Он посмотрел на жену извиняющимся взглядом и улыбнулся.

— Не найдешь ли еще бутылку? — спросил он.

— Найду…

Не успели гости поднять стаканы, как в дом без стука вошли еще соседи, за ними еще, еще… Через некоторое время дом был полон народу.

Гости приходили не с пустыми руками.

Сабир уже где-то успел выпить, здесь добавил и теперь рвался произнести тост в честь Сахипгарея.

— Ты для нас отец. Как дети почитают своего отца, так и мы почитаем тебя. — Слезы показались у него на глазах. — Никогда в жизни я не забуду твою доброту. С этого дня я буду стараться походить на тебя. Весь колхоз благодарен тебе… Вон какие у нас успехи! На весь район!

— Оставь такие речи, кустым, оставь, — сказал Сахипгарей, чувствовавший себя неудобно от похвал. — Успехи колхоза — это заслуга всех. Если бы вы не трудились добросовестно, если бы товарищи мои мне не помогали, один я бы ничего не сделал. Не надо говорить обо мне.

— Ладно, тогда… Короче говоря, вот что: за здоровье Сахипгарея-агая, за его скорое возвращение! — Сабир залпом опорожнил свой стакан.

Пир разгорался. Дом наполнился смехом и песнями. Пришел Салим Гайнетдинов. Кто-то крикнул:

— Налить ему штрафной!

Салим сопротивлялся:

— Я же незваный гость.

Но его не желали слушать. Загалдели:

— Обычай есть обычай!

— Мы же собрались здесь, чтобы честь честью проводить Сахипгарея.

— Если уважаешь его, выпей!..

Кузнец не заставил больше себя упрашивать. Он выпил полный граненый стакан водки, вытер губы рукавом и, не закусывая, стал искать место, где бы присесть. Сахипгарей и Абдулов потеснились и усадили его между собой.

Подвыпившие гости разделились на группы и вели самые разные разговоры, кто о чем.

Пьяный Сабир вышел на середину комнаты и раскинул руки.

— Сыграйте-ка плясовую! Я сплясать хочу, — сказал он и притопнул ногами. — Ну!

В сенях собрались доярки, которые зашли сюда по пути с фермы домой. Среди них стояла и Тагзима.

— Эх, Миннигали бы сюда! — воскликнула Тагзима и, словно назло мужчинам, завела плясовую. — «Топни ножкой, дочь Апипа! — задорно пропела она. — Ты не пойдешь, кто яге еще пойдет?»

Женщины подхватили хором и в лад стали хлопать в ладоши.

Сабир, раскинув руки, как птица крылья, медленно пошел в пляс.

— Здорово пляшет, проклятущий!

Любуясь пляской Сабира, Сахипгарей думал: «Ведь у него талант! Изменился парень, здорово изменился за последнее время. Раньше, бывало, порядочных людей избегал. Теперь сам тянется к культуре. Принимает активное участие в художественной самодеятельности, старательно начал трудиться в колхозе. А ведь мог и в тюрьму угодить. Молодцы наши комсомольцы! Вовремя помогли ему встать на правильный путь. Действительно, что видел Сабир хорошего в жизни? Ровным счетом ничего! Рано умер его отец. Мальчик рос беспризорным. Учебу бросил. Уехал в Стерлитамак. Там устроился на работу грузчиком. Попал под влияние сомнительных дружков. С ними начал пить водку. В деревню вернулся испорченным. На молодежь села смотрел свысока. На самом же деле он неплохой! душевный человек…»

Сабир, как бы понимая мысли председателя колхоза, выделывал все новые коленца. Женщины пели и хлопали в ладоши, смеялись, одобрительно кричали:

— Молодец!

— Знай наших!

— Вот дает!..

Когда взмокший Сабир кончил плясать, хозяин завел патефон. Грустная мелодия песни унесла Хабибуллу куда-то далеко-далеко. Он вспомнил прошлое, затем мысли его перекинулись к сыновьям, у которых жизнь была куда лучше. «Пусть хоть наши дети увидят хорошее. Вернулись бы домой живые и здоровые, обзавелись бы своими семьями, и умереть бы тогда не жалко было».

Недолго просидел Хабибулла в жаркой, шумной комнате. Следом за ним вышел на крыльцо и Сахипгарей.

— Агай, ты меня отвезешь в район, ладно? — попросил он тихо.

— Во сколько?

— В девять утра я уже должен быть в военкомате.

