— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — поднялся Старшинов. — Пошли, а то совсем я тебя заморил.

— Пожалуй, мне пора домой. Поздно. Да и Людмилу Гурьевну неловко беспокоить.

— Да мы тихонько на кухню прошмыгнем. Поднимайся.

Мы перешли через улицу, вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. На кухне Георгий Петрович быстро разогрел чай, и мы запивали им холодные котлеты.

— Вот, я все про то же, — прожевав котлету, заговорил Старшинов. — У Юрьева принцип — корректировать графики по ходу дела. А мне кажется, графики должны быть законом. Тебе, Антон, не доводилось впрягать такие резервы, что на первый взгляд уму непостижимо. А он так все обставит, деталями припрет, что и открутиться нет сил.

— Что ты мне говоришь? Будто я сам не знаю. Только вспомни, как он меня припер со строительным мусором.

— Ха-ха, — засмеялся Старшинов. — Всю стройку уморили — катались неделю.

— Но мне-то было не до смеху.

И я, сидя за столом у Старшинова, заново пережил тот позор…

Пускали базу Стройиндустрии, а сроки все срывались. В частности, речь шла о керамзитовой установке. Штаб стройки назначил ответственным за ее пуск Юрьева. Но, как известно, с материалами вечный затор. Нехватка то одного, то другого, особенно болтов и стяжек. Юрьев походил, походил по объекту и первым делом занялся анализом цифр. И выяснил, что крепежного материала для монтажа установки получено больше, чем требовалось. Уточнил, кто и когда получал материал. Он не стукнул по столу кулаком, нет. Он даже голоса не повысил, а приказал мне просеять строительный мусор. Я строил этот объект. Надо сказать, что наш коллектив, по мнению других строительных подразделений, мог служить образцом бережного отношения к материалам.

Результат просеивания был убийственным: тьма искореженных болтов, стяжек, гаек! Юрьев скупо улыбнулся и предложил приобрести недостающее за наш счет. Тогда мне казалось все это до дикости несуразным. И в то же время я понимал, что справедливо наказан.

— А ведь справедливо? — прочитал мои мысли Старшинов.

— Не спорю. Базу ведь сдали.

— Сдали.

— А вот как Колыму брать?

— Юрьев зажмет тебя между берегами — найдешь выход.

— Ну, я пошел, Георгий Петрович, а то опять до утра промаемся…

Утром Старшинова я встретил у подъезда. Вид у него был помятый. Он что-то буркнул в ответ на приветствие, и мы направились к бетонному заводу.

— У меня никак не идут из головы слова Юрьева, со вздохом сказал Старшинов. — Где взять эти детали? Все до мелочей велел продумать — можно подумать, у меня в управлении экспериментальный институт.

Но я-то видел, что Старшинов неотступно думает, ищет. Мы уже подходили к заводу, как Георгий Петрович повернул к складу готовой продукции.

— Опять солярку не подвезли, хвост вытащишь, нос увязнет. Где мастер? А-а, дело не в мастере, — махнул рукой Георгий Петрович.

— А в чем? — спросил я. — Пусть и мастера шевелят мозгами.

— В заданности, в заданности, Антон, — повторил Старшинов. — Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если не настроил производства, не запустил по науке — задохнешься. — И Георгий Петрович торопливо повернул на участок нулевого цикла, туда, где закладывали пятиэтажные дома. А когда подошли, то вдруг обнаружили глухую тишину. Рабочие, словно воробьи на проводах, сидели на сваях и грелись на солнце.

— В чем дело?

— А ни в чем, ни одного бульдозера не дали.

— А, черт, — вырвалось у Старшинова, и он побежал в свое управление.

По пути заскочил в подвернувшуюся строительную будку.

— Телефон есть?

— Вчера провода взрывом оборвало. А вы из детского сада напротив позвоните, — посоветовала сторожиха.

— А-а-а, — только и сказал Старшинов. У него от бессильной ярости сжалось сердце, перехватило дыхание…

После обеда Старшинов положил на стол секретаря парткома докладную о срыве работ по вине руководителей механизации. Впервые в жизни так, письменно, и не рапорт. Это был крик боли и глубочайшего возмущения.

Заседание парткома было назначено на четыре, и Иван Иванович, как обычно, опаздывал. Он влетел последним — с видом страшно занятого человека, которого оторвали по пустякам. Сел и недовольно насупился.

Секретарь парткома Татьяна Сергеевна Сазонова коротко изложила суть дела.

— Из-за такого пустяка и собрали нас на экстренное совещание? — Иван Иванович криво усмехнулся. — Отрывают людей от работы, — шепнул он соседу, но так, чтобы было всем слышно.

— Иван Иванович, объясните товарищам срыв работы СМУ-один.

Иван Иванович не спеша поднялся. И по пальцам стал считать, кому и когда он направил бульдозеры и тягачи. Он перечислял механизмы по разнарядке и уже победно оглядывал присутствующих.

— Да и себе я должен что-то оставить. Ведь тоже задыхаюсь. — Иван Иванович смотрел на Сазонову не мигая.

По кабинету прокатился шумок. Сазонова поднялась с места, и на какой-то миг ее глаза стали холодными, невидящими.

— С пустозвонством надо бороться и покончить как можно скорее, — резко сказала она. — Вам на планерке это записали? Вы ведь не возражали? Вы же согласились вместо четырех бульдозеров дать два? — уточнила секретарь парткома. — Теперь речь идет, если хотите, не столько о бульдозерах, сколько о вашем поведении, — не повышая голоса, продолжала она, — о поведении коммуниста-руководителя, не сдержавшего слова. И можно ли доверять такому человеку вообще?

Стало тихо. Только слышно было, как гудела и отчаянно билась в плафоне над столом муха.

Татьяна Сергеевна помолчала немного. И со свойственной ей прямотой в упор спросила:

— Что вы на это скажете, Иван Иванович?

Иван Иванович побегал глазами по лицам сидящих и, как бы недоумевая, пожал плечами.

— Я вроде сапожника, — пытался отшутиться он, — сам тачаю и сам без сапог. Вы ж с меня план спрашиваете?..

— Мы сейчас с вас спрашиваем, почему вы не сдержали слово? Слово коммуниста — материально. Вы его нарушили, и пошла цепная реакция — простои бригад, а в конечном счете срыв государственного плана. Наша вина, — повысила голос Сазонова, — в том, что мы нетребовательны к себе, обесценили слово. Но мы это исправим…

— Вы сами напишете заявление, Иван Иванович? — вдруг спросил Юрьев.

Иван Иванович поднял глаза.

— Так, сразу, — он тихонько опустился на стул. Но тут же встал. — Татьяна Сергеевна, товарищи члены парткома. Поверьте?! Последний, может быть, раз…

Наступило гнетущее молчание. Муха обожглась о лампочку, упала на полированный стол и едва шевелила крыльями.

— Разрешите два слова, — приподнялся Старшинов.

Татьяна Сергеевна кивнула. Георгий Петрович ослабил узел галстука, шумно вздохнул и сказал:

— Поверим Ивану Ивановичу. Я прошу и хочу надеяться…

Из управления расходились поздно. Все понимали, что это был необычный партком. Что с этого момента не только словесной шелухе был поставлен заслон, но и в корне менялись взаимоотношения между механизаторами и строителями.

Теперь на строительстве шла по-настоящему борьба за право вбить первый кол на основных сооружениях будущей гидростанции. Партком совместно с постройкомом разработал ступенчатую систему социалистического соревнования. Условия были жесткими: если срывалась бригада — вылетал из соревнования участок; прогорал участок — сходило со стартовой дорожки подразделение. Тут было так: один отвечает за всех, все — за одного. Случайности при такой системе соревнования были полностью исключены, и к финишу подходили самые организованные, способные и выносливые. Одной из лучших бригад стала Димкина бригада. Ей-то и было дано почетное право перебросить воздушный мост через Колыму.

К ним я и спешил по дороге к реке, когда меня нагнал «газик» Старшинова.

— Садись, подбросим, — предложил он, высовываясь в дверку.

— Ты что светишься весь — сто тысяч выиграл?

— Колыму дрессировать будем.

— Я тоже к Ланцову. Ну и работенка. Ведь еще недавно ломал голову над юрьевским приказом, а сейчас радуешься. Ты трассу-то хоть видел?