День или два миссис Баулби неустанно размышляла о своем открытии. Она сделала его волею случая, но теперь все складывалось в единое целое: дом во французском посольстве, возле которого голос дал ей нужный адрес; удивленные лица слуг, оставшихся на пороге; слова старика китайца о том, что хозяйкой его была Фако тай-тай… Похоже, бывшая владелица «бьюика» жила в том самом посольском доме, куда миссис Баулби заезжала в тот знаменательный день. Узнав о таинственной незнакомке столь много, миссис Баулби решила не отступать. Пускай она робка и застенчива, но она заставит себя расспросить людей и узнает все до конца.

Несколько дней спустя, на званом ужине, ее соседом по столу оказался американец, мистер ван Эйдем, старейшина пекинской элиты, он жил здесь еще до боксерского восстания и знал все обо всех — этакий ходячий справочник, кладезь бесценной информации. И миссис Баулби, набравшись смелости, приступила к расспросам. Не напрямик, разумеется, а весьма искусно. Заговорила о посольских домах, садах и парках вообще, потом о французских — в частности. Затем вскользь упомянула о доме, куда приезжала с визитом; похвалила сад. И, наконец, невзначай поинтересовалась:

— А кто там жил до Верне?

Затаив дыхание ждала она ответа. Мистер ван Эйдем взглянул на нее искоса и, как ей показалось, с любопытством и ответил, что жил там некий граф д’Арден.

— Он был женат? — тут же спросила миссис Баулби.

— Да, разумеется, — ответил старик, но отчего-то не погрузился в воспоминания, хотя обычно, назвав какое-нибудь имя, не упускал случая рассказать об этом человеке забавный или пикантный анекдот. Почувствовав в собеседнике некую скованность, миссис Баулби слегка смутилась, но все же полюбопытствовала, хороша ли была графиня д’Арден.

— Женщина-сирена, — не раздумывая, ответил мистер ван Эйдем и тут же добавил: — Очаровательнее не бывает.

От более подробного ответа он уклонился, так, во всяком случае, показалось миссис Баулби, но она и тут не остановилась и отважно спросила:

— А машина у них была?

Мистер ван Эйдем опешил, а потом рассмеялся:

— Машина-то? Конечно, была. Графиня разъезжала повсюду в желтом «бьюике», мы его называли «канарейкой».

Тут разговор перешел на марки машин, а миссис Баулби тем временем обдумывала, как бы половчее выведать самое главное. Она боялась, что ее любопытство вызовет пересуды — оказывается, не так-то легко узнать хоть что-нибудь, не привлекая внимания. Удобного предлога для дальнейших расспросов все нет и нет, а выдумывать слишком рискованно, того и гляди выдашь себя с головой. Уклончивость словоохотливого ван Эйдема подсказывала, что роман графини закончился скандалом. Да, без скандала явно не обошлось, но спросить о нем напрямик было немыслимо, она же не из тех, кто расспрашивает на званом ужине, о чужих скандалах. Уже разносили сладкое, и миссис Баулби, совсем отчаявшись, поспешно и неловко спросила:

— А д’Ардены давно уехали?

Мистер ван Эйдем на миг задумался.

— Да, пожалуй, скоро год. Графиня, говорят, не отличалась крепким здоровьем, на вид — так совсем была хилая. Она вернулась во Францию, а графа вскоре перевели в Бангкок. Я и не знаю, приехала она к нему, когда выздоровела, или нет. Восточный климат не для нее.

— Бедняжка, — пробормотала миссис Баулби. Как жаль эту незнакомую женщину с красивым голосом и красивой фамилией даже сердце сжимается… «Никакой самой сильной любви не справиться с бренным телом, не побороть болезнь», — размышляла миссис Баулби, которая почти нигде и никогда не чувствовала себя хорошо. Вот и графиню болезнь разлучила с ее Жаком… Дамы поднялись, и миссис Баулби тоже вышла, длить беседу с мистером ван Эйдемом было выше ее сил.

