Хабибулла до сих пор помнит, как он тогда любовался Маликой, как влажно и тепло дышала ему в затылок лошадь… Вот Малика вскинула на плечо коромысло с полными ведрами и пошла по мосткам на другой берег. Она была уже далеко, когда Хабибулла опомнился и крикнул:

— Малика, здравствуй!

Девушка уже была на другом берегу, но она обернулась, улыбнулась и только потом пошла по тропинке через густой кустарник.

А Хабибулла стоял и смотрел, как вдоль берега, покачиваясь под тяжелым коромыслом, идет Малика, дочь старого Загидуллы…

После этой встречи Хабибулла часто ходил к роднику — под всякими предлогами. И хоть каждый день встречались девушка с парнем, но не смели они смотреть друг другу в глаза.

Однако к концу второй недели терпение у Хабибуллы иссякло. Он еле дождался появления девушки у родника и, когда она наконец пришла, решительно подошел к ней. Он не мог больше молчать, ему нужно было сейчас же признаться в своих чувствах, сказать, что любит ее. Но Малика не дала ему Вымолвит! и слова:

— Агай^[5], не надо… Мы не должны больше встречаться…

— Но со стороны можно, наверно, смотреть на тебя?

— Нельзя.

— Я сватов к тебе пошлю, что скажешь?

— Опоздал. — Малика огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. — Меня уже сосватали вчера вечером, и калым уплатили…

От этой новости парень опешил, долго не мог вымолвить ни слова, но, когда девушка отошла от родника, крикнул ей вслед:

— Тогда я тебя украду. Все равно украду!..

Похищать Малику не пришлось: ее жених ушел на японскую войну и больше не вернулся, и тогда Хабибулла послал к девушке сватов. Они поженились. Все их хозяйство состояло сначала из лошади и безрогой козы. Но молодые любили друг друга. Одно их огорчало: дети у них не выживали — рождались и умирали в младенческом возрасте.

Хабибулле шел уже тридцать второй год, а Малике исполнилось двадцать восемь лет, когда появился у них сын. Вслед за первым родился второй. Принимала его повивальная бабка. Она подняла мальчика и, внимательно осмотрев, воскликнула:

— Оба ваших сына родились в хорошие дни! Аллах неспроста даровал вам их. Особенно этот… живой и шустрый будет. У него на макушке два вихра! Значит, ему суждено две жизни прожить. Будет он у вас или ученым человеком, пли славным батыром! — С этими словами бабка завернула мальчика в пеленки и вручила матери: — Назовите его Миннигали. Будущему батыру или ученому такое имя должно подойти.

Родители и без того рады сыну, но, разумеется, им приятно было такое пророчество.

— Пусть будет Миннигалп. Пожелай нашему сыну здоровья, — согласились они с повивальной бабкой.

Предсказания ее оказались верными. Оба сына росли здоровыми, сильными и трудолюбивыми. Тимергали, окончив семилетку, вместе с двоюродной сестрой Фатимой уехал в Стерлитамак в культурно-просветительное училище. Миннигали походил на отца, а лицом больше напоминал мать, был такой же красивый. Но ростом и силой братья пошли в отца. Отцовским был у них и характер: за что ни возьмутся, все спорится в их руках.

…Лоб у Миннигали был выпуклый, выступал вперед, и оттого казалось, что голова у него как бы разделена надвое. Мальчишки с улицы Арьяк прилепили ему обидные прозвища, дразнили и «поперечной головой», и «двухлобым», а иногда по-дружески звали его просто «лоб». Но он виду не подавал, что это задевает его, иначе они еще больше будут дразниться. А потом и вообще перестал обращать внимание на их насмешки.

III

От самого дома мальчики бежали, а когда поднялись на гору и запыхались, сбавили шаг.

Свежий ветер обдувал разгоряченные лица. В таинственной тишине, вызывавшей в душе ребят какую-то неизъяснимую радость, вставало из-за Карамалинских гор солнце. Долина была наполнена сизой дымкой. Горизонт алел, словно украшенный праздничными флагами.

Красота родной земли рождала отзвук в душе Миннигали. В другое время он остановился бы полюбоваться открывающейся картиной утреннего пробуждения гор, но сейчас надо было спешить.

