— Говорите, белый человек подавил вас? — произнес не столько я, сколько мой пьяный голос. — Да вы сами заточили себя в темницу, братья! Твердите, что история человечества начинается с Эфиопии, и негритянок называете не иначе как прекрасными сестрами из Африки. А сами набиваетесь в этот бар и продаете их. Свою расу. А ты милочка, — пошатнулся я к Хани. — Саломея тоже танцевала стриптиз. Но за это требовала хотя бы голову великого пророка, а не бумажки с изображением белых президентов! Когда на долларовой купюре будут изображены чернокожий мужчина или женщина — а, дочь Эфиопии?
Я не заметил, как она ушла, только услышал Морисси: «Вон Хани». Не заметил, когда общее настроение сделалось подавленным. Все за столом упорно глядели в землю. И никто ни слова.
Потом Педро:
— Ты что, пророк? — спросил резко.
— Апостол-предатель, — крякнул Морисси. — Только что провернул с нами поцелуй Иуды.
— Ответь на мой вопрос, — дырявил меня взглядом Педро. — Ты пророк? Он пророк, как ты думаешь, Тень?
Тень мрачно уставился в дальний угол бара, ища там источник своего раздражения.
— Некоторые мазафакас не понимают, что им можно и проломить башку арматурой, — мотнул он в ту сторону головой, будто собирался встать и разобраться с неким врагом, которым был не я.
— Вот именно, — согласился Педро, как бы Тень дал исчерпывающий ответ на его вопрос. — Фак тебя и твои убогие доводы! — устремил он на меня злобный взгляд. — Ты не задумывался, что, может, мне глубоко плевать на твои слюнтяйские рассуждения?
Прошло с минуту, прежде чем я понял, что они ждут от меня ответа. Но Педро ответил первый:
— Позволь тебе доложить, что ты тварь, каких мало. — И подтвердил кивком, как окончательный вывод.
— Поцелуй Иуды, — горестно повторил Морисси, воздев руки к потолку.
— Ты, я вижу, философ, — сказал Педро. — Играешь в черного. Рассуждаешь о судьбе темнокожих братьев — что для них хорошо, а что плохо. А ты ответь на такой философский вопрос: сколько ты продержишься против пистолета Тени, который, как шлюха с Сорок Второй, за одну ночь отправляет в постель двадцать самых отчаянных ниггеров спать глубоким сном? Вставай! — он резко поднялся. — Вставай! Что расхныкался?
— Я не расхныкался, — все-таки нашел я силы возразить.
Все были теперь на ногах. Перед тем как выйти, Морисси ухватил меня за руку, его сильно шатало.
— Твоя жизнь, — проговорил он заплетающимся языком, — это сладкие песенки для девочек-подростков, а моя — жесткий гангста-рэп. В этом разница между нами. А не в том, что мы по-разному относимся к миру.
Он безнадежно махнул рукой и проследовал за уже вышедшими из бара Педро и Тенью. Я обреченно за ними.
Двинулись прочь от бара одной компанией, как раньше.
— Ты там рвался в бой, — развернул меня за плечо испанец. — Повтори здесь то, что болтал в баре!
Теперь мои речи в клубе звучали для меня не чем иным, как оскорблением собутыльников, доказывать это не требовалось.
— Вот именно! — поддакнул Морисси. — Разница между нами в том, что ты невинная девочка, а я сутенер, назначающий тебе цену.
— Играешь в ниггера? — оскалился на меня Педро. — Хотел приобщиться к черной жизни? Я тебе покажу кусок черной жизни! Это когда два ниггера и один обезумевший испанец пинают твою белую башку тимберлендами на толстой подошве.
Мы стояли у входа в грязную подворотню.
— Пошли, — показал Педро в сторону ее туннеля. — Поздно метаться, — зловеще добавил он.
— С чего это я должен идти? — сказал я беспомощно, не слыша собственных слов.
— С того, что если не пойдешь, я тебя съем, — с убийственным добродушием усмехнулся Тень.
Я испугался. Не то чтобы я поверил. Но нерв каннибализма я в этом почувствовал. Именно тогда я понял, что история на сто процентов серьезная, не отвертеться.
Трое двинули в подворотню, не сомневаясь, что я пойду за ними. Я так и сделал. Поплелся. Повесив голову.
Посередине остановился.
— Даже если вы меня и правда побьете, — грустно признал я, — вы все равно будете правы.
При этих словах Педро сплюнул, как от сунутой под нос вонючей тряпки.
