— Что за фи…

— Дай мне закончить, — повысила она голос. — Мой последний парень работал буквально сутки напролет, только и делал, что работал! Я приветствую честолюбие и здоровый карьеризм — к чему ханжить, я и сама по натуре лидер, — но спустя какое-то время я не выдержала. Подобное отношение бесит меня до безумия. Короче, я не собираюсь больше мириться с бессмысленными романами, по крайней мере на этом этапе жизни. Я просто не могу, не выдержу…

— Ты для меня на втором месте? — Я ошарашенно покрутил головой. — И это после того, как я забросал тебя мейлами?

— Два сообщения за последнюю неделю! — фыркнула Женщина с Шарфом. — Это называется «забросать»? Я понимаю, ты много работаешь, и в каком-то смысле уважаю тебя за это, но… Мне нужен человек, который сможет отвлечь меня от жалкого прозябания в конторе, а не затягивать в собственное болото, понял?

Я, как рыба, открывал и закрывал рот, но слова не шли. Должно быть, выражение моего лица вызывало жалость, потому что она смягчилась:

— Я не хотела показаться резкой.

— Да уж… — Я изо всех сил старался, чтобы голос не дрожал. — Зато честно. Ты высказалась начистоту, только и всего.

Откинув голову, она выпустила несколько колечек дыма и посмотрела на меня с легкой грустью.

— Теперь все накрылось одним интересным местом, да?

— Что именно?

Женщина с Шарфом закрыла глаза и потерла переносицу.

— Мне казалось, я все рассчитала правильно — прекратить с тобой общаться, и постепенно все наладится. Но сейчас, когда снова тебя увидела.

Она стояла с закрытыми глазами, крепко сжав губы. Я полез в карман и достал тот влажный комок, что не смог идентифицировать на ощупь. Это оказался кусочек буррито, который я брал на ленч. Я запустил им в дальний угол двора и обтер пальцы об одну из коров.

Женщина с Шарфом открыла глаза, и я спросил:

— Полагаю, беседа подошла к тому моменту, когда мне следует попрощаться и оставить тебя в покое, не так ли?

— Да… То есть я хочу сказать, не уходи прямо сейчас.

Она затянулась в последний раз и бросила фильтр на землю.

— Мне очень понравился тот наш обед. Ты казался таким приятным парнем. Слегка неуклюжим, но милым… Господи, не могу подобрать слово. То, что я сейчас пытаюсь сказать… Может, это все нарушит… Так вот… Я не знаю, как быть.

На ее губах появилась печальная улыбка, но я счел это добрым знаком, я снова сунул руки в карманы и стал смотреть на белое облачко своего дыхания.

— И что же нам делать?

Она пожала плечами:

— Ты мне скажи.

— Может, поговорим об этом за кофе?

Она отрицательно покачала головой:

— Десятиминутная встреча за кофе, и опять перерыв на неделю? Я уже сказала, что не стану больше с этим мириться.

— А как насчет прогулки по городу?

— Что значит — по городу?

— Именно то, что я сказал. Или тебя хватятся на работе?

Она растерянно заморгала:

— Начальница ждет отчета по свидетельским показаниям к концу дня… Погоди, ты что, серьезно?

Я уже схватил ее за руку и вел прочь от коровьего дворика.

— А как же твои садисты-надсмотрщики? Тебя не распнут за исчезновение посреди дня?

Но я лишь пожал плечами.

Мы торопливо прошли мимо кучки мотокурьеров и миновали продавца жареных каштанов, окопавшегося рядом с «Голубым бриллиантом Ханя». Отчего-то вспомнилось, как я в первый раз прогуливал в восьмом классе. Мне было лет тринадцать. Слиняв с математики, я спрятался под мостом за велотрассой, где земля была сплошь замусорена надорванными упаковками от презервативов, окурками и крышками от «Кольта 45»^[41], и впервые выкурил косячок на пару с лучшим другом, увальнем со сросшимися бровями по имени Дэн Роберт (у пацана было два имени).

Мы с Женщиной с Шарфом с удовольствием бродили по тихим дневным перекресткам, наблюдая за жизнью людей, не запертых в офисных небоскребах: компания дам с голубыми волосами, устроив в «Старбаксе» настоящий банкет, оживленно обсуждала удачный выбор последней книги Опры для заседания книжного клуба; школьницы с бантиками ругались, как пьяные матросы; за запотевшим окном китайский мясник развешивал на леске жареных уток. Мы зашли в ресторанчик и взяли на двоих тарелку лапши, а потом снова вышли на холод, смеясь и болтая о всякой всячине, наслаждаясь каждой мелочью беспорядочного, путаного, стихийно разросшегося мегаполиса.