— Когда же ты отдохнуть успеешь? Не понимают они, что ли? — Хабибулла недовольно взглянул на дверь, откуда неслось пение. — Пойду скажу, что пора расходиться. Ишь разгулялись!

— Не надо. Пусть повеселятся, пока жатва не началась.

— Поздно уже.

— Не беспокойся, агай. В лагере отосплюсь.

— Ай-хай, вряд ли. В армии — дисциплина.

— В действующей — дисциплина. А лагерь — это курорт. Чистый воздух, палатки.

— Тимергали пишет, они там тоже летом в палатках живут.

Проводив соседа, Сахипгарей долго стоял на крыльце, прислушиваясь к голосам в доме, к шуму дождя. Не давала покоя мысль о разлуке с семьей. Сколько пришлось ему бывать на стороне, но такой тоски испытывать еще не приходилось.

«Наши не допустят войны. А готовность все равно нужна. Не мешает иногда собирать офицеров и подучивать…» — подумал он.

— Сахипгарей!

Он вздрогнул, услышав голос жены.

— Что женушка?

— Где ты?

— Здесь. Дышу чистым воздухом.

Успокоенная, Минзифа хотела уж вернуться к гостям, но Сахипгарей ее остановил:

— Мне скоро отправляться, бисекей.

Минзифа еле сдержала крик, бросилась на грудь мужу.

— Ладно, утри слезы. Я же ненадолго. Самое большее три-четыре месяца продержат, — сказал он, стараясь убедить скорее себя, чем жену.

Когда ночной мрак стал рассеиваться и в предрассветном тумане начали вырисовываться Карамалинские горы, окутанные облаками, к воротам подъехал тарантас, запряженный любимым Гнедым Сахипгарея…

Вся деревня вышла провожать своего председателя.

XXIII

После беспрестанных ливней погода наконец прояснилась. И деревня выехала на сенокос.

В такое время и Малика не сидела сложа руки, делала, что было по силам. «Нехорошо в такое горячее время без работы ходить. Как ни говори, — думала Малика, — я же не простая мать. Один сын границу охраняет, другой — нефтяник. Нефтяник разве уступит колхозному бригадиру? Мои сыновья не должны за меня краснеть». И она пошла на работу с женщинами и школьниками.

Бригадир привел их к картофельному полю, заросшему сорняком, а Малике дал другое задание:

— Апай, ты сможешь обед сварить для работников?

— Одна?

— Одна. Для мелких поручений пришлю тебе несколько ребят.

— А где продукты?

— Сейчас привезут. Мяса не жалей, апай. К обеду должны подойти мужчины, они камень возят для строительства фермы, надо будет досыта накормить.

Малика пошла к подъезжавшей с продуктами подводе и удивилась, что продукты сгружал Хабибулла.

— Атахы, ты уже вернулся с покоса?

— Вернулся. А ты почему не дома?

— Да что ты, отец! Видишь, даже старухи на помощь вышли.

— Ну и хорошо, что ты здесь. А то… что-то у меня на сердце нехорошо. Сегодня во сне Тимергали видел… Будто бы в отпуск приехал…

— Может, приедет? Писал ведь в письме…

— Не знаю. — Хабибулла явно чего-то недоговаривал. — Много времени прошло. Писал: «Телеграмму дам, если отпуск дадут…» Пока нет никаких вестей. Наверно, не отпускают.

— Не говори так. — Малика рассердилась: — Нельзя сны к плохому толковать. Брось эту дурную привычку.

— При чем тут сон? Говорят, Абделькасим, сын Абдельхая из соседнего аула, написал, будто бы… Что над ними стали летать черные вороны. Германцы будто так и кишат на границе… Душа болит у меня.

— Германское царство разве не в дружбе с нами?

— Дружба! — Хабибулла засмеялся: — Да никогда не поверю, пусть что угодно говорят! Пусть хоть поклянутся мне — не поверю, что с Гитлером у нас дружба!

Малика со страхом огляделась по сторонам:

— Ох, уж этот язык твой! Пропадешь ты через него!

Тут прибежали ребята, и старики перестали спорить.

Только у Малики после разговора с мужем какое-то тяжелое чувство осталось на душе. Она дала девочкам задание, а сама позвала Закию:

— Доченька, идем-ка, поможешь мне.

Хабибулла собирал сухой хворост, девочки чистили картошку. Закия натаскала воды из родника и наполнила казан, затем ополоснула посуду, приготовила все к обеду. Малика чувствовала к ней какую-то особую нежность.