Он мысленно воспроизвёл образ-код. В стене послушно обозначилась дверь, потом растворилась, чтобы вновь собраться в монолит, когда юноша выйдет. Решительно шагнув в открывшийся проём, он едва не ослеп от яркого солнечного света. Задрав голову, несколько минут с почти детским восторгом любовался небом. Дневной спутник только-только поднялся над горизонтом, явив свой красноватый бок. Кир с удовольствием сделал вдох полной грудью: сегодня воздух был явно с гор – хрустально чистый, несущий прохладу даже в самый зной. Он нравился Киру ничуть не меньше морского. Хотя и степные концентраты были по-своему хороши – будоражили, волновали, звали в дорогу. Ах-х! Ну до чего же вкусно сегодня дышится! И никого вокруг: техники-трибы, понятно, не появятся до конца смены, а собранные, сосредоточенные на текущих проектах элоимы перемещаются через порталы, давно позабыв, как прекрасен Зимар, как хорошо жить на нём. Кир усмехнулся. Для чего им тысячи лет жизни, если они не видят жизни?
Вступив в ментальный контакт, он подозвал к себе ближайшего из рассекавших высоко в небе инмобов. Квазиживой механизм, с готовностью зависший перед ним невысоко над землей, выглядел странно: полностью прозрачный корпус открывал взгляду многочисленные сочленения, трубки, технические узлы и даже мозговой центр. Впрочем, в этом была какая-то извращённая эстетика. Наблюдение за внутренней жизнью разумного механизма могло бы увлечь, если бы Кир не был так вымотан. Внешне инмоб напоминал гигантское насекомое, состоящее из раздутого «брюшка» пассажирского корпуса, длинного сухого «туловища» агрегатной части и небольшой «головы», отведенной под собственно мозг. Уместно выглядели даже упоры-стабилизаторы, напоминавшие тонкие лапки с множеством сочленений. Возможно, они несли и другие функциональные нагрузки, но вдаваться в такие подробности желания не было – усталость наваливалась всё сильнее, да и голод заявил о себе так остро и внезапно, что даже руки и ноги стали как ватные. Кир коснулсяразума инмоба и спросил, согласен ли тот доставить его домой. Инмоб, выражая готовность, отреагировал так ярко и эмоционально, что это вызвало улыбку. Кир не успел подумать, что инмоб совсем новенький, поэтому так контактен, как в мозгу уже возник образ золотистого сияния: счастье, счастье, я полон сил, полезен и востребован! Одна из стенок «брюшка» мягко отъехала вверх, открывая удобное пассажирское кресло и «пульт комфорта» с набором различных опций, призванных скрасить время в пути. Кир с готовностью плюхнулся на мягкое сиденье, которое моментально приняло полулежачую форму. Инмоб чутко реагировал на физическое состояние пассажира. Из «пульта» полились негромкие «звуки природы» – расслабляющий шум морского прибоя. Кир зажмурился и блаженно вытянулся в кресле, сейчас уже напоминавшем скорее кушетку. Поданный через полминуты энергетический коктейль порадовал свежестью ингредиентов и вкусовой гаммой. Погружаясь в блаженную дремоту, юноша едва успел подумать об адресе доставки. Момента, когда прозрачная дверца вернулась на своё место, герметично запечатывая капсулу, после чего инмоб, сложив упоры, плавно взмыл вверх, быстро прошил облачный слой и вошёл в стратосферу, пассажир уже не зафиксировал.
Глава 10
«Чернэ очы йдетэ спаат... чернэ оч-чы...черне-е-э-э... о-о-очы... шкода хлопцу настократ... спат-спат-спаааат...», – гортанные, твёрдые звуки, слагающиеся в непонятные, но чем-то необъяснимым очень близкие слова, тревожили, волновали тёмные воды сна.
«...Просыпайтесь, Кир, через пять минут мы подлетаем к Минакии. Прежде чем я начну снижение, предлагаю полюбоваться видом северного сияния, нередкого на этой высоте». Кир зевнул и поёжился. Предлагаемое зрелище не впечатлило. Возможно, и потому, что напомнило о Фаэре. Да и недавний сон, странный и тревожный, пока не отпустил, хотя почти рассеялся. «Чернэ очы...» – что это? Слова, но на каком языке? Очы. О-чы. Нет, никаких ассоциаций. Но почему так взбудоражил этот сон? Что там ещё было, кроме слов... Ведь что-то ещё было, определенно... Свет. Много-много света. Огромное окно. Да! Свет именно оттуда шёл, верно! Ощущение тепла. Спине мягко и уютно... живое тепло. Покачивание, приятное, убаюкивающее... Я что, лежал? На чём? И почему всё вокруг было таким огромным, потолок высоченный, окно... лицо... Лицо? Да, точно! Галма, красивая, шепчет что-то, улыбается, поёт... Поёт? Галма – поёт? Зачем? Ничего не понимаю... Но она пела, галма во сне пела... как это там?.. «Шкода... хлопцу... настократ...». Пела и покачивалась слегка, точно подкидывала что-то на коленях. А-а-а! Всё! Понял! Я лежал на её коленях! Я малявкой там был! Она меня качала! И мне пела, мне! Галма пела мне... Красивая такая... И пахла вкусно... Хороший какой сон... Досмотреть бы...». Кир вздохнул и открыл глаза: досмотреть вспугнутый инмобом сон явно не светило – приближалась Минакия.
Инмоб, плавно снижавший скорость и высоту на протяжении пары минут, прошёл туманный слой облаков и вынырнул над Минакией. Остров, покрытый в долинах сочной зеленью, которую питали две полноводные реки, берущие начало в горах, уютно нежился в ладонях ласкового моря. Инмоб зашёл на круг, облетая Минакию, – похоже, уловил эмо-фон пассажира и решил дополнительно угодить. Действительно, Кир, не единожды видевший остров отца с высоты, всякий раз любовался его гармоничным устройством. После динамичного Эл-Малхута, в котором юноша ощущал себя незначимой частью огромного, работающего без сбоев механизма, Минакия представлялась оазисом уюта и свободы. Да и являлась таковым – разумеется, пока домой не возвращался отец. Мысль о неизбежном и скором его возвращении разом испортила настроение. Кир понимал, что отношения с отцом изменились – похоже, бесповоротно. Также понимал, что не имеет никакого желания исправлять ситуацию. Но тогда нужно что-то радикально менять, только что он мог, неинициированный элоим? Кстати, об инициации... Это что же, скоро придётся проходить ритуал, раз «минус-поле» играючи сделало из шестнадцатилетнего элоима девятнадцатилетнего выпускника, которого от инициации отделяет лишь несколько месяцев интенсивной подготовки? Но ведь добавились только три года, а не знания! О-о, шеед! И что теперь будет, а?
Разболелась голова. Думать о ближайших перспективах не хотелось. Ничего хорошего они, понятно, не сулили. Инмоб, безошибочно считывающий состояние пассажира, оставил попытки развлечь Кира и, облетев дом, приземлился на заднем дворе, неподалеку от импровизированного сада Шав. Дом, точнее, целый комплекс построек, выращенных домом, надёжно закрывались куполом защитного поля. Снять защиту дом мог только для носителей родового кода – то есть Кира и отца. Доступ для деда Шера отчего-то был закрыт. Признаться, Кир об этом ничуть не сожалел. Аш-Шер маниакально охранял своё имущество, хотя, на памяти Кира, никаких поползновений на него не было. Равно как и смысла в защитном поле: кому здесь покушаться на личную территорию демиурга – другим демиургам, что ли? Так у них свои острова есть, и дома, и Сферы творения. Хотя, как показал недавний опыт, за чужими Сферами охота всё-таки шла. Но здесь, на островах, немыслимо было представить, от кого стоит так старательно закрываться. Конечно, в Эл-Малхуте существовали районы, – в основном из заселённых ремесленниками и технарями, – где кишела какая-то своя, тёмная жизнь, время от времени прорывающаяся, словно нарыв – гноем, преступлениями на бытовой почве. Отец, иногда ещё подключавшийся к Айкон[1], жаловал именно тот поток, где круглые сутки, смакуя подробности, излагались детали и схемы совершенных преступлений, – говорил, что его это хорошо расслабляет. Думать о странностях отца Киру не хотелось. Инмоб, ненавязчиво списавший с чипа пятую часть витэнера и по инициативе пассажира получивший также и чаевые, плавно поднял вверх купол пассажирского отсека и пропел короткую рекламную песенку:
Всем хорош я и удал,
