Кому она теперь нужна с этой своей свободой действия?

Гермиона устало опустилась на стул. Что толку думать, что там задумал или не задумал Малфой? Мир не крутится вокруг нее, в конце концов, и если она откажется, то просто потеряет вакансию, ведь ничего другого у нее и нет. Надо просто прочитать. Договор не укусит ее и не потребует расписаться кровью немедленно после прочтения. Но почему же ей так не хочется читать, что его чертово величие решило предложить ей в качестве гуманитарной помощи? Это ведь наверняка лишь способ посмеяться над ней и ее положением. Ничего другого в голову Гермионе просто не приходило. Ну кто приглашает на работу после того, как на него наорут? Малфою просто нужно было иметь ее под рукой, чтобы издеваться.

Она перечитывала текст, должно быть, пятый раз, но смысл слов все равно не доходил до нее. Что значит модифицировать древние законы? У нее нет подходящего образования, чтобы это делать. Только чистокровные волшебники имеют права получать похожее постхогвартское образование, вроде управленцев или экономистов, или аналогов маггловских юристов. Все это было недоступно ей, как магглорожденной, так как она могла быть принята на такую работу? Это ошибка. Но нет, наверху было написано ее имя, правда, с фамилией Уизли.

Гермиона отложила договор. Даже если каким-то чудом это не ошибка и не издевательство, то она абсолютно ничего не понимает в законах, чтобы их переделывать под таких, как она. Хотя она, конечно же, сперва бы разрешила магглорожденым получать высшее образование. А потом уже и в министры выдвигаться. Таких законов было слишком много, Гермиона знала лишь малую часть, но и это ее пугало.

Если на секунду представить, что она в них что-то понимает, хотела бы она заниматься правами магглорожденных? Конечно, да! Но Малфой должен был упасть с лестницы, чтобы предлагать ей такое. Малфой и права магглорожденных вообще в одном предложении упоминаться не могут! Или не могли? Что она вообще могла знать о Малфое спустя пять лет? Да, он раскаялся, но стал ли от этого вдруг любить магглорожденных? Вряд ли. К тому же, люди не меняются. Гермиона устало потерла лоб. Что толку гадать, если можно сходить и спросить? Кажется, большей дурой она уже себя не выставит.

***

Ее круассан был волшебно теплым. Внутри него пряталось клубничное варенье, но Гермиона не спешила за него приниматься. Этим утром она потратила больше времени, чем обычно, чтобы привести себя в порядок. Она слишком придирчиво выбирала юбку, потом рискнула надеть белый костюм, который не носила на работу из-за того, что боялась испортить. Странно, но за четыре года она, кажется, вообще не особо заботилась, как ей выглядеть. Конечно, не так, чтобы пугать всех вокруг, но и быть красивой… Казалось, незачем. А сегодня она посчитала, что внешность — то единственное, за что ее нельзя будет высмеять. Прошли времена ее неровных зубов, ее некрасивой стрижки, ее идиотских школьных гольф, сейчас она выглядела вполне прилично, разве что слегка округлилась. Впрочем, это было совершенно незаметно в одежде, а раздеваться ей было не перед кем.

Гермиона нервно покосилась на сумочку. Этот договор не давал ей спокойно спать. Всю ночь ей снилось, что она оказывается публично униженной перед всем Министерством. Она просыпалась и хваталась за стакан воды на прикроватной тумбочке, понимая, что во всем виновата гробовая тишина в квартире. Пока Рон был рядом, ей никогда не снились кошмары. Одиночество прокралось в ее сны. Если она настолько слаба в своих снах, то что же ей делать наяву?

Гермиона посмотрела на молодого человека, который засмотрелся на ее вырез. Фактически, вырез пиджака и был ее декольте, хоть под ним и была надета майка. Так она чувствовала себя увереннее, хотя скажи ей кто, что она собирается использовать его как оружие против Малфоя, Гермиона тут же бросилась все отрицать. Это был ее инстинкт.

Наконец она завернула круассан в бумагу и положила в сумку. У нее совершенно не было аппетита. Даже ее утренняя пробежка не принесла ей никакого заряда бодрости. Она была заключена в ловушку между своими детскими страхами и обидами и необходимостью срочно найти новую работу. А если Малфой просто пользуется ее положением? Тогда опять же, зачем она ему в отделе? Как будто Гермиона — работник года. Даже Одри была гораздо более продвинутой во всей этой бумажной работе. Гермиона умела читать, но составлять документы… Это было слишком.

