К ним подошел бригадир.

— Хабибулла-агай, по-твоему, сколько сена с гектара выйдет? — спросил он.

— Центнеров двадцать пять — тридцать будет, не меньше. На середине луга трава пореже. И сорной больше.

— Это же не хлебное поле, сорняки считать.

— Гм-м… Некоторые травы портят вкус сена.

— Оно, конечно, так, — согласился бригадир.

Хабибулла наклонился, взял пучок сена, потрепал его в руке:

— Хорошо сохнет. Если так дело пойдет, то завтра уже можно будет сгребать.

— Ты прав, Хабибулла-агай, — сказал бригадир.

Раз весив косы на березах, молодые помчались к реке. Хабибулла осмотрел косы, направил, где требуется. Мужчины мыли руки и рассаживались в тени вокруг расстеленной на траве скатерти, чтобы отдохнуть немного до чая. Они не спускали глаз с проворной и ловкой Тагзимы, помогавшей женщинам готовить завтрак.

— Работящая баба, — сказал кто-то.

— Только пару себе не найдет. Такая славная баба и еря пропадает.

В разговор вмешался остроголовый рябой мужик!

— Взял бы да подъехал к ней!

— Попробуй, подойди! Ломается, как девка. Вчера, когда шалаш строили, Габдельхай хотел было пощупать ее. Такую плюху получил! Если, говорит, еще полезешь, костей не соберешь.

— Шайтан, не баба! — подтвердил Габдельхай.

— Да, рука у нее что надо: даст разок, больше не захочешь…

Все дружно захохотали.

— Здорово!

— Эх, джигиты-джигиты! Напрасно вы носите мужские шапки! Одно название, что мужчины! — заговорил остроголовый. — А сами вдовушку обломать не можете. Когда я был в вашем возрасте… — Заметив, что Тагзима с посудой приближается к ним, остроголовый сразу осекся и перевел разговор на другое: — Погодка какая хорошая стоит!

Тагзима поставила чашки на скатерть!

— Ах ты старый сплетник, балаболка! Вон ведь какой! Смотреть жалко, а туда же! Ну-ка попробуй, обломай! Забыл? Я ведь могу и напомнить. Болтун старый!

Остроголовый сидел красный, как свекла, и не знал, куда глаза деть от позора.

— Ну ладно, хватит тебе!.

— Нет уж, не хватит. Сам начал! Я все расскажу.

Остроголовый не выдержал, вскочил и убежал. Без него у Тагзимы пропала охота говорить.

Горячая пора на карагайловском лугу длилась недели полторы. Работа начиналась с рассвета и кончалась, когда трава покрывалась росой. Мужчины косили. Женщины кашеварили, ворошили и сгребали просохшее сено.

Тагзима, что бы ни делала, старалась быть поближе к Тимергали. Если он косил, она косила, если он копнил — принималась подбирать сено.

Парень делал вид, что не замечает ее. Как-то, неся на больших вилах сено к стогу, он крикнул женщинам:

— Не подберет ли кто-нибудь сено за мной?

Женщины, ворошившие сено в рядах, переглянулись между собой и сказали Тагзиме:

— Иди помоги.

Тагзима потуже повязала белый с цветочками платок на голове, стряхнула с платья сенную труху и с граблями на плече направилась к Тимергали. Женщины проводили ее любопытными взглядами и, конечно, тотчас же начали судачить о ней.

Тагзима уже давно привыкла ко всяким пересудам.

«Нашлась им пища для сплетен, — думала она. — Опять будут все косточки перемывать. Ну и пускай! Наплевать! Язык без костей, пусть болтают». Она, как всегда, сразу принялась за работу. Надо было собирать осыпавшееся сено, подкладывать его, помогая копнильщику.

Приятно было смотреть на ее ловкие, быстрые движения — она умела все делать тщательно и красиво. Тимергали невольно залюбовался ею. «Разве можно принижать женщину только из-за того, что она разведенная? — думал он. — Если разобраться, то сплетни, которые про нее распускают, — это все неправда! Тагзима — честная и порядочная женщина. Чем она хуже любой девушки или замужней? Разве она виновата, что так неудачно сложилась ее жизнь?»

Тагзима и не заметила, увлекшись работой, что полностью завладела вниманием парня.

— Ты, наверно, на меня сердишься? — тихо спросил Тимергали, набирая огромный навильник пышного упругого сена.

Тагзима не сразу поняла, о чем он хочет сказать, и посмотрела на него удивленным взглядом больших черемуховых глаз:

— За что?

— За мою дурость. Помнишь? Весной…

— Вон ты про что?! — улыбнулась Тагзима. — Я уже и забыла…

— Не сердись, ладно?

Тагзима лукаво взглянула на Тимергали из-под черных бровей и улыбнулась:

— На кого-нибудь, может, и сердилась бы, а на тебя — нет.

Теперь мысли о Тагзиме не покидали парня. Его волновало ее присутствие, тянуло к ней. А все остальное будто отдалилось куда-то, исчезло. Что произошло?

Женщины, вороша сено, ушли далеко, на другой конец луга, ближе к реке. Тагзима и Тимергали остались одни.

Работа спорилась в руках Тагзимы. Тимергали не мог спокойно смотреть на ее милое, загоревшее на солнце лицо, немного припухшие, красные, как спелые ягоды, губы, на подрагивающую под платьем упругую грудь. Он закинул большой навильник сена на верхушку стога и, бросив вилы, внезапно подошел к молодой женщине и так же, как тогда, весной, притянул ее к себе и начал горячо и неумело целовать.

— Отпусти! Нехорошо, люди увидят. Отпусти, прошу тебя! — умоляла Тагзима, вырываясь из крепких объятий парня.

— Я люблю тебя. Очень люблю, — шептал Тимергали.

— Не надо, милый! — голос Тагзимы дрожал. — Я замужем была… Мы же с тобой об этом говорили!

— Мне все равно, ведь я тебя люблю, — говорил Тимергали, все более распаляясь.

— Тебе кажется…

— Люблю!

Тагзима уткнулась лицом в широкую, сильную грудь парня. Она слышала удары его сердца, ей было хорошо, но, как и тогда, испугавшись самой себя, она вырвалась из его рук и отбежала от стога.

— Хоть бы никто не увидел! — сказала она, поправляя съехавший на шею платок. — Осудят люди, проходу не дадут.

Тимергали стоял возле недоконченного стога. Он тоже посмотрел по сторонам, поднял вилы с земли. Но теперь работа почему-то не ладилась. Когда волнение немного улеглось, он сказал:

— Я люблю тебя всем сердцем, Тагзима. Верь мне.

— А-а… Рассказывай! — Тагзима махнула рукой. — Все мужчины так говорят, когда им надо. А потом смеются, хвастаются, издеваются.

— Разве я похож на такого? — Тимергали обиделся.

— Не знаю.

— Выходи за меня. Оставлю тебя у отца с матерью.

— Найди ровню себе. Со мной тебе счастья не будет.

— Значит, не любишь…

— Я-то люблю, да не в любви дело.

— А в чем дело? — Тимергали загорелся. — Сегодня же скажу отцу!

— Не смеши людей, — сказала Тагзима строго.

— Я не нравлюсь тебе?

— Нравишься или нет, какое это имеет значение? — Таг-зима подумала немного, а потом опять оборвала: — Не надо! И не говори о женитьбе. Я не имею права связывать тебя.

— Боишься?

— Нечего мне бояться. Я свободная женщина.

— Почему же тогда?

«Тебя жалею. Такому джигиту, как ты, молодому, красивому, здоровому, разве не найдется подходящая девушка?» — хотела сказать Тагзима, но промолчала.

Они опять долго работали молча. Когда закончили стог и надо было переходить на другое место, Тимергали сказал печально:

— Значит, так тому и быть. Завтра я уезжаю…

— Куда?

— В армию.

Тагзима шла впереди с граблями за плечами. Она вздрогнула и остановилась:

— В армию-ю?

Тимергали вытащил из кармана повестку, расправил ее на ладони:

— Вот. Завтра в пять я должен быть в райвоенкомате,

— А отец с матерью знают? — тихо спросила Тагзима,

— Нет еще.

— Почему же ты им не скажешь?

— Зачем раньше времени говорить? Так все спокойно работают. И я помог немного.

Тагзима долго смотрела себе под ноги, не поднимая головы, потом тихо сказала:

— Приходи сегодня ночью. Я буду ждать в ивняке. — И быстро пошла к женщинам, собиравшим сено.

После вечернего чая одни пошли спать, другие уселись вокруг костра и завели бесконечную беседу.

Тимергали и Тагзима незаметно отошли от костров, от шалашей и встретились в ивняке, у ближней к лесу копны…