А потом я потерял ее. И сразу все опостылело — фестиваль, горы, музыка, все. Я оглядывал место, вмиг ставшее чужим, и хотел вернуться домой. Я знал, что у меня нет дома, от этого было совсем тошно. Я бродил среди лотков и чувствовал себя хуже любого бездомного. Я знал, что если я присяду, то уже не встану никогда. Я был похож на тень.

Я обошел почти всю территорию фестиваля. Уже не чувствовал под собой ног. Наступила ночь, холодная и сырая. Я стоял посреди поля в одной майке и дрожал.

Навстречу шли люди. Один из них остановился и поздоровался. Крепкий парень в холщовой клетчатой рубашке, какие носит половина вермонтцев из тех, кто попроще. Она была теплая, ему в ней было жарко. Я подумал, что он ее носит и зимой, — вид у нее был несвежий. Он стал искать момента, чтобы встретиться со мной взглядом, и когда я посмотрел на него, подошел, чтобы завести разговор.

— Хочешь сигарету? — Он неловко, как бы заставляя себя, потянулся к пачке.

Дал сигарету, поднес зажигалку, закурил сам. Я оказался в ситуации, которую он навязал мне.

— Спасибо, — сказал я. — Я как раз подумал… — Я оборвал себя на полуслове и затянулся.

Парень стоял и задумчиво глядел по сторонам. Так, будто вся ночь была в его распоряжении, будто время остановилось. Но я ему не верил. Он и на звезды глядел принужденно.

— Тоже гуляешь? — вяло спросил он. Подчеркнул это слово — «гуляешь». Как будто этим специально надо было заниматься. — Я люблю это дело — гулять, — напряженно пробормотал он. — Вот и сейчас…

Было видно, что он врет. Гулял этот человек, как зверь в клетке, который ходит из угла в угол и мечтает о свободе и джунглях.

— Вообще-то я против курения, — тихо сказал он. — Попробовал, думал, ерунда, небось не привыкну. А теперь гляжу — скоро год, как курю. В голову не приходило, что начну заниматься этим делом, — виновато признался он.

Ему было некомфортно с его одиночеством. Как сладкоежке, которому объявили, что у него диабет и теперь ему надо всю жизнь сидеть на диете.

— Сигареты — это вредно. Уровень никотина в крови повышается. И вообще, чего хорошего в привычке? В любой. У меня дыхание сейчас никуда не годится. — Он как будто хотел этим сказать что-то другое. Даже поперхнулся — до того ему это было важно.

Потом оттянул майку, которая была у него под рубашкой.

— Чистый хлопок, — сказал он с непонятной значительностью. — Джинсы «Кэлвин Клайн», высшего качества. Так и написано: «высшего качества». Всегда покупаю только то, что высшего качества. — Он как будто демонстрировал, что хочет выразить нечто помимо того, что говорит. — Высшего качества, — тихо повторил он.

У меня кончилась сигарета, он тут же предложил другую. Я отказался. Парень взял себе новую, прикурил от старой, старую бросил на землю и растоптал. Он не знал, что делать, потому столько и курил. Быть может, это было единственное, что он знал.

— Раньше у меня был режим. Пробежки и так далее. Видишь холм, — он показал на холм, который почти слился с черным небом. — Раньше я на него мог бегом до самого верха и вниз три раза подряд.

Он улыбнулся, и я увидел, что впервые его взгляд — его собственный, принадлежащий, присущий ему. Он смотрел на холм как на то, чем холм был для него: средство для достижения спортивных целей, а не часть вермонтской природы.

— Здорово, — сказал я на редкость неубедительно.

— Видишь? — он задрал рубашку и обнажил бицепс. — Двадцать девять в диаметре. Раньше было тридцать два. И пресс у меня был немыслимый, сплошные квадратики. Раньше по десять часов пропадал в тренажерном зале. Сидел на диете. Сейчас жру всякую дрянь. Да еще и курю. Посмотри, какое у меня брюхо! Начал пить. Два раза неделю напиваюсь пьяным. Ребята возвращаются из бара домой к женам, а я один ночь напролет стакан за стаканом… Кстати, не хочешь пойти в бар, выпить? А то все, с кем я приехал, разошлись.

— Спасибо. Мне надо идти.

— Девушка, что ли?

— Нет. Не девушка. Просто… — я невыразительно пожал плечами.