— Его даже избить нельзя! — пожаловался он с нескрываемым отвращением. — Он не человек. Тот, кого нельзя избить, — не человек для меня.
Педро еще раз сплюнул на землю и пошел, больше не посмотрев в мою сторону.
— Шел бы ты на…, борец за права черной расы! — презрительно бросил Тень напоследок, и они с Морисси равнодушно зашагали прочь.
В глубине души я был не против, чтобы они меня избили. Это было бы честнее, и мне не так стыдно. Но, когда входил в метро, я уже успел прийти в себя. И поблагодарил Бога, что Тень и его друзья не проломили мне череп.
— Тебе весь день дозванивается девушка, — сказал Малик, когда я открыл дверь.
Было около часу ночи. В этот момент зазвонил телефон. Это была Полина.
— Приезжай-ка в клуб, сейчас же. Мы с друзьями будем на Тридцать Второй улице. Хочу тебя с ними познакомить. Там будет играть Adam F из Англии. Ты о нем слышал?
Еще бы мне не слышать.
— Тогда собирайся, и побыстрее. Я жду.
Последние остатки воспоминаний об этом дне окончательно стерлись из моей памяти — так весело и твердо звучал голос Полины. Я не хотел оставаться наедине со своими мыслями — запах горелой резины преследовал меня и в квартире Малика. Я не хотел, чтобы Малик спрашивал меня, где я был. Не хотел вспоминать о стрип-клубе.
Нью-Йорк опять был со мной заодно, и я гнал в один из его ночных клубов.
* * *
Чтобы попасть в клуб на Тридцать Второй, надо было сделать пересадку на Четырнадцатой. Я шел по пустому огромному залу, покрытому кафелем. Кусочек нью-йоркской тьмы, который зацепил меня еще до того, как я спустился в метро, сопровождал меня и внутри. То же испытывал я, когда слушал песню «3rd Bass» из «The Cactus Album» нью-йоркского трио, состоящего из двух белых рэперов и черного ди-джея. Песня называлась «Заступить за 0 ч.». Она начиналась со звука будильника, извещающего, что стрелка перевалила за двенадцать ночи и настала пора томления перед тем, как вступить в нью-йоркскую ночь.
Навстречу мне через турникет прошагала девушка. Она уже выходила в город, уже заступила за 0 часов, как и я. У нее были длинные стройные ноги и очень короткая юбка. Она перебирала ими так, будто вывела на прогулку. То и дело поглядывала вниз и любовалась на свои потрясающие конечности.
Когда она проходила через турникет, мы оказались совсем близко друг от друга. Она подняла глаза и живо мне улыбнулась. Мне самому стало весело — Нью-Йорк простил меня за то, что я натворил вечером в клубе в Нью-Джерси. Вдруг до меня донесся ее смех, я обернулся. Она стояла и поправляла туфлю, слетевшую с ноги. Закинула голову назад и громко смеялась, ей было очень смешно — из-за туфли и из-за всего. Из солидарности я нагнулся и тоже начал поправлять свой башмак. Стоял согнувшись посреди станции, краем глаза косился на неоновый свет лампочек, отчего мое веселье возрастало.
Я сошел на платформу. В метро было пусто. В это время ночи здесь появлялись в основном одни черные. На моей стороне в отдалении стояла всего одна фигура. На противоположной платформе горстка людей, чернокожий парень, хорошенькая негритяночка и такая же сексапильная испанка. Им было восемнадцать, не больше, красивые, и по тому, как модно и нарядно одеты, ехали в клуб. Я наблюдал за ними, они меня не видели.
Оживленно болтали, парень — молодой человек черной девушки, это было ясно. Вообще все было ясно. Прежде всего — что роман у них начался недавно и чернокожая красотка показывала его своей подружке впервые. Парень шутил, болтал с обеими и очень старался. В какой-то момент девушки схватили его за руки и стали о чем-то горячо просить, и тогда он запел. Пел так себе — негритянский ритм-энд-блюз, но без присущей этому жанру музыкальности. Правда для девушек главное было, что старается. Пока парень исполнял свою песню, испанка с умилением смотрела на подругу, типа «вау, он у тебя такой милый». Потом подняла большой палец вверх, вроде того, что «классно», и тогда черная его поцеловала, а он ее обнял и довольно долго так держал. Ученик, получивший хорошую оценку, или там собачка, выигравшая приз, и с какой стати отпускать девушку?