Они сбежали с проезжей дороги на тропинку, петлявшую в пожухлой осенней, траве. Летом — Миннигали помнит это— вокруг росла пышная трава с рассыпанными по ней цветами. Теперь трава пожелтела и полегла, цветы повяли.

Тропинка свернула в овраг; здесь деревья еще не облетели и местами березы и осины сохранили на ветвях зеленые листья, а трава была по-летнему свежей и пышной.

Миннигали некоторое время шел молча и потом задумчиво сказал:

— Сколько на свете всяких букашек-таракащек! У каждой своя жизнь, свои заботы.

— Как ты думаешь? Может, они между собой как-нибудь по-свОему разговаривают, а? Вот было бы интересно!

— Конечно, разговаривают!

— Откуда ты знаешь? — Гибади засмеялся.

— Знаю.

— Можно подумать, тебе сами букашки-таракашки рассказали! Придумаешь тоже!..

— Ну и что же, что не сами! Я по книжкам знаю. Недавно Тимергали принес такую книжку — в ней все написано. И про пауков написано.

— Не люблю пауков!

— Они знаешь какие интересные!

— Что в них особенного, скажешь тоже — пауки!

— Да, простые пауки… Да ты не читал. У них же все особенное! — И Миннигали начал расказывать о повадках пауков, как они добывают пищу, где живут, как размножаются.

— А самец, знаешь, боится самку и подходит к ней только когда она спит! — сообщил он под конец.

— Как же так? — удивился Гибади.

— А так! Если она не спит, она его близко не подпустит. Как увидит, так и старается сожрать… прямо рвет на части и пожирает!

— Ну, уж это вранье!

— Правда! В книжке так написано!

Через некоторое время Миннигали все-таки заколебался и внес поправку:

— Ну, может быть, не все пауки такие кровожадные. Их ведь много разных. Всякие бывают пауки — и большие, и маленькие. Дойдем до седьмого класса, тогда уж на зоологии про все узнаем.

В лесу было тихо. Только под ногами потрескивали сучья. У поваленной березы мелькнул заяц. Сначала он сидел на задних лапах и шевелил длинными ушами. Толстая верхняя губа у него тоже двигалась. Он понюхал воздух и подергал усами, будто улыбнулся и спросил сам себя: «Что здесь делают эти мальчишки?» Вдруг сверху на зайца упал лист, и зверек в страхе прыгнул в сторону и мгновенно исчез в зарослях лопухов.

Мальчики от неожиданности замерли и ждали: вдруг заяц снова мелькнет в кустах? Но заяц больше не показывался. Наверно, удрал. А может, затаился под кустами и следит оттуда за ребятами своими испуганными желто-карими глазами?

Гибади опомнился первым и дернул Миннигали за рукав:

— Бежим, ведь мы опаздываем!

Мальчики пустились бегом.

На поле женщины! жали хлеб, а школьники вязали снопы; подальше, под высокими скирдами, колхозники молотили рожь.

Бригадир улыбнулся, увидев подбежавших Миннигали и Гибади, сказал:

— Вы, оказывается, молодцы, умеете держать слово. А я думал: обязательно проспите…

Запыхавшийся от бега Миннигали спросил, едва переводя дыхание:

— Какую работу вы нам дадите?

— Вам? — Бригадир немного призадумался и потом позвал старшего на току: — Как думаешь, Гильметдин, вот этим джигитам можно доверить мужскую работу?

Подошел Гильметдин весь в пыли и в мякине:

— Можно было бы здесь оставить, да уж больно щуплые. Вон поздоровее парни и то не выдерживают. Это ведь хлеб молотить.

— Может, найдем что-нибудь полегче? — спросил бригадир.

— Нет у нас такой работы… чтобы молокососам играть. Пусть снопы таскают.

— А чем мы хуже взрослых? Мы не отстанем от них, — сказал Миннигали и сдвинул брови.

— Ишь ты! Ну ладно, тогда попробуйте. Миннигали пусть подает в молотилку снопы, а этот, — бригадир кивнул в сторону Гибади, — пусть обмолоченную солому скирдует.

Миннигали и не представлял себе, сколько силы и сноровки требуется, чтобы работать наравне с мужчинами. Только когда перемолотили половину скирды, он понял, какая это тяжелая и утомительная работа. Устали руки, заболела шея — ведь нужно было успевать схватить очередной сноп, сунуть его в прожорливую молотилку, повернуться за следующим, чтобы и его сунуть в крутящийся барабан.