— Жалко. А то бы посидели, выпили. Все равно не засну до семи утра. Да последнее время считай что не сплю… — Он перебил себя: — Да нет, у меня все сейчас нормально.

Он сказал это так, будто именно к этому подводил все время разговор.

— Дела идут хорошо, очень, — повторил он. — Отменно.

— Серьезно?

— Просто отлично. Мне Бобби Ленокс предложил работу у себя в гараже. Десять баксов в час — неплохо, правда? Всем семь семьдесят пять, а мне десять. Дела последнее время, я бы сказал, пошли в гору. — Фраза прозвучала не вполне внушительно.

— Это хорошо, — ответил я на начало его речи. — Отлично, когда дела начинают складываться.

— Именно, — согласился он.

Я молчал. Хотелось посочувствовать, но странно было жалеть человека за то, что его дела идут в гору.

— Я ведь мог на местные бои поехать в Бостон! — внезапно повысил он голос.

— Правда? — у меня было чувство, что от меня что-то зависит и я обязан ему отвечать.

— Местные боксерские бои в Бостоне. Восьмого мая тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года там был менеджер, который знал Дона Кинга. Приглядывался к новым лицам. У меня в тот день был шанс выйти в профессионалы.

Я понял, что то, что он говорит, для него невероятно важно. Он смотрел в сторону, будто меня не было. Сеанс у психолога, где пациенту необходимо выговориться, и все.

— Мне и тренер по боксу говорил, что у меня есть шанс выйти в профессионалы. Первый боксер-профессионал из Вермонта — я про себя думал! Ребята все по девушкам или покуривали травку, а я все свободное время боксировал в спортзале. А по ночам бегал. Потом квалификация на местные боксерские бои в Бостоне. Восьмого мая тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Там был менеджер, который знал Дона Кинга.

Он замолчал. Я знал, что больше он ничего не скажет. Не осталось сил. Но нет!

— А седьмого мая Тони Адамсон уговорил меня пойти с ним в бар, — заговорил он совсем другим тоном. И мертвым голосом. — Ну и произошла эта история. Откуда мне было знать, что паренек ударится затылком о раковину? В жизни бы не пошел в туалет разбираться с ним.

Он смотрел на меня. От меня зависело дать ему ответ на вопрос, который мучит его с седьмого мая тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года по сей день. Я ему не ответил.

— Три года я в это не верил. Когда полиция явилась в бар, я все еще думал, что парнишка лежит на полу без чувств, что-то в этом роде. Я на тренировках бил всегда без злобы. Откуда мне знать, что этот парнишка ударится затылком о раковину? Я только тогда понял, что убил его, когда мой сосед по камере умер от гепатита. Когда его тело унесли из камеры и я остался один, тогда понял.

Мы молчали. Что бы я ему сейчас ни сказал, все было бы неправильно.

— Вышел два года назад. Все как-то сложилось. Не так, как предполагал… А он предлагает мне десять баксов! Десять поганых зеленых, чтобы я в его вшивом гараже… Железный Сэм, боксер-профессионал из Вермонта, родины зеленых холмов, как звучит?.. С людьми как-то неинтересно, — сказал он тихим голосом.

— В смысле?

— Не интересно. На разных языках. Всё уже не так. — Он хотел что-то прибавить, но не стал. Носком туфли он пинал булыжник. — Всё как-то… — повторил он.

— Я понял, — сказал я. — Действительно понял. — Я огляделся по сторонам и вздохнул.

— Пошел я, — кивнул мне парень. — До свидания.

— Спасибо, — сказал я ему вслед.

— За что?

— Не знаю. Спасибо, и все.

То, что произошло, виделось мне тщательно продуманной, законченной музыкальной пьесой. Это была часть жизни, которой я жил, и потому, несмотря на всю трагичность, она показалась мне замечательной, и я был благодарен за это парню.

Я посмотрел вверх. Хотелось увидеть лукавую усмешку и ямочки.

Я блуждал по палаточному городку. Палатки были одинаковыми. Все спали. Я открыл первую попавшуюся, залез в нее и тут же забылся. Среди ночи меня разбудил крик. Парень и девушка натянули на себя спальные мешки и смотрели на меня с ужасом. Я попробовал их успокоить. Начал объяснять, но посередине речи со стоном лег на землю и накрыл голову руками. Вскоре я услышал, как они смеются в своих спальных мешках.