Но и Дин изменил Кастиэля. Порой Кастиэль случайно говорил то, что думает – и с такой уверенностью, что это скорее шло на пользу, чем во вред. Однажды он высказал врачу, что он устал поправлять его ошибки (и сказал это весьма красноречивыми словами), высказал дежурной медсестре, что она пойдет и вымоет за собой срач в процедурном кабинете. Он послал к черту какого-то наглого пациента, предлагавшему ему что-то там за деньги. Он не специально говорил матом, но когда, рассказывая Дину, случайно использовал эти слова, то понял, что ему на деле гораздо легче – весь гнев и все раздражение выходит. Дин улыбался так, словно это была его персональная победа.

И, конечно, он научил Кастиэля водить машину. Он починил к тому времени мотоцикл, таская с работы никому не нужные детали, и несмотря на демонстративный поиск седых волос Кастиэля, не отказался от него. Кастиэль ненавидел эту машину, так как боялся, что она угробит Дина. А без Дина Кастиэль вообще не представлял, что будет делать. Это как если бы отнять у человека способность взаимодействовать с миром. Он жил бы, но такой жизнью, что и представить страшно.

- И еще – оставишь машину на парковке. Я хочу тебе кое-что показать, - Кастиэль удивленно согласился. Наутро он, конечно, забыл об этом обещании. Он удивленно воззрился на Дина и его мотоцикл , припаркованный рядом с Импалой, которую Кастиэль водил так аккуратно, как только мог.

- Нет, - сразу же заявил Кастиэль, как только Дин протянул ему шлем.

- Я просто хочу тебе кое-что показать, - и он уговорил Кастиэля за каких-то пять минут (упомянув даже то, что всегда мечтал покататься так с Кастиэлем). Кастиэль, кроя мысленно его трехэтажными словами, крепко-накрепко вцепился в его пояс, прижимаясь грудью к спине и мечтая закрыть глаза. Дин сообщил ему едва слышно, что по приезду домой он отложит обед и вообще все дела, если Кастиэль не перестанет шевелить руками на поясе. Кастиэль мгновенно поднял руки на его грудную клетку, стискивая кожаную куртку.

- Дин, я боюсь, - признался он в последнюю минуту, когда Дин нажал на газ. Однако вместо скорости и страшного рева они услышали лишь ровный звук мощного мотора и увидели, что скорость не превышает двадцати миль в час. Изредка поднимая скорость до тридцати и выше, строго следуя знакам, Дин довез Кастиэля до самого дома. Лишь один раз, когда парень на другом мотоцикле заорал Дину, какого черта он насилует машину, Дин просто показал ему средний палец.

Только у дома Дин позволил Кастиэлю взглянуть на табличку вместо намеров, на которой было написано: «Моя жизнь дорога моему бойфренду». Он смотрел на эту табличку, не представляя, как не умереть от того, как внутри все перевернулось. Черт возьми, он готов решать будущее их отношений как никогда. Он не представлял, как можно пойти еще дальше, но как только узнал бы, пошел, потому что в тот момент он слишком сильно любил Дина Винчестера.

- Это было необязательно, - пробормотал Кастиэль, поднимаясь с Дином в лифте. Он заново посмотрел на Дина и как будто бы впервые заметил, что Дин изменился. Год пошел за три, и теперь Дин выглядел на двадцать пять вместо двадцати одного, что шло ему гораздо больше. Дин стал много спокойнее, хотя периодически у него включался режим внутреннего ребенка. И все это за какой-то год, что они провели вместе. Знать бы, какой датой считать этот год, да Дин вряд ли о ней помнит…

Когда Кастиэль зашел в квартиру, он ее не узнал. Они, конечно, разбирали коробки по мере отступления лени, однако теперь квартира преобразилась – всего за один день. В коридоре появились полки, на которых были расставлены книги Кастиэля и его отца. В комнате Кастиэля было огромное количество места и неизвестно откуда взявшаяся простенькая мебель. Однако он был удивлен, заметив,что и комод, и шкаф был пуст. Тогда он толкнул дверь в комнату Дина.

Которая, казалось, теперь будет их комнатой. Он удивленно смотрел на большой шкаф, в котором висела вся одежда и его, и Дина, и на работающий телевизор, и на все костюмы Кастиэля, что лежали в отдельном ящике рядом с халатами, которые нужны были когда-то для учебы. На неожиданно откуда появившиеся фотографии, которые они делали так редко, что забывали о них. И хотя они стояли не в рамочках, а были рассованы, где попало – между комодом и стеной, между стеклом и окантовкой небольшого серванта, в котором стояли все диски Дина. Это было больше похоже на то, что с этого дня кое-что все же изменится.

