И тем не менее ему страшно хотелось протянуть руку и коснуться светлой и нежной кожи живота Кастиэля. Вероятно, парень бы даже не понял. Вероятно, Дин мог бы сделать все, что угодно, без малейшего сопротивления. Только это отвратительно. Должно быть, сказалась перестрелка, погоня и беспокойная ночь в машине. Как хорошо, что человек может прятать самые грязные мысли подальше.

Как хорошо, что мораль, несмотря на опошление, на стереотипность и нелогичность, заложена в каждом из нас. Поэтому Дин попросту повел его за руку к воде, вспоминая, как когда-то водил Сэма в ванную, когда тот был еще совсем маленьким.

***

Кастиэль смущенно кутался в большую ему рубашку Дина. За последние два часа он как будто бы перестал думать и говорить про себя, что с ним никогда не случалось. Вокруг было так много того, что он никогда не знал и не ощущал, что думать не было нужды. А еще рядом был Дин, и Дина было больше, чем кого бы то ни было за всю жизнь Кастиэля. Он не понимал, почему Дин порой хмуриться, когда отворачивается и думает, что Кастиэль его не видит. Разве можно еще о чем-то думать после того, как они так здорово провели время в этой речке, которая оказалась совсем не холодной? Кастиэль никогда не смеялся так много. У него болели щеки, а еще казалось, что вода осталась в ушах, сколько он ни прыгал смешно на одной ноге, как показывал ему Дин. Как можно после всего этого думать о чем-то еще? Ведь это прекрасное утро (хотя технически был день).

И теперь, когда Дин сидел рядом на этой же поляне, на которой он решил остаться после того, как после покупок на ближайшей заправке увидел патруль полицейских, чересчур усиленно рассматривающих темноволосых юношей, Кастиэль мог продолжить изучать его. В больнице у него не было живой розы. Никогда. Он никогда не видел их живыми с тех пор, как мама ушла. А Дин напоминал ему розу, которую он хотел нарисовать, но рисовать не было смысла, ведь вот он, живой и лучше нарисованного. Для Кастиэля Дин стал целым миром, пусть никто из них об этом не подозревал.

Кажется, Кастиэль перестал думать в тот момент, когда Дин взял его за руку. В процессе раздевания не было ничего не обычного, разве что никто не торопил Кастиэля. А он торопился по привычке сам и едва не упал. От одного прикосновения сильной руки к его руке Кастиэлю стало слишком жарко. Он так удивился этому ощущению, ведь он не мог заболеть, что посмотрел на Дина прямо. Ему приходилось щуриться, чтобы разглядеть, но он был зачарован. Неужели все на улицах были такими? Ему было жалко, что он не прошелся по улице просто так, не гонясь за уборщиком. Были ли они все такие красивые, такие, как Дин? В нем было все такое простое и такое притягательное, как шоколадный торт на Рождество. Кастиэлю бы очень хотелось прикоснуться к Дину, как он всегда подбирался на кухне к торту еще до наступления праздничного ужина. Неважно, что он не хотел есть как следует, просто было что-то волшебное в этом первом знакомстве. Своя традиция.

А потом была теплая вода. И Кастиэль совершенно не понимал, что в ней надо делать, когда Дин подобрался к нему совершенно незаметно под водой и потянул вниз. Кастиэль испугался так, что не разбирал, как ему стоит ухватиться за Дина. А Дин только смеялся, несмотря на то, что испуганный Кастиэль обнимал его руками и ногами и отказывался отпускать. Он научил Кастиэля плавать. Кастиэлю это давалось слишком тяжело, он уставал от пары движений, но зато мог легко лежать на спине и разглядывать небо. Это было так красиво. Вода держала его без проблем, ведь он, наверное, ничего не весил, а рядом плавал Дин. И хотя Кастиэль не видел его, только бесконечную высоту неба, ему было тепло от того, что Дин где-то рядом. Вот бы так продолжалось вечно.

Но Дин запретил ему лежать так и дальше, потому что Кастиэль мог замерзнуть. Он страховал его, удерживаясь на воде рядом, пока Кастиэль неуверенно плыл в сторону микроскопического пляжика, где можно было встать на песчаное дно ногами. И тогда Кастиэль понял, что действительно замерз. А потом была игра. Наверное, потому что Кастиэль помнил только радужные брызги и легкую прохладу. Он выдыхался слишком быстро, но от этого все равно старался бежать за Дином и от него по воде, потому что это было здорово. Они когда-то бегали так с Гартом. Только Гарт был… другим.

А Кастиэлю очень хотелось поймать Дина. Только ему, конечно, не хватало для этого сил.