Вскоре наступило лето. В июле и августе в Пекине настоящее пекло, и женщины со слабым здоровьем обычно отправляются на эти месяцы к морю. Миссис Баулби выбрала Бэйтайхо, беспорядочно раскинувшееся вдоль берега курортное местечко с песчаными дорогами. Автолюбителям проезд по ним запрещен, и это правило равняет всех: и миссионеры, и дипломаты принуждены ездить на рикшах или в тележках, запряженных осликами. «Бьюик» остался в Пекине, у Джима, который при малейшей возможности вырывался к жене на выходные. На новом месте, расставшись с машиной, миссис Баулби попробовала взглянуть на эту историю отстраненно. Но — не смогла. Она купалась, часами лежала на знойном пляже, бродила но тропинкам меж маисовых полей, скрывалась после обеда в благословенной тени, но ни на миг не забывала о той, чью сокровенную тайну берегла, как свою. Как ни странно, желание расспрашивать у миссис Баулби угасло. Она знала теперь, что незнакомку зовут мадам д’Арден, и знание это усилило в ней прежнюю щепетильность вправе ли она подслушивать чужие разговоры, заглядывать в чужую жизнь?.. Одна деталь ее несколько озадачила: если эта связь и в самом деле закончилась скандалом, почему ей о нем ничего не известно? И это в Пекине, который чопорен лишь на вид, а на самом деле скандалам тут несть числа, и обсуждаются они широко и достаточно откровенно. Впрочем, быть может, она неверно истолковала уклончивость мистера ван Эйдема, и скандала не было вовсе? А может, ее вдруг осенило, Жак — это сын самого мистера ван Эйдема, Джек, который служил в Таможенном управлении и уехал в прошлом году на родину? Ведь его звали именно Джек! Миссис Баулби поежилась от собственной бестактности. Нашла, у кого наводить справки!

Там же, в Бэйтайхо, миссис Баулби с изумлением осознала, что измена графини ее никак не шокирует, хотя прежде ее взгляды на супружескую верность были по-викториански традиционны. Бывшая хозяйка «бьюика» эти взгляды явно не разделяла, но миссис Баулби и в голову не приходило ее порицать. Она даже немного обиделась на мистера ван Эйдема за прозвище «сирена». Сирены же существа жестокосердные, они заманивают мужчин на верную гибель из пустой прихоти. Нет, голос в «бьюике» был совсем иной. И миссис Баулби была на его стороне. «Разве такая любовь не оправдывает все?» — спрашивала она себя, поняв, что не может осудить изменницу, что пошатнулись нравственные устои, которые служили ей опорой с самого детства. «Если бы другим людям повезло, как мне, — думала миссис Баулби, — и они узнали о чужой любви изнутри, они тоже не стали бы судить любящих чересчур строго».

Миссис Баулби не спешила расставаться с Бэйтайхо, она прожила там добрую половину сентября и собралась в столицу, лишь когда с моря задули первые кусачие ветерки, зелень выцвела и побурела, а от маиса осталась колючая стерня. В Пекине на нее сразу же навалились светские обязанности, поскольку, вернувшись с курортов, дамы принимаются объезжать друг друга заново. И миссис Баулби, совершая «круг почета», проводила в «бьюике» целые дни, по-прежнему вместе с голосом. Голос, однако, заметно погрустнел; счастье, звеневшее весной в каждом слове, потухло, сменилось предчувствием беды. Что тревожило и пугало графиню, понять было трудно, ведь миссис Баулби не слышала ее спутника. Но голос становился все несчастнее, и однажды, в середине октября, на улицах Восточного города, «бьюик» наполнился душераздирающими рыданиями. Сидя в машине рядом с чужим горем, миссис Баулби не находила себе мест а и мучилась от собственного бессилия — ни утешить бедняжку, ни помочь ей она не могла. Потянулась было обнять, но под рукой лишь пустота, на сиденье сумочка, книга да визитный список. Повинуясь внезапному порыву, словно голос всецело завладел ее волей, миссис Баулби велела Шуацу ехать не к очередной по списку даме, а на По Хуа Шань хутун. Вблизи дома рыдания утихли, и голос тихонько извинился за un peu énervée^[14].

Миссис Баулби вышла из машины и прежним путем взобралась на Татарскую Стену. Трава и колючки на гребне пожухли; не кричали в кустах, не срывались из-под ног удоды. Вот и место меж зубцов, с которого сад виден как на ладони. Сирень уже опала, куда-то унесли кадки с цветами, ветер гоняет меж акаций последние листья; лишь белая сосна упорно тянется ввысь, не тронутая всеобщим увяданием. Еще не оправившись от рыданий в машине, миссис Баулби глядела на покинутый, разоренный осенью сад, и сердце у нее щемило. Совершенно подавленная, она отошла от края Стены и медленным шагом спустилась к «бьюику». Ее тоже охватило предощущение неизбежной беды, она смутно чуяла: что-то кончилось, только не знала — что…