- Дин, кто тебя покусал? – только и спросил он Дина, но вместо ответа Дин кивнул на экран телевизора, под которым стоял включенный видеомагнитофон. И Кастиэль опустился на колени перед телевизором, понимая, что это запись камеры видеонаблюдения из магазина того дня, когда он впервые увидел Дина. Все, что случилось за этот год, неожиданно обрело свои размеры, и Кастиэль осознал, насколько это давно было. Он больше не носил футболок и джинс не по размеру. Он давно привел в порядок волосы и уж тем более смирился с тем, что отца не вернуть.

Тогда он посмотрел на дату в левом верхнем углу экрана – это было ровно год назад. Получалось, что Дин вспомнил дату их знакомства, а Кастиэль нет.

- Дин, - «Скажи это еще раз… Мое имя». Дин поднял на него взгляд, который как будто бы пытался скрыть страх быть неоцененным, но все это было невозможно не оценить. Тогда Кастиэль случайно увидел на обратной стороне двери свои старые рисунки, когда у него было время рисовать. Они были тщательно прикреплены как будто в один большой коллаж с надписями «Как рисует Кастиэль» и почему-то криво нарисованной уткой с подписью «Как рисует Дин». – Я не знаю, что сказать.

- Скажи, что не уйдешь просто потому, что я решил за тебя, что делать с вещами, - прикрыв один глаз, пробормотал Дин, наигрывая страх перед ответом. Кастиэлю захотелось метнуть в него подушкой так, как и в прошлом году. Теперь он, конечно, не вел себя, как ребенок, но иногда Дин специально выводил его, и они катались по ковру, стремясь выиграть честно и нечестно. Это не всегда заканчивалось решением, кто победил.

- Спасибо, что решил именно так, - он оставил сумку на стуле, неизвестно откуда принесенном и обнял Дина, подойдя к нему слишком быстро. Кастиэль не знал, сможет ли он отстраниться, чтобы сказать хоть что-нибудь еще, потому что он в тот момент был поражен в самое сердце. Об этом он, конечно, тоже не смог бы сказать.

- Еще скажи, что мной гордишься, прямо как Сэм, - простонал шутливо Дин, обнимая Кастиэля за талию.

- Но я горжусь, - упрямо возразил Кастиэль, отстраняясь и смотря ему в глаза. – За то, кем ты стал за этот год. И за то, что я был рядом все это время, - он не дал Дину сказать хоть что-нибудь, целуя его так отчаянно, как никогда прежде.

Половина пар с нормальной ориентаций не бывает настолько счастлива, несмотря на все проблемы, как он и Дин.

========== История восьмая. «Речь о пролитом молоке». ==========

Все началось с пролитого молока. Кастиэль точно не смог вспомнить, в какой момент это произошло. То был второй год их совместной жизни, однако последние месяцы Кастиэль начинал понимать, что все изменилось. И вот теперь, бросая свою сумку на пол, Кастиэль понял, что больше так продолжаться не может.

Он позвонил Анне, не став даже объяснять. Просто нужно уйти, чтобы больше ему не досаждать. Может быть, Дин не смог ему сказать сразу о том, что он уже не может жить с Кастиэлем, потому что это его предел. Он собрал все свои вещи и оттащил обратно в свою комнату, некоторые из них сразу забрал – все, что нужно для того, чтобы где-то переночевать. Анна согласилась – повезло, что в этот майский вечер Майкл уехал на неделю на какую-то конференцию. Она не скрывала, что ей нужна помощь с ребенком, а Кастиэль не скрывал того, что он на грани срыва.

Он закрыл дверь за собой и положил ключи под коврик. Наверное, найдет.

Дорога до Анны прошла как во сне. Он не взял Импалу, как больше не нуждался вообще ни в чем от Дина. Пока было трудно осознать, что все, вот он, тот самый конец отношениям, который случается со всеми. В конце концов, он был непозволительно счастлив – без всяких забот – почти год. И вот теперь это случилось тогда, когда он меньше всего был готов. Ему казалось, что Дин звонит и говорит ему, что любит, совершенно искренне, однако теперь до него дошло все, что случилось на самом деле. И вина в этом, конечно, пролитого молока.