— Милостивый государь! Если вы не прекратите…

Гансберг откровенно усмехнулся:

— Что? Худшего, по всей вероятности, уже ничего нельзя сделать. Арест промысла — это та последняя капля, которая ломает спину верблюда…

Вечером все было кончено. А на следующий день Гансберг получил еще одно письмо, из Москвы. В нем оказалось всего несколько строк.

«Уважаемый г-н Гансберг!

Хотя Ваши дела идут успешно, компания Великой княгини Марии Павловны вторично предлагает Вам деловой контакт.

Мы связаны отсутствием подходящих отводов, но располагаем достаточными средствами. Фирма Гансберга и К° могла бы преуспеть на Ухте: для этого необходимо лишь Ваше желание. Если Вы имеете возможность посетить Москву, приглашаем Вас для деловой беседы по адресу: Биржевой проезд, 13…»

— В старой, доброй Англии… это называлось конкуренцией, черт возьми! — вскричал Гансберг, потрясая кулаками. — Но разве это конкуренция? Это — грабеж, вероломство, уголовщина, все то, чем пользовались они во времена колонизации Африки и Австралии! Это — Конго, Нигер, черт возьми, но ведь все это вытворяют в Европейской России! И совсем неудивительно, что один из умных русских заводчиков, Савва Морозов, недавно ссужал большие деньги социал-демократам на революцию! Нечему удивляться!

Люция Францевна, верная спутница его, сидела молча и, уйдя в себя, как бы не слышала этих слов.

18. Цена

жизни

В воздухе носились запахи гари.

Где-то горели леса, и на многие версты вокруг растекались синие дымы, острый спиртовой душок паленого мха. Проводник почти не замечал этой тревожной горечи: здесь, в лесах, давно привыкли к летним пожарам. Новичков же неприятно беспокоила близость шалого огня, способного пожрать не только тысячи десятин накаленного солнцем, истекающего смолкой леса, но и путников, затерявшихся в этом зеленом океане.

Едва приметная звериная тропа петляла между кедров, кустарников и угрюмых еловых шатров. Все трое — Гарин, Сорокин и проводник — выбивались из сил. Они волокли на лямках по суше остроносую лодку уже четвертые сутки.

После того как им не удалось разыскать в лесах заповедное нефтяное озеро, о котором слышал когда-то Гарин, он решился на этот труднейший из маршрутов — перетащить лодку с кладью на верхнюю Пожму, куда не заходил ни один промышленник.

Проводник сначала отказался от лошадиной работы, но нераспечатанная четверть с водкой и радужные червонцы убедили его.

Путь был нечеловечески труден. Кое-где прорубались топорами. Лямки натирали плечи, соленый пот выедал глаза. А пожар шел стороной и мог от нечаянного порыва ветра настигнуть их где-то на безвестной версте этого окаянного водораздела.

К вечеру четвертого дня начался наконец спуск. Путники прибавили шагу, заторопились к реке. А когда зеленый берег открылся перед ними, Сорокин первый сбросил с плеча лямку и без сил упал на моховую кочку.

Чуть позже они спустили посудину на воду, и проводник, получив деньги, тут же исчез, словно провалился сквозь землю.

Пожма ничем, пожалуй, не отличалась от десятков уже известных им лесных речек. Да они и не пытались рассматривать ее берегов — оба уснули мертвым сном, уповая на завтрашний день и тишину вокруг.

Утром нестерпимо болели мышцы. Но время шло, и с ним надо было считаться. Проклиная в душе собственную предприимчивость, Гарин омыл речной водой свое острое, птичье лицо и принялся разводить костер.

Сорокин собирал валежник. Потом взялся за топор и Гарин, — может быть, в первый раз подумал, что ему попался терпеливый и верный спутник. Ему самому не хотелось даже шевелиться под грузом многодневной усталости, а этот исправно выполнял свои нелегкие обязанности.

Федор сосредоточенно разрубал собранный валежник на короткие поленья, время от времени посматривая на противоположный берег речушки. Там впадал в нее угрюмый лесной ручей, намывший грядку чистейшего белого песка между черных, торфянистых берегов.

