Пара игральных костей, покоившаяся в прикроватной тумбочке, спрятанная от любопытных взглядов и ненужных вопросов, напоминала брюнету о клубах серебристого тумана, теперь окутавших его тело, а аккуратно сложенные в большую папку собственные детские рисунки, забранные из дома дяди одним осенним днем, не позволяли усомниться в правильности сделанных выводов – когда-то давно он уже встречался с НИМ.

Его лицо и образ были надежно стерты из памяти, но ощущение его близости, заботливые нежные прикосновения и то спокойствие, что дарил он своим присутствием, казались чертовски знакомыми.

А еще был голос.

– Можно мне? – останавливая ладонь на пояснице брюнета, спросил Хранитель, не смея настаивать на дальнейшем движении. О, да, Микки помнил этот голос. – Нужно промыть и…

– Почему ты вернулся? – перебил его Милкович, чуть разводя бедра, позволяя воде просочиться в ложбинку между ягодицами, смывая остатки крови и грязи.

– Я никуда не уходил, – честно ответил Йен, скользя по коже округлых форм, концентрируя на кончиках пальцев тепло, не решаясь взглянуть на разорванную плоть анального отверстия, постепенно затягивающуюся и восстанавливающую прежние формы. – Я обещал тебе, что всегда буду рядом, и я был, – говорил он, спускаясь прикосновениями ниже, лишая кожу бедер последних синяков. – Просто ты меня не замечал, – выдохнул он, наконец, закончив.

– Я не помню тебя, – проговорил Микки, попытавшись обернуться, но резко выпрямившийся Хранитель не позволил осуществить желаемого:

– Нет, пожалуйста, – попросил он, ухватившись руками за плечи подопечного. – Мне нельзя показываться тебе, – объяснил он, ослабляя хватку, понимая, что брюнет второй попытки не совершит. – Я и так уже нарушил кучу правил, – добавил, ощущая легкий отголосок боли в голове от продолжительного игнорирования призывов отца.

– Я думал, что придумал тебя, – признался Милкович, вспоминая долгие вечера за разглядыванием своих детских художеств в попытках выудить из закромов сознания черты изображенного почти на каждом рисунке молодого человека, окруженного серой дымкой. – А ты…

– … реальный, – вновь повторил Микки, прикрывая веки, измотанный произошедшими этим вечером событиями, неожиданной встречей с образом своей детской фантазии и продолжительной беседой в темноте спальни с Хранителем, никак не желающим покидать брюнета этой ночью, скрывшимся от любопытного взгляда голубых глаз в полумраке комнаты, сидя на небольшом кресле у противоположной кровати стены.

– Ты устал, Микки, тебе нужно поспать, – наконец, поднимаясь со своего места, с нескрываемой грустью в голосе проговорил Йен, понимая, что запретная встреча и так затянулась на непозволительное время.

– Ты придешь еще? – поинтересовался Милкович, тут же принимая сидячее положение, не желая прощаться с только возвращенной потерей.

– Нет, – честно ответил рыжий, обреченно вздыхая. – Нам больше нельзя видеться.

– Но…

– Нет, Микки, прости, – не желая слушать возражений, прекрасно осознавая, что ни одному из них противостоять он не сможет, выдохнул рыжий, подходя к подопечному. – И прости за то, что не смог убрать это, – аккуратно прикасаясь к ссадинам и синякам на лице Милковича, прошептал он, едва сумев подавить желание залечить последние оставшиеся на его теле раны, но зная, что отсутствие оных приведет к нежелательным подозрениям и вопросам. – И это, – одними губами проговорил он, опуская ладонь к груди парня, подарив последнее горячее прикосновение, прежде чем разорвать контакт, прощаясь вновь.

– Останься, – но настойчивая рука, ухватившаяся за его ладонь, не позволила отстраниться.

– НЕМЕДЛЕННО отправляйся домой! – а голос отца, раздавшийся в комнате следом, заставил вздрогнуть.

Несколько недель спустя.

– Ты должен был следить за ним! – кричал Иоанн, потрясенный неожиданным известием.