К концу дня мы набрели на огромную снежную гору. Настоящее чудо был этот снег: белый, рыхлый, без желтых пятен мочи, восхитительно контрастировавший с замусоренной улицей. Чистейшая белизна просто умоляла пихнуть туда кого-нибудь, и я пихнул в сугроб Женщину с Шарфом. Не растерявшись, она утянула меня за собой, тут же оседлала и макала физиономией в снег, пока я не свалил ее со спины. Запыхавшись, она повернулась ко мне; в ее ресницах искрились снежинки.

— А что дальше?

Я привлек ее к себе:

— Может, горячего шоколада? А то становится холодно.

Она снова улеглась сверху. Ее губы казались холодными, как замороженные фрукты, выставленные в роскошных кондитерских, — сласти, которые прилипают к языку и тают в теплое липкое сладкое желе.

Отстранившись с пылающим лицом, она сказала:

— Нет, я имею в виду, что будет дальше с нашей жизнью?

Несмотря на спонтанную близость и отличный день, проведенный вместе, я чуть не поморщился, настолько глупым это показалось. Нет, конечно, вопрос на миллион долларов, каждый задается им тысячи раз в течение своей короткой жизни, но мне показалось странным, что Женщина с Шарфом заговорила об этом сейчас. Мягко отерев снег с ее щеки, я отмахнулся от просившегося на язык банального витиевато-уклончивого ответа, который бы все испортил, и честно признался:

— Не знаю.

Она скептически посмотрела на меня, но я был серьезен и не искал отговорок. Ведают ли люди, как сложится их жизнь? Даже юные вундеркинды, уверенные с самого детства, что им прямая дорога в первые скрипки или, скажем, в ветеринары, — разве их не гложет червь сомнения? Или, как я недавно начал подозревать, подобный вопрос свидетельствует о попытке подобрать нужные слова, понять этот мир, о робкой надежде, что в конце концов все сложится?

— Ты по-прежнему считаешь, что должен вкалывать полных два года?

— В Банке? Думаю, да. Может, это глупо, но я привык доводить дело до конца. Подписал контракт — соблюдай правила. Восточноевропейская рабочая этика у меня в крови, досталась от деда или не знаю от кого.

— Но если ты понял, что это не твое призвание? Может, ты и впрямь слабохарактерный?

Я покачал головой:

— Пустые разговоры. В чем, по-твоему, выражается сила характера? Разъезжать по Индии и спасать маленьких нищих калек? Питаться органической пищей? В любой солидной некоммерческой организации будет то же самое бюрократическое дерьмо!

Женщина с Шарфом притихла, задумавшись. Когда я попытался поцеловать ее, она отвернулась. Я явно сказал что-то не то. Я любовался ее четким профилем на фоне белоснежного сугроба, стараясь угадать, где совершил ошибку. Моя спутница закрыла глаза и произнесла едва слышно, почти шепотом:

— Ты же понимаешь, я просто валяю дурака!

Она снова ткнула упомянутого дурака лицом в снег, вскочила на ноги и хохоча бросилась наутек, а я, спотыкаясь, побежал за ней.

Глава 10

В Древнем Египте верили, что бог Анубис взвешивает сердце умершего на одних весах с пером Маат — богини истины и правосудия. Если сердце весило не больше перышка, умерший обретал загробную жизнь. Если же сердце перевешивало, его отдавали на съедение демонице Аммут, пожирательнице мертвых.

Идея космического равновесия прижилась, и через тысячу лет и несколько цивилизаций в основу теологии легло правильное соотношение инь и ян, новый вариант сверхъестественного пера в заднице человечества, поддерживающее нас в нужном положении в течение всего земного странствия. Поэтому избыток положительной энергии в моем личном микрокосме долго не протянул. Когда одна чаша весов заскрипела под тяжестью легкомысленной прогулки якобы в поисках «Блэкберри» и изгнания Сикофанта в другой отдел, вселенной не оставалось ничего другого, как бросить что-нибудь на другую чашу в качестве противовеса.