Гарин скучающе перехватил взгляд Федора, переменил позу у огня и еще решительнее закутался в плащ.

— Промывку думаешь сделать? — лениво спросил он.

— Песок, — подтвердил Федор. — Тут это не часто встретишь.

— Подожди, обогреет… Нам как раз на тот берег придется переходить. Видишь, сосняк там, подходящее место для стоянки…

Солнце уже высоко поднялось над лесом, однако это был еще очень ранний час, и здесь, у воды, устойчиво держалась ночная прохладная сырость.

Завтракали молча. После неудачи с нефтяным озером настроение у Гарина упало. Как всякий увлекающийся человек, он мог с головой уходить в самое рискованное и трудное предприятие, но при неудаче так же быстро терял присутствие духа. А неудачи, по правде говоря, стали сопутствовать Гарину со дня приезда на Ухту. Ему не понравилось уже то, что кто-то перекупил брошенные участки, опередив его лишь на одну неделю. Берег от устья Чибью до ручья Шор тоже выскользнул из рук по нелепой случайности, и Гарин не мог себе этого простить. Теперь приходилось блуждать в непролазной тайге без проводника, а конца путешествию еще не предвиделось.

Он настороженно поглядывал за речку, на семейку сосен, косо освещенных солнцем, и с хрустом дробил зубами не успевший размякнуть в воде сухарь.

— Опять паленым потянуло, — мрачно заметил Федор, непроизвольно подчинившись настроению Гарина.

— Горит, — с тайной тревогой и внутренним озлоблением согласился тот.

Речушка здесь оказалась настолько мелкой, что пришлось перетаскивать лодку на себе к той стороне, в узенькую протоку.

Путники разделись донага, уложили в посудину одежду, снаряжение и спустились с берегового откоса.

Отвратительное дно у этих таежных речек! Даже если нога не погружается в холодную илистую топь, то рискуешь поранить ступни об острые обломки каменного плитняка или оступиться в нежданную водомоину, где в слизистой тине притаилась затонувшая коряга. Ноги сводит от холода, они скользят по голышам, перед глазами рябит вода. Чертово местечко!

Наконец речное русло остается позади. Надо еще преодолеть грязный торфяной обрыв, выбрать подходящее место для стоянки, переобуться. На это уйдет добрый час, а дело не двинется вперед даже на шаг. Поневоле полезут в голову всякие неподходящие мысли…

Главное — не давать им хода! Конечно, дело избрано нелегкое, не всякому человеку под силу. Но и ставка сделана великая, она стоит терпения и труда.

Федор не стал обуваться. Он засучил брюки и, достав из мешка берестяной лоток, направился к ручью.

Гарин с угрюмой безнадежностью глянул ему вслед, старательно обернул ноги сухими портянками, натянул сапоги и долго еще сидел над обрывом, поглядывая в тайгу. Это был конечный пункт. Далее этого неведомого ручья Вож-Ель он не рискнул бы забираться только из-за того немыслимого, страшного бездорожья, которое можно в полную меру оценить лишь теперь, ценой собственного опыта. Даже если бы здесь открылись золотые россыпи, трудно представить, как следовало бы начинать разработку. Сотни верст непроходимого леса в любом направлении могли охладить самое горячее воображение.

Однако в любых условиях надо было держать себя в руках. Он принялся валить сосенки для постройки хижины. Сухое и жилистое тело Гарина, оказывается, таило в себе еще большой запас сил, и топор сноровисто заиграл в его руках. Деревца вздрагивали от каждого удара, белая щепа, напитанная сладковатым и пахучим соком, опадала у пня.

Часа за два Гарин свалил полдюжины сосен и раскряжевал их на десятиаршинные бревна. Потом присел на седой ягельный бугорок и закурил. Все тело гудело здоровой мужской усталостью, и он удовлетворенно потягивал крепкую завертку табака, время от времени оглядываясь на плоды своих усилий. Бревна тонкослойных, выдержанных по сбежистости сосен сами по себе были прекрасным товаром, но только не здесь…

Хорошо отдохнув, Гарин решил было начать переноску, но Сорокин все не появлялся от ручья. Гарин выругался и, взвалив нетолстое бревно на плечо, направился с ним к берегу.