- Черт, я совсем не подумал о еде, - хлопнул себя по лбу Дин, набрасывая прямо так, на мокрые плечи обратно футболку, чтобы она прикрывала спину. – Ты, наверное, с утра есть хочешь?

- Нет, - покачал головой Кастиэль. Он совершенно не хотел есть. И он отчаянно не хотел уезжать отсюда куда-то еще. Здесь был другой Дин. Не тот, что прижимал его вчера в этом шуме к себе, защищая. Не тот, что держал его за руку. Не тот, что спал с утра в машине. Он был каким-то снова другим, а Кастиэлю это слишком нравилось. Он так хотел остаться, что шагнул к Дину и прижался к нему, не замечая того, что от оставшейся на коже воды по спине побежали мурашки. Он попросил. Просто, закрыв глаза, ожидая, что его ударят, сделают что угодно, заставлял себя думать о том, что здесь ему слишком хорошо, чтобы он не попросил. Молчание затянулось, а Дин даже не двигался. И наконец что-то словно переключилось в Дине, очень громко для Кастиэля, потому что он обнял Кастиэля поперек плеч, как обнимают, наверное, маленьких детей. Кастиэль иногда обнимал так Банши. Она была, в сущности, очень несчастливой девочкой.

- Я только съезжу за едой и вернусь, - и в самом деле. Он заставил Кастиэля переодеться в свои вещи, что лежали у него в сумке в машине, а потом попросил никуда отсюда не уходить. И Кастиэль просидел на этой поляне все полчаса, легко уйдя в свои мысли. Иногда он вставал, босыми ногами чувствуя свежую и нагревшуюся на солнце траву, а потом садился вновь. Рубашка Дина пахла так знакомо, что он кутался все сильнее и сильнее, и в одном лишь желании снова увидеть Дина он легко прождал все полчаса, а может, и больше. Дин приветствовал его гудком.

Кастиэлю, кажется, захотелось есть.

Он не умел думать о том, что будет завтра. Там, в больнице, завтра всегда одно и то же. А сейчас, на траве перед отдающей тепло машиной, рядом с Дином, который, кажется, интереснее всего мира – как можно жить в мире, где на одного человека уходит столько времени – Кастиэль подумал о том, каким будет завтра. Он не знал. Это его как будто бы испугало, хотя Кастиэль не очень хорошо знал, каким бывает страх. Тогда, на чердаке, ноги его отказывались держать, а сейчас просто болел живот. Несильно, но как-то очень ощутимо. Кастиэл потер его, надеясь, что все пройдет. Хотелось молчать. Как так, ведь он мечтал задать Дину тысячу вопросов, а теперь не может и слова сказать? Должен ли был он вообще обнимать Дина? Это было очень приятно. И очень просто.

А еще тепло. Кастиэль покраснел почему-то, продолжая думать об этом, а Дин как будто бы не замечал.

Принесенный ему из придорожного кафе обед таял на глазах, в отличие от обеда Кастиэля. Он не смог съесть больше двух ложек. Не хотелось. Да и при попытке съесть больше начинало тошнить. Кастиэль отложил в сторону кусочки курицы, но тошнота усилилась. Он поднялся на ноги, не понимая, почему мир вокруг так кружиться, когда Дин мгновенно оказался рядом – и Кастиэль не видел его, потому что в глазах темнело, а ощущал один лишь запах. Это был слишком приятный запах.

Он не смог нарисовать бы Дина, потому что Дин – больше, чем просто картинка. На этом он отключился.

***

- Похоже, что у него анемия. Я не уверен, что смогу сказать вам больше без истории болезни, но на данный момент у него остро не хватает гемоглобина в крови. Сейчас он на уровне пятидесяти, и я не могу сразу сказать, почему так происходит, - Кастиэль сидел на кушетке, поджав под себя ноги. Стоило ему увидеть доктора, как он мгновенно закрылся и перестал разговаривать. Дин привез его сюда уже в сознании, когда в тот момент, когда Кастиэль обмяк в его руках, уже начал волноваться. Если честно, он откровенно запаниковал. Кастиэль не приходил в себя, и тут уже никакая угроза тюрьмы не испугала Дина – он ринулся искать ближайшую больницу. Кастиэль открыл глаза минут через десять, но как будто бы не понимал, что с ним происходит. Он не сопротивлялся, когда Дин взял его на руки и понес в приемное отделение больницы. Черт, он на уши поставил эту гребанную больницу, чтобы они осмотрели Кастиэля. И вот теперь врач говорит ему какие-то непонятные слова, от которых Дину становится еще хуже.