— Я поеду, — киваю на телефон, по которому только что звонили.

— Куда это ты поедешь?

— Откуда звонили.

— У нас, — говорят, — за последние три минуты пятнадцать запросов было, какой именно?

— Какой самый хороший.

Они засмеялись. Их сильно позабавило слово «хороший».

Супер Марио говорит:

— Поедешь в Йонкерс, — и начал писать адрес.

Потом посмотрел на меня и на бумагу.

— Я тебя раньше не видел, это что, твой первый раз?

— Да, — с вызовом отвечаю.

— Нельзя тебе ехать в Йонкерс.

Но меня ни с того ни с сего понесло. Я принялся их упрашивать. Сам не знал, что выдавал мой рот.

— У меня такое в первый раз в жизни, чтобы рядом с такими людьми, как эти. С местными. С черными, с испанцами. Всю жизнь мечтал, чтобы Нью-Йорк и чтобы сразу так. Понимаете, какая это в определенном смысле удача? Начать, как самый что ни на есть местный.

Этот Супер Марио очень внимательно меня слушал. Как будто то, что я говорил, имело прямое отношение к его профессиональной деятельности. Не думаю, что моя мысль произвела на него впечатление. Даже, что он в нее вник, не думаю. Но что-то он из моего болботания вынес. Что-то совершенно свое.

— В Нью-Джерси поедешь, — сказал он.

Разорвал бумажку и принялся писать новый адрес.

Мне стало обидно, что я не в Йонкерс, сам не знаю почему.

— В Нью-Джерси, — говорю, — я уже был. У меня там друзья.

Супер Марио строчит, будто я ничего и не сказал.

— Вот эта мысль и будет тебя греть, что друзья рядом.

— Я этих друзей в любую минуту могу увидеть. Вскочил на автобус и поехал. А в Йонкерс…

Тот вдруг поднял голову и говорит:

— Что ты о друзьях заладил? Тебе что, твои друзья дают работу? Мы ее даем! Не хочешь, поезжай к своим друзьям в Нью-Джерси и нанимайся к ним на работу. Может, они тебе лучшую подыщут, чем мы. Чем они занимаются?

— Отец семейства — писатель.

— Видишь, как хорошо! Может, роман напишешь? Про то, как мы тебе отказали в работе. Называется «Как я не получил своей первой работы в Нью-Йорке, потому что первое, что сделал, — это нахамил работодателям». Вполне себе хорошее название, Дэвид, ты не находишь? — обратился к добряку. — Если у тебя друзья есть в Нью-Джерси, зачем мы тут потеем, подыскиваем тебе работу? Может, не надо? Поедешь к ним — они тебе и машину купят, и сахар в чашке будут за тебя размешивать. Тогда можно вообще не работать. А?

— Нужда есть. Начать жить и тэ дэ и тэ пэ.

— А то у меня сейчас вообще по твоему поводу появились сомнения. У тебя есть разрешение на работу? Ты смотри! — Видно, сам хотел замять тему. — Если тебе друзья или еще чё-нибудь дороже работы, ничего ты в этой стране не добьешься. Это работа, сынок! — «Работа» он произнес с благоговением, будто речь шла о нетленных мощах, о мироточивой иконе.

— А я что говорю!

— Давай, ноги в руки — и в Нью-Джерси.

Второй — тот, который добряк, — сует доллар.

— Тебе на метро.

Они немного нервничали из-за меня. Вернее, за себя. Они же не знали, кого отправляют на работу и чего от меня ждать. Мне их нервозность на время передалась. Но ненадолго. Забрал доллар и пошел. Не спросил даже, почему не доллар двадцать пять.

Но это метро доллар и стоило. Потому что для рабочих, что ли? Доставляло к местам работы? Или ветка такая специальная нью-джерсийская? Кстати, нормальное метро; как любое другое. Вся разница, что за доллар, а не за доллар двадцать пять.

Еще в этом не было хорошеньких девушек. Может, потому и дешевле, что без хорошеньких девушек? И рекламы в этом метро не было, никакой. Туннель, освещенный тусклыми лампами, — стой на платформе, жди поезда. Какая реклама, когда проезд на двадцать пять центов дешевле, да и то деньги на него дает твой работодатель.

На станции я был один. Ощущал себя более местным, чем любой коренной. Я был из Нью-Йорка. Гул машин на эстакаде наверху, эхо шагов с лестницы, звук приближающегося поезда — все это был шум одной большой вечеринки, устроенной по поводу моего приезда. Я почувствовал легкий укол грусти, уловив, что то, что происходило сейчас, было началом конца. Вспышка петарды, которая гаснет в ночи, и ты, наблюдая за последними отблесками, постепенно погружаешься во тьму.

В вагоне было полно работяг. Наплевать мне на них, я сам еду на работу. Какой-то офисный очкарик, самоутверждаясь, смерил меня угрожающим взглядом. Я просто разорвал его ответным взглядом. Я вспомнил лондонские открытки с накаченными красавцами, долбившими отбойным молотком асфальт, домкратившими тачки в автосервисе, демонстрировавшими все виды мышечных усилий. Я нет-нет да и примерял на себя их работу. Никогда в жизни не хотел работать, но в такие мгновения думал, что если буду, то только чтобы быть, как они.

Район, в котором я вылез, был беспримесно промышленный. Источавший настроения моих брайтонских рейвов — почти всегда они устраивались в заброшенных фабриках и прочих мертвых индустриальных зданиях. У меня было впечатление, что это продолжение одной английской вечеринки в тех же самых устрашающих стенах. Здесь меня встречало то, на чем я завис там.

Я уже опаздывал. Но все равно к месту пошел не сразу. Купил хот-дог, сел на скамейку, стал лопать. Рабочий парень-модель с лондонской открытки. Я знал, что более рабочим, чем сейчас, уже не буду. Получу место, начну работать, и рабочесть пойдет на убыль. Все уже немного двинулось на убыль, я это чувствовал. Сидел, ел хот-дог, болтал ногами и уже был тем черным в Гарлеме, которым мечтал стать.

На площадке перед метро стояла, дожидаясь кого-то, девушка. В бежевом твидовом пальто, под ним — стройные обнаженные ноги почти такого же цвета. Как будто пальто надето на голое тело. Естественно, меня этот феномен заинтересовал.

Для завершенности сегодняшнего триумфа мне нужно было подойти к ней и сразить наповал ввезенной из Англии, но русских корней, сексапильностью. Не то чтобы мне хотелось с ней познакомиться, просто я был уверен, что это участь всех пролетарских красавцев с открыток — играючи разбивать сердца девушек по пути на тяжелую работу.

Я лихорадочно раздумывал, что бы ей такое брякнуть. Ничего в голову не приходило. Я стал немного на нее злиться. Потом твердо решил не подходить. Даже почувствовал превосходство: сижу, доедаю хот-дог и не двигаюсь с места. Не подхожу и не пристаю к незнакомке с пошлыми вопросами и предложениями. Но потом мне действительно стало интересно, что такая девушка делает в таком богом забытом месте. Район облезлый, а она как будто стояла перед зеркалом два дня кряду. Поймал себя на том, что думаю уже не о ней, а зачем она сюда забрела. И немного смутился: подумал, что если об этом спрошу, она поймет, что сама она меня не волнует. И обидится или, может, даже решит, что я сумасшедший. Потом подумал, что хватит думать, и подошел.

— Извините, как пройти… — я прочитал адрес на своей бумажке. — Это я вас так спрашиваю, — поспешно добавил, — безо всякой задней мысли. Не подумайте, что я к вам подошел, потому что вы тут так стоите.

— И как же это я так здесь стою, скажи, пожалуйста? — Неприязненности не скрыла.

— Ну, в бежевом пальто. В таком, как будто под ним ничего. Примерно так.

— В каком смысле «под ним ничего»? — Уже откровенно рассердилась и принялась разглаживать на пальто складки.

— В том смысле, что я вас спрашиваю, как пройти к… — я снова назвал адрес, — и меня интересует только, как туда пройти, и ничто другое. В том смысле, что хочу туда попасть и другого умысла не преследую.

После этого она от меня просто шарахнулась. Заметалась, как птичка в клетке. И взгляд стал горький.

— Я вообще здесь ничего не знаю, — произнесла безжизненно и стала на меня не смотреть, а коситься. — Я в первый раз тут стою.

— Я так и думал. — Я стал ей кивать. Болванчик. Чтобы выйти из положения, достал из кармана монетку и принялся подбрасывать. — Двадцать пять центов, — сообщил ей, — это на сколько больше стоит обычное метро. А я приехал на том, что за доллар. И кстати, который час?