— Кертис в больнице, — сказал коп Салиху. — Ты в курсе?

— Слушайте, — ответил тот, — два человека избивали беззащитного. Не мог же я пройти мимо и не вмешаться?

— Знаем, как ты вмешиваешься, — хмуро ответил полицейский. — Посмотрим, что он скажет, когда заговорит. У него прострелена нога. Мало ли, что он мерзавец. На это есть суд.

— Послушайте меня, сэр, — ответил Салих. — Вы меня недолюбливаете, но, может, это связано не с Кертисом, а с тем, что в вашем районе живет иностранец из арабской страны, у которого независимые суждения и свободные взгляды?

— У нас еще будет время поболтать, приятель, — бросил тот ливийцу. Глухая погрозила вслед копу, и музыка снова заиграла.

— Потанцуй с ней еще, — сказал Салих.

— Я все, — ответил я. — Может, ты?

Салих танцевал с Эстер. Она смотрела прямо перед собой с отчаянием во взгляде. Салих нагнулся и что-то прошептал ей на ухо. Ее лицо не изменилось. Я поднял голову на окно и спросил глухую:

— Он всегда такой клевый?

Та ничего не ответила. Продолжила свой одинокий танец, поглядывая на Эстер с Салихом. Наконец мне было хорошо в Калифорнии. Сидел в кресле-качалке, смотрел на них и неизвестно чему радовался.

Когда танец кончился, мы с ним отошли покурить.

— Бывают все-таки сюрпризы в жизни. Например, встретить по-настоящему неординарного человека, когда меньше всего ожидаешь. — Я выпалил это с излишним восторгом. Добавил: — Очень рад знакомству.

Лицо Салиха сделалось злым. Он с ненавистью проговорил в темноту:

— Если я не испугался Каддафи и не боюсь бросать каждый день вызов целой системе, неужели я струшу перед парой-тройкой подонков и не смогу съесть их на завтрак?

Я не знал, почему он так агрессивно это произнес. Не знал, почему он вообще это произнес. Мне почудилось, что он угрожал не только какому-то неизвестному врагу, но и мне. Он стоял ощерившись. Мы докурили сигареты и пошли к Эстер. Салих учтиво наклонил перед ней голову.

— Мир перестает казаться таким тусклым, когда в нем живут люди вроде твоей подруги, Миша. — Он проговорил это на полном серьезе.

— Приятно было познакомиться, — повторил я. — Мы живем в общежитии для иностранцев. Комната на втором этаже, заходи, прошу. Надеюсь, встретимся. — Я действительно на это надеялся.

Мы с Эстер шли к общежитию.

— Какой классный малый! — нарушил я тишину.

Она не ответила.

Нам навстречу двигался нищий. Он протянул руку, прося милостыни. Я жестом показал, что у меня нет денег.

— Думаешь, награды в этой жизни достаются бесплатно? — сказал он. — Слышишь, