— Да, конечно, это я, твой маленький Пич! — Петерис успокаивал ее, как ребенка. — Только не говори, — улыбнулся он, — «как ты вырос!». Прошу тебя, Гита!

Эту фразу он заготовил заранее, чтобы одолеть замешательство первых минут.

— Гита… — повторила она с легкой грустью, будто слушая, как тает слово на языке. — Давно забытое имя… В Германии меня называли «фройлайн Лигита», а в Швеции ради экономии — просто Ли. — На ее лице появилась горькая улыбка.

Петерис спохватился и протянул Лигите роскошные красные розы, которые держал за спиной. Она хотела поблагодарить, но от избытка чувств не могла выговорить ни слова и, смутившись, спрятала лицо в цветах.

Когда Петерис снова увидел лицо Лигиты, оно было влажным, то ли от росы на лепестках, то ли от слез.

— Где твой багаж? — спросил Петерис, желая нарушить затянувшееся молчание.

— Эти несколько дней я спокойно проживу на корабле, — ответила Лигита. — В порту ведь не качает.

— А мы думали, что ты останешься подольше, приготовили тебе комнату.

Лигита посмотрела на Даугаву.

— Спасибо… Я ведь не знала, получил ли ты мою телеграмму, захочешь ли вообще меня видеть. Всю эту ночь я не сомкнула глаз. Стояла на палубе, пыталась вообразить, как теперь выглядит Рига…

— Ну и как?

— Действительность всегда оказывается иной… Ты даже представить не можешь — до чего это странно — когда все говорят по-латышски. — Лигита огляделась. — Это было где-то здесь, да?

Петерис кивнул:

— Тут… Знаешь, что сильнее всего врезалось мне в память? Название корабля — «Хелголанд». Я был тогда в том возрасте, когда читают по буквам все надписи… Нет, пожалуй, старше. Только в школе еще не учился.

— А теперь ты знаменитый физик и, наверное, отец семейства?

— А ты совсем не изменилась, такая же красивая, стройная и…

— Манеры настоящего сердцееда, — улыбнулась Лигита и невольно повторила слова Петериса: — Как ты вырос!

Петерис взял гостью под руку и повел к машине.

— Поехали. Жена ждет нас к завтраку.

…«Москвич» скользил по Комсомольской набережной. Навстречу ему неслись легковые машины. В это солнечное утро бабьего лета многие стремились вырваться из города.

Лигита сидела рядом с Петерисом и напряженно смотрела в окно, стараясь перекинуть мост из настоящего в прошлое.

— В Стокгольме движение, наверное, куда оживленнее? — спросил Петерис. К нему уже вернулось его обычное настроение.

— Да, — ответила она безучастно. — Поэтому я стараюсь в городе как можно реже садиться за руль. Нервы не выдерживают. — Она снова обернулась к набережной: — Этих перил ведь раньше не было?

— У тебя хорошая память.

— Есть места, которые я не забуду до конца своих дней.

Машина промчалась мимо памятника латышским стрелкам, вынырнула из туннеля.

— Хочешь, я тебе покажу город? — предложил Петерис. — Вот, например, тогда у собора Петра не было башни…

— Ради бога, Пич, не надо! — перебила его Лиги-та. — Я же не экскурсантка…

— А кто?..

Возглас Петериса вопросительным знаком повис в воздухе и долго висел в неожиданно наступившем молчании. Казалось, Лигита не ответит. Но она проговорила наконец:

— Не знаю… — В этих трех слогах прозвучало неподдельное смятение. — Увидела твое имя в газете и поняла, что должна ехать. Немедленно…

— Да, в самом деле, расскажи, как ты меня нашла.

— Хочешь потешиться своей международной славой? — Лигита улыбнулась и вынула из сумочки газету. — Пожалуйста! Обычно я газет не читаю, эту мне дочь принесла — дескать, напечатан большой репортаж о рижских ученых. Я дочитала до половины и уже собиралась было отложить ее в сторону. Что мне до квантовой теории и ядерной физики? И тут увидела твое имя. Хочешь, переведу? «Над спектрометром особой конструкции работают талантливые физики Зигурд Калнынь, Владимир Гришин, Петерис Бартан и другие. Особенный интерес представляет метод Бартана. Биография молодого ученого характерна для советского времени: рос без родителей, которые погибли во время немецкой оккупации, ребенком был депортирован в Германию и только после войны вернулся на родину. На протяжении всех лет, с первого класса школы до окончания университета, полностью находился на государственном обеспечении. Недавно молодому физику присуждена ученая степень доктора, лиценциата…» По-вашему, кандидата наук, кажется. Держи на память.

— Вырежу и в рамочке повешу на стену в лаборатории. Пригодится, когда буду защищать докторскую, — рассмеялся Петерис. — А я еще не хотел встретиться с этим надменным шведским журналистом, показалось, что он имена Эйнштейна и Ландау и то краем уха слышал.

— Не смейся, пожалуйста! Без этих строк я никогда не узнала бы, что мой маленький Пич жив. Сколько тебе сейчас лет? Тридцать три?

— Ровно тридцать пять. Когда-то ты изо всех сил старалась сделать меня старше. Теперь наоборот. Вот и пойми вас, женщин.

Лигиту вовсе не тянуло на шутки:

— И уже кандидат наук. Как ты этого добился?

— Много работы и чуть-чуть везенья… — серьезно ответил Петерис.

Дома Петерис доверил гостью жене, а сам вышел на веранду.

Ильзе провела Лигиту в кабинет, куда по случаю необычного визита были водворены диван и низкий журнальный столик. На нем лежали фотографии, туристские издания и проспекты: сельские и морские пейзажи, города, памятники архитектуры, идиллические уголки природы. На стене все еще висел засохший венок, сохранившийся от Иванова дня.

— Эту комнату мы приготовили для вас.

— Весьма любезно с вашей стороны, — с непривычки в разговор Лигиты вкрадывались старомодные обороты речи.

Она подошла к окну, откуда открывался вид на Даугаву и новую Ригу, выросшую на противоположном берегу. По садовой дорожке бежал к реке мальчик с удочкой.

— Примерно столько же лет было Пичу, когда я увидела его впервые, — задумчиво сказала Лигита. — Кто мог бы подумать, что у него теперь жена и двое детишек… Мне так неудобно — не привезла для ребят никаких гостинцев… И для вас тоже…

— Что вы! — отмахнулась Ильзе. — Я вообще не признаю этой современной мании одаривания. Настоящие друзья стоят выше таких мелочей.

— Все-таки дети, — не соглашалась с ней Лигита. Она порылась у себя в сумочке, вынула небольшую пеструю коробочку. — Мои жуют с утра до вечера, может, вашим тоже придется по вкусу.

Чтобы переменить тему, Ильзе спросила:

— Лучше расскажите, как вы нас нашли. Ваша телеграмма грянула точно взрыв бомбы.

— Вначале я тоже не хотела верить своим глазам, — охотно повторила Лигита уже рассказанное. — Но, знаете… депортирован в Германию… да еще фамилия Бартан. Самое удивительное, что я знала фамилию Пича. Обычно в Саласпилсе мы, дети, не успев познакомиться друг с другом, отправлялись на кладбище… Когда я прочла газету, все перевернулось во мне, я вдруг почувствовала, как бегут годы, мигом собралась и выехала первым пароходом.

Лигита снова открыла сумку и вынула из нее сверточек. В нем было полдюжины мужских галстуков.

— Как вам кажется, ему понравится?

Ильзе положила галстуки на спинку стула.

— Он будет очень рад.

— Мне так приятно было выбирать их, — довольная, рассказывала Лигита. — Как будто у меня опять появились заботы о моем маленьком Пиче. А что, собственно, он теперь делает, если это не государственная тайна? Из этой статьи я ничего не поняла.

— Кто их, физиков, может понять? Второй год корпит над своей докторской диссертацией и сам не знает, когда закончит.

— Да, — Лигита обвела взглядом обстановку комнаты. — Но как вы обходитесь? — спросила она недоуменно. — Сначала учеба, потом диссертация… Это же стоит бешеных денег!

Теперь удивилась Ильзе. Она никогда не ломала голову над такими проблемами. Если не хватало денег для какой-нибудь крупной покупки, они брали в долг у друзей или в кассе взаимопомощи. Как в прошлом году, когда пришла открытка о «Москвиче» — нельзя же было пропустить такой случай.

— Не знаю, как вам и объяснить… — она запнулась. — Ведь Петерис работает не один, на свой страх и риск. Он руководит лабораторией института и…