— Дед, а вдруг их нет?

— Не переживай прежде времени. — У самого тоже это опасение давно завяло в горле.

Уже и до хижины недалеко. Прислушиваюсь, не лают ли, нет, не лают.

— Устал? — спрашиваю.

— Переживаю, — отвечает пацан.

— Знаешь, Андрюха, подойдем и напугаем этих дурундасов.

— Правильно, дед, зададим им.

Андрей выпячивает вперед грудь и ширит шаг. Вот и хижина показалась. Сразу узнали — хоть и место изменилось, как-то все стало по-другому. Высоко оголились берега.

Вдруг из кустов вылетает Голец и со всех ног бросается на Андрея — визжит, лает, не знает, что делать от радости. Ветка не встречает, уже не случилось ли чего?

Заходим в хижину — лежит калачиком около настила, хвостом бьет о землю — виноватится. Глаза провалились, подтеки от слез, что ли. Два комочка шевелятся у нее на животе… Вот оно что!

Андрей на колени перед ней.

— Дед, — не может он удержаться от слез, — вот видишь…

Из-за палатки просовывается голова Гольца, в зубах у него мышь — осторожно положил около Ветки — и на улицу…

У меня запершило в горле. Худой, одни мощи, ноги высокие стали. Сколько дней голодали, бедняги. А уйти не могли, — дети… Ветка тоже встала, плоская, как доска. Сухари в мешке тут же, могли бы прогрызть — не тронули. Даю сухарь, хрумкает жадно, как сахар.

Разложили костер, на скорую руку тюрю приготовили: кипятком залили сухари, масла в них, соли — готово. Кормим собак, и сами едим. Понемногу даем, а то объедятся.

Щенки худые, складками висит кожица. Андрей их с рук не спускает, за пазухой греет. Ветка сидит, щурит глаза. Собаки тоже плачут. Это я точно знаю.

Однажды к нам на ЛЭП зашел охотник с собакой, я тут встретила его вся наша лэповская свора. Ну, думаем, разорвут его собаку. Охотник стоит спокойно, пес хвост бубликом, на хозяина смотрит. Обложили их собаки, а пес зубами только, как волк, щелкает — увертывается. Один кобель зацепил все-таки его, и тогда он как прыгнул — от наших псов только клочья полетели, а, надо сказать, и у нас собаки не из последнего десятка. Раскидал пришелец наших в разные стороны. Схватил одного, придавил за горло, у того только хвост дрожит, едва отобрали. Разогнали: кого в палатку, кого на палатку. А гость ходит степенно, обнюхивает жилье, ногу поднимает, заглянул в столовку — за объедки принялся. Ну, хозяева, конечно, переживают, особенно Пират — вожак лэповской своры — весь злостью исходит. Власть терять — у собак это хуже смерти, борьба за место вожака часто смертельная. Почуяли подданные Пирата силу пришельца, заискивают, и уже хвостами машут, и тут же рычат скрытно. Разглядел — лайка мощная, тунгусская — тонкие ноги, сухая морда, косые глаза. Ходит — хвост в три кольца, а под шкурой мускулы, как гуттаперчевые мячики играют.

А мы в баню собрались ехать к слюдянщикам. Гостя приглашаем. Охотник привязал своего пса около палатки, чтобы в лес не ушел или за ними в поселок не увязался. Остался дежурный.

Возвратились из бани и видим: пес гостя лежит изодранный весь — едва живой. Лэповские собаки тоже — у которой уха нет, у которой лапа болтается, у которой живот выхвачен.

Видим: подняла тунгусская лайка морду, а по щекам слезы. Охотник рвал на себе волосы, стучал головой о землю. Потом взвалил собаку на плечи — никакие уговоры не помогли, ушел в тайгу, шапку даже оставил.

Кто-то из ребят, кажется, Талип, догнал, надел… Вот тогда я впервые увидел, как плачут собаки, а как грустят и страдают они — много раз видел.

Мы смотрели на марь и не могли угадать, в каком месте стояла наша снежная крепость. Теперь марь кишела кочкарником, а закрайки озер колыхались бурой травой. Синели озера. В зарослях тальника петляла Патыма. И только по-прежнему сияли ослепительной белизной в лучах закатного солнца купола гольцов. Их еще резче подчеркивала ломаная линия леса. Самые дальние и глубокие распадки все еще были со снегом, будто заткнутые ватой.

Наши запасы — сухари, мясо, консервы, сахар — все было на месте. Сети, бочки тут. Не хватало лодки, но это нас не беспокоило. Нам теперь некуда было торопиться, и мы решили остаться здесь. Как следует откормить собак, порыбачить, пошляться по тайге. Я рубил сушины, вязал сочными прутьями плот. Андрей целыми днями возился со щенятами — пробовал поить их разбавленной сгущенкой, но малыши только тыкались слепыми мордами в молоко, чихали, ныли и дрожали.

Прибегала встревоженная Ветка, лизала руки Андрею и ложилась рядом.

На ночь мы с Андреем ставили в заливе на плоту сети. Эта процедура занимала много времени, но была интересной.

Андрей рулил. Теперь он был капитаном. Утром проверяли и до самого обеда возились с рыбой. Шел сиг — царская рыба.

Решили немного заготовить для ребят. Бочонок уже засолили, почти мешок завялили — вяленая, малосольная очень вкусна. С крепким чаем за милую душу идет. Копченку тоже сделали. Получилась золотая рыба, только немного пересолили. Коптильню построили: прокопали на крутом берегу канаву с полметра шириной, три длиной, сантиметров шестьдесят глубиной. Сверху траншею покрыли корьем. Внизу устраиваем дымокур. По траншее, как по трубе, тянул дым. Рыбу вначале держали сутки в соленом растворе, еще на сутки вывешивали на ветер, потом на палку нанизывали — и в траншею, под корье.

Гнилушек на дымокур побольше надо, еще и землей привалить не мешает, чтобы дыму побольше, а огнем не пыхало. Пусть дымит так дня три.

А мы этим временем по лесам, по долам.

Возвращаемся как-то под вечер. Слышим, на озере утки неистово орут — шлепоток стоит.

Оба в осоку, Андрей впереди ползет.

— Вот она плавает, скарлатина, — поворачиваясь, говорит Андрей.

Смотрю, лиса. Гнезда зорит.

Вскакиваем, она в траву. Голец подоспел — и за ней. Выскочили они на марь. Лиса видит, что ей не уйти — лапы кверху, а кобель хвост ей нюхать. Лиса заигрывать, а сама все ближе к лесу. Бестолковый щенок.

Ветку с собой в лес мы не берем. Она бы с ходу взяла зверя. Только сейчас ни к чему — весна. Позавчера лосенка подняли.

— Вот бы поймать, — сказал Андрей. — Давай, дед, а?

Бросились за ним, погоняли, погоняли и отступились.

— Если бы поймали, привык бы он, дед?

— Привык бы. Как-то мы поймали лосенка во время ледохода, — рассказываю Андрею. — Вырастили, стал он домашним лосем. Ходил по лесу, но спать возвращался к зимовью. Очень любил хлеб с солью. А осенью, когда затрубили звери, ушел в гон и не вернулся. Прошло несколько лет. И однажды собаки пригнали к зимовью здорового, красивого лося. Это был наш Донька (так мы звали лосенка) — ухо клейменое.

— Узнал вас?

— По-моему, узнал, а собаки точно узнали, сразу отступились от него.

— Остался?

— Нет, ушел. Ушел, Андрюха. Каждому — свое.

Так проходили дни. Мы с Андреем облазили все озеро, распадки и стали с тоской поглядывать на синие горы.

И как-то так вышло, что, не сговариваясь, решили:

— Махнем!

До замка мы уже дорогу знали, а оттуда нам предстояло плыть по Патыме.

И вот в одно солнечное, веселое утро мы загрузили плот вяленой и копченой рыбой, уложили палатку, рыбацкие снасти, провизию.

Вооружившись шестами, отчалили от берега.

Андрей сидел посередине плота на спальном мешке и держал за пазухой щенят. Плот покачивался на легкой волне, навстречу набегал зеленый тальник и ежистая верба. За поворотом Патыма сильно ослабела течением, и плот, казалось, заснул.

Сильно пригревало солнце — клонило в сон.

Мы расстелили палатку, сняли брюки, рубашки. Щенят Андрей положил в ведро, завернув в куртку, а мы развалились на брезенте. Так плыть было еще приятнее.

Собаки бежали по берегу.

Ветка раза два подбегала, нюхала воду и намеривалась плыть к нам. Я ей пригрозил шестом.

— Ты умеешь, дед, плавать? — спросил Андрей, рассматривая дно.

— Умею.

— А нырять?

— Смогу.

— Научишь?

— Когда потеплеет вода. Летом.

— Сейчас лето, смотри, — Андрей показывает подрумяненную спину.