Через служебный вход, как всегда, шла толпа работников. Одни шли, широко зевая, другие утыкались в стаканы с кофе. Почти ничем не отличается от волны работников, которая каждое утро ломится в маггловский офис. Кто-то громко обсуждал квиддич, кто-то жаловался на успехи своего ребенка в Хогвартсе. О чем могла бы разговаривать Гермиона? Привет, я тут не знаю, чего от меня хочет старый школьный враг, но все равно, кажется, делаю так, как он хочет? Идиотизм. Она неинтересна даже самой себе.

Вдруг кто-то влетел в нее, решив резко поменять направление. Горячий кофе выплеснулся из чужого стакана прямо ей на пиджак. Гермиона вскрикнула, когда кофе обжег ей руку, которой она пыталась закрыть себя от встречного волшебника. Он даже не извинился и пошел, как танк, к выходу, против толпы. Гермиона осталась растерянно стоять и рассматривать свой пиджак.

— Эванеско! — Чей-то знакомый голос произнес это несколько раз, но черное пятно лишь немного побледнело, все еще заметно выделяясь. — Черт, я совсем не умею пользоваться этими заклинаниями.

— Привет. — Гермионе хотелось расплакаться. Ее Эванеско тоже было средней силы, и кофе оно все равно до конца не вывело бы. Это нужны были специальные заклинания домохозяек, а Гермиона к таковым не относилась. Она сделала все, что могла, и хотя оно не очень бросалось в глаза издалека, вблизи она явно выглядела словно свинья. И еще Рон увидел ее такой. Просто отвратительное начало дня. А она еще собиралась к Малфою.

— Стоит воспользоваться зельем? — Рон аккуратно взял ее за руку. Кожа покраснела и ныла, но Гермиона этого не замечала, поглощенная своими нескончаемыми бедами. — Я на запись пришел, Лаванда, она же уже третьего… — Гермиона умоляюще посмотрела на него. Он замолчал.

— Я пойду, — пробормотала она, мечтая, чтобы Рон не стал больше заботиться о ней. Иначе Гермиона попросту расплачется, не выдержав такого количества напастей. Когда-то она была сильной и решительной, даже когда выгоняла его, но теперь она была лишь глупой истеричкой, которую вымотало одиночество.

— Гермиона, послушай, я… Я просто хотел поздороваться, — смущенно произнес он. Гермиона смотрела на волшебников, которые медленно брели мимо, на огромный памятник в Атриуме, куда угодно, лишь бы не смотреть на него. Осознание собственной ошибки все больше и больше подкрадывалось к ней, ожидая, когда можно будет окончательно сбить ее с толку. Сейчас Рон казался ей почти идеальным. Она просто забыла, как это — жить с ним. Да и что теперь изменишь, ведь у него есть жена и трое детей, и Лаванда ненавидит само упоминание Гермионы, жутко ревнуя. А Гермиона… А Гермиона просто хочет только желать ему счастья.

— Тогда ладно. — Гермиона хотела поскорее добраться до Одри, она ведь точно знает, что делать с этим пятном. Пятно заняло все ее мысли, вытеснив Рона. Так лучше. Плакать уже не хотелось. Она протиснулась мимо него, отпихивая всеми силами воспоминания о том, как когда-то он обнимал ее. Это все время и одиночество, твердила она себе. Она ничего не могла дать Рону взамен его любви, что теперь страдать? Просто отпустить. Как будто это было так просто сделать.

— Гермиона. — Она замерла, не в силах обернуться. — Пожалуйста, приходи на день рождения мамы. Она будет рада тебя видеть. — Гермиона почувствовала себя еще хуже. Лучше бы миссис Уизли ненавидела ее. Так нет, она ее простила и жалела. Жалость. Какое отвратительное чувство. Как будто Гермиона убогая, раз не хочет рожать детей пачками прямо сразу после окончания Хогвартса. Ей и сейчас совсем не хотелось этого делать.

— Я подумаю, — произнесла она скорее сама себе, после чего бросилась к лифтам. Хватит, хватит с нее Уизли, нужно срочно добраться до Одри.