– Я пытался помешать, – оправдывался кудрявый, отступая. – Я все время делал так, чтобы он не оставался с ними наедине, но, понимаешь, Микки у меня не единственный, – мямлил он, желая объясниться, но горевшая в зеленых глазах разочарование и злость не позволяли рассчитывать на удачу.

– Сколько?

– Четыре года, – повинно склонил голову Филлип, признавая поражение.

– Почему ты не сказал мне раньше? Почему ты врал мне, что с ним все в порядке? – рыжий Хранитель, лишенный возможности даже наблюдать за Милковичем, строгим распоряжением отца перешедшим под опеку Филлипоса, вынужден был доверять словам друга, уверяющего его в безопасности бывшего подопечного, и пытаться успокоить бушевавшее в груди волнение и беспокойство, чувствуя, что с Микки далеко не все так гладко.

– С ним, правда, все было хорошо, эти ребята больше не трогали его. Кто ж знал, что он собирается мстить? – продолжал спорить кудрявый, заламывая пальцы, разочарованно признавая тот факт, что он подвел друга.

– Ты должен был знать! – лишь прокричал Иоанн в ответ, торопливыми шагами удаляясь от Филлипа в желании самостоятельно пересмотреть все пропущенное время в жизни Микки, даже не думая о том, чтобы следовать приказу отца о вынужденном отстранении.

Неожиданное появление в маленькой комнате интерната Верховного, кажется, не спускающегося на землю уже три сотни лет, закончилось новым потрясением для еще не принявшего факта возвращения старого друга сознания Милковича, не сводившего глаз с величественной фигуры мужчины, материализовавшегося из большого белоснежного облака, разразившегося гневной тирадой в адрес своего сына. А также очередным воздействием на память брюнета, тихо шептавшего «не надо» и дающего обещание о сохранности тайны, не желая вновь забывать Йена, сумевшего уговорить отца стереть не все, оставляя Микки мимолетное воспоминание о причинах столь быстрого выздоровления.

Иоанн был отстранен от работы Хранителем, а его подопечный передан в руки лучшего друга – Филлип поклялся рыжему, что с Микки ничего не случится, но обещания сдержать не смог.

Оглядываясь по сторонам, поздоровавшись со спешившей навстречу Фионой, молодой человек проскользнул в общий зал, благодаря свою удачу за отсутствие в нем других Хранителей, и, выбрав дальнюю от входа Чашу, склонился над ней, пытаясь на поверхности ее содержимого воссоздать картинки прошедших недель.

События, развернувшиеся в жизни его бывшего подопечного, мелькали ярким калейдоскопом, отпечатываясь в сознании новыми разочарованиями, вынуждая крепко стиснуть кулаки от собственной беспомощности и вновь пожалеть о неосмотрительном поступке, лишившем их связи.

Но снова увериться в его необходимости, когда воспоминания вида истерзанного тела подростка всплывали в голове.

Конечно, Микки забыл об их разговоре, отец позаботился об этом, но высоко поднятая голова и твердость походки парня, на следующий день после случившегося осмелившегося появиться в общей столовой под обеспокоенный взгляд нескольких пар глаз, не смогли не вызвать улыбки на бледном лице Хранителя.

Он всегда был сильным мальчиком и должен был справиться и с этим испытанием.

Вот только способ для этого Милкович выбрал довольно своеобразный.

Проматывая момент расправы с обидчиками в ускоренном темпе, не желая видеть той жестокости, что родилась в сердце брюнета роковой ночью, Иоанн обреченно вздыхал, все же, улавливая в мелькающих на поверхности Чаши картинках особо значимые удары и капли крови, украсившие полы не одного помещения, в которых его бывший подопечный подстерегал своих жертв.

«Причинение вреда здоровью, особо тяжкие увечья и покушение на убийство» – черные буквы на кипенно-белых листах бумаги появлялись стремительно, подкрепляясь цифровым обозначением законов и прав, навсегда отпечатываясь в личном деле подростка, зверски избившего и покалечившего нескольких молодых людей в желании отомстить.

«Четыре года в колонии для несовершеннолетних без права досрочного освобождения» – значилось под ярко-красной печатью закрытого дела, а не проронившего за весь судебный процесс ни слова в свое оправдание Милковича вывели из зала в наручниках.