— Небольшое дельце-с… Некоторые уточнения сделки, о которой был уже предварительный разговор третьего дня…

— В чем дело? — холодно и неприветливо спросил Гарин, скрестив руки, стоя на отдалении.

Конторский слуга подошел к небольшому овальному столику красного дерева, у стены, положил на столик большой брезентовый портфель с латунными застежками и, указав на этот портфель глазами, тотчас раскрыл его и извлек оттуда обломок доски с частью памятной надписи: «Гарин-28». Букв разобрать никто бы не смог, так как доска была расколота вдоль середины там, где когда-то были гвозди, крепившие ее к заявочному столбу, и здесь оказалась только нижняя половина, но Гарин, конечно, узнал сразу не только свою заявочную доску, но и вмятины от гвоздевых шляпок и даже разводы древесных волокон вокруг нутряных сучьев… Он сделал шаг по направлению к гостю и протянул руку, всем своим видом выражая недоумение, вопрос.

— Неосмотрительно-с… — холодно сказал посыльный и перенес обломок доски на большой круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. — Неосмотрительно с вашей стороны, господин Гарин… оставлять столь определенные следы около ямы с плохо погребенными телами убитых. Нет, нет! Не старайтесь хватать эту доску и, тем более, раскраивать мой череп, это ни к чему не приведет, потому что вторая половина этой, своего рода визитной, карточки осталась в сейфе управляющего! И, при случае, может быть предъявлена особо! Половинки букв совмещаются с идеальной точностью-с…

— Что за мистификация? — спросил Гарин, не разнимая рук. Сопротивляться было почти бессмысленно.

— Разрешите присесть?

Носатый человек схватил пустой портфель в обе руки, отошел к засаленной банкетке и уселся там, словно старуха с вязаньем.

— Так вот-с… С вашего позволения, ни-ка-кой мистификации! — сказал он, расслабляясь после недавнего напряжения и слегка грассируя. — Просто произведено, заметьте — на скорую руку! — частное расследование по поводу исчезновения нашего служащего, бывшего актера из Великого Устюга, некоего Запорожцева. Да-с! Найдены также обломки ружья с тем же калибром пуль… имеются в виду жаканы, свинцовые… которые извлечены из эксгумированных трупов недалеко от вашего заявочного столба! Концы нашлись, знаете ли, в деревушке Усть-Ухта, где наш служащий нанимал проводника. Повторяю: очень неосмотрительно с вашей стороны оставлять подобные следы… хотя бы и на заведомо нефтеносных участках! — Он кивнул на осколок доски и помолчал. Смотрел, выжидая, на Гарина.

Гарин сел в кресло и закурил папиросу. Следовало продумать возникшее дело спокойно.

— И что же дальше? — спросил он.

— Вообще-то… по этому делу привлечен как заведомо виновный один местный бродячий зырянин, который и нашел обломок винчестера неподалеку. Как это всегда и случается, под «неопровержимые улики» подпал совершенно посторонний человек! Такова жизнь, как говорят в Одессе! Но мы-то с вами прекрасно понимаем друг друга, знаем, как было дело, и нас полицейско-следственная сторона вообще не должна интересовать, не правда ли?

— Почему же, — возразил Гарин холодно. — Есть, как видите, варианты, и может оказаться, что вы… с вашими предположениями… стоите на ложном пути. Доска была прибита в одно время, скажем, а остальные события — в другое. Раньше или позже… Совмещать такие разности можно только при каком-либо умысле вашего частного расследования. Вы поторопились. Доску придется приколотить на место, милейший.

Посыльный очень внимательно посмотрел на Гарина, защелкнул замки портфеля и встал. Его оскорбил тон, пренебрежительное слово «милейший», с которым к нему давно уже никто не обращался.

— Я вам забыл сказать, что нашему агенту фон Трей-лингу удалось не только уладить мелкие дела с Гансбергом, князем Мещерским, господами Вороновым и Бацеви-чем, но и прощупать ваш маршрут по всей цепочке, господин Гарин, Вы, видимо, плохо осведомлены о возможностях нашей компании и всей корпорации. Я открою карты, потому что в данном случае ничем не рискую, вы уже у нас в руках… Так вот. У нас есть такой совет, или своеобразный сидренион, который изучает особо запутанные случаи, подобные вашему, и вырабатывает способы и возможности как привлечения… так и устранения. Эти участки должны быть наши, и совсем не важно, как и каким образом это будет достигнуто. Пока что мы не передавали этих материалов ни в полицию, ни прокурору Усть-Сысольского уезда, ничего не знают об этом и в Вологде. Но вы должны все решить сразу и не позже завтрашнего дня. — Отойдя к двери, добавил, гневно округляя глаза — Надо видеть конъюнктуру, милейший! Все в России складывается определенным образом, контрольный пакет акций не только по нефти, углю, железу, но и по благородным металлам держат уже одни руки, и только вы, твердолобые провинциалы, упускаете это из виду… Пора бы понять! Эрнест Бирон пугал вас когда-то единичными «ледяными домами», мы же зададим вам всеобщую кровавую баню. Если не сдадитесь по собственной воле… Завтра утром управляющий ждет вас.

* * *

Обстоятельства оказались сильнее. Гарин сдался.

Он уезжал в Сибирь, подальше от Москвы, конторы «Великой княгини Марии Павловны», ее главноуправляющего с вкрадчивым картавым голосом, черного слуги с длинной тростью, напоминающей шпагу наемного убийцы, — уезжал с обязательством: никогда не попадаться им на пути.

Предполагалось какое-то странное «подполье» в его дальнейшей деятельности, так как контора, о которой шла речь, действовала теперь в России повсеместно.

Сидя в вагоне, Гарин от скуки листал томик стихов Киплинга, усмехался крепости нервов и настырной жизнестойкости талантливого англосакса в час полного, казалось бы, крушения судьбы:

Умей поставить в радостной надежде

На карту все, что накопил с трудом,

Все проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том.

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело,

И только воля говорит: «Иди!»

«Легко сказать!» — усмехался Гарин, полуприкрыв воспаленные от бессонницы глаза, перенимая уставшим и как бы уже не принадлежавшим ему телом дрожь вагона, ритмичный перестук колес.

Впрочем, что ж, английским деловым людям приходилось, по-видимому, сталкиваться с той же международной корпорацией, с которой лицом к лицу сошелся теперь мелкий предприниматель Гарин. И не для них ли, по сути, писались эти стихи, эта зарифмованная программа сопротивления?

«И только воля говорит: «Иди!»

Весь вопрос в том: куда! И, может быть, зачем?

Савва Морозов, русский капиталист, макнув на все рукой, как известно, ссужал большие деньги большевикам, на революцию. «Пусть и мое сгорит в этом огне, но зато Россия освободится от железных пут колонизации!» Может, в этом и крылась нынче главная загадка бытия?..

* * *

В деревню Подор на Средней Эжве этим летом приехала молодая сельская учительница, ровным счетом ничего не знающая о жизни, ее основополагающих течениях и законах, но преисполненная желанием нести свет в темные избы, учить добру, сострадать ближнему, отчасти даже и «непротивляться злу»… В тощем сундучке у нее меж прочих девичьих ценностей лежало полдюжины книг, в числе коих, разумеется, и сентиментальное произведение «Хижина дяди Тома» — о горькой жизни американских негров…

Деревня Подор между тем задыхалась в дыму. Лесные пожары осаждали ее со всех сторон. Огонь пытался перескочить через речушку на ячмени и ближние рощи, а оттуда было уж недалеко и до сельских крыш.