал, — сказал он.

Смилтен и головы не повернул, а внутренне весь подобрался. «Янка» — этой подпольной кличкой его звали только в Вентспилсе. Неужели опять на его пути встал навязчивый парень, который там еще лип к нему как банный лист, предлагал накормить ужином, проводить до дома? Но, может быть, это просто случайность?.. Мало ли на рижских улицах Янов, а при таком освещении нетрудно и обознаться… Надо убедиться, чтобы была ясность! Смилтен круто обернулся и впился глазами в лицо незнакомца. Оправдались его худшие предчувствия — перед ним стоял тот самый писарь с фабрики «Вентспилс кокс». В полушубке, с нагловатой ухмылкой, он казался сейчас еще отвратительней.

— Когда я пообещался тебя найти, товарищи только посмеялись, — рассказывал он. — Но такой удачи я, по правде говоря, не ожидал, что в первый же вечер случайно встречу тебя на улице… — И, не обращая внимания на девушку, будто ее здесь не было, продолжал как старый знакомый: — Нам обязательно надо потолковать в спокойной обстановке. Может, пойдем к тебе?..

«Какая грубая провокация!.. Такой простоватый шпик вряд ли кого поймает на удочку!.. Но почему же тогда вентспилсцы так долго терпят его в своих рядах?.. Надо завтра же предупредить — пусть изолируют, не сразу, конечно, иначе могут арестовать известных подпольщиков, а так, постепенно, незаметно надо оборвать связи… Избавиться от этого агента охранки не так уж трудно. Фамилии и адреса Смилтена он не [пропущена строка] уходить, и чем быстрее, тем лучше!..» Принудив себя грустно улыбнуться, Смилтен ответил:

— Сейчас, к сожалению, не могу. Но скоро я на полгода уезжаю в Даугавпилс. Если хочешь встретиться до отъезда, приходи в Студенческую кухню, я там бываю от двух до трех каждый день.

Смилтен уже было собрался уходить, перейти на другую сторону улицы, когда почувствовал рядом с собой теплое дыхание Илги.

Он быстро огляделся, заметил извозчика. Провокатор, как нарочно, еще не успел далеко отойти. Он ничего не должен заметить! Недолго думая, Смилтен крикнул:

— Извозчик, свободен?

— Свободен, — сказал тот, услужливо подавшись вперед.

— Тогда женись, ха-ха-ха! — И, схватив девушку за руку, Смилтен потянул ее к Церковной улице.

Извозчик, как видно, был сметливый товарищ. Он понял знак, вытянул лошадь кнутом и под звон бубенцов скрылся по направлению к Эспланаде.

Когда Смилтен и подпольщица Илга вышли на улицу Валдемара, санки их уже ждали. Все последующее произошло с такой быстротой, что вряд ли даже самый глазастый наблюдатель успел бы что-либо заметить. Девушка, казалось, уселась в санки рядом со своим кавалером. На самом же деле она незаметно юркнула в ближайшие ворота, а неуклюжее существо, привалившееся к Смилтену, было одетым в женское пальто огромным рулоном бумаги. Смилтен пощупал ногой, здесь ли ящик со шрифтом, и лихо крикнул:

— Ну, гони! Прямо до дома… Да смотри, чтобы кляча не дремала!

Через полчаса опасность миновала. Никому, разумеется, и в голову не пришло останавливать и тем более обыскивать санки, в которых, обнявшись, сидела парочка…

Дворник угодливо распахнул ворота — нельзя же заставлять господ ждать. Товарищи быстро сняли с повозки ценный груз, и через несколько минут извозчик укатил.

Итак, все оборудование на месте. Случись тревога — его за несколько минут можно будет разобрать и надежно укрыть здесь же, в сарае, среди штабелей дров. Впрочем, типографии пока ничто не угрожало. Смилтен полагал, что проверять на деле надежность укрытия им никогда не придется.

Наборщики молча принялись за работу. Спорые, быстрые движения выдавали большой опыт. Один вынимал буквы из наборной кассы, другой складывал слова. Появилась первая фраза:

«Этот лозунг открыто украшает все газеты Советского Союза, — подумал Смилтен, — а у нас за него рискуешь поплатиться жизнью».

Работа спорилась. Поставлена последняя точка. Вот она, газета, которую так ждет молодежь! Пока перед ним лист белой бумаги, но завтра утром этот лист превратится в действенное оружие пропаганды. Смилтен вспомнил листовку, призывавшую латышских стрелков включиться в борьбу за Советы рабочих и солдатских депутатов: пятнадцать лет тому назад эта листовка открыла глаза ему самому, босоногому свинопасу, помогла найти в жизни единственно правильный путь. Если и его слова найдут отклик в рабочих сердцах, покажут людям их настоящее место в мире, разделенном на два враждебных лагеря, то задача, которую Эдуард Смилтен считал главной в жизни, будет с честью выполнена. Ради этой цели он готов на любые жертвы.

И эта ночь — 20 января 1933 года — казалось, была его союзницей. Во-первых, потому, что январские ночи длинные. А Смилтен до утра должен многое успеть. К тому же уходить с конспиративной квартиры надо так же, как и пришел — в темноте. Небезопасно среди бела дня показаться на этой тихой улице Задвинья, где каждый чужой человек дает пищу соседям для пересудов на целую неделю.

Да, сейчас надо быть особенно осторожным. Рига еще не оправилась после трагической гибели героя-комсомольца Фрициса Гайлиса. Со стороны посмотреть — жизнь в городе будто бы снова вошла в привычную колею. Но это лишь первое, обманчивое впечатление. На самом же деле она всколыхнулась до основания. Тщетно пыталась охранка объяснить все несчастным случаем, внушить, будто Фрицис Гайлис случайно выпал из окна. Обмануть людей не удалось, они знали, что комсомольца, который даже под самой жестокой пыткой не выдал товарищей, избили до бесчувствия и выбросили с четвертого этажа. Его похороны вылились в демонстрацию протеста, и все эти три недели не иссякал поток паломников к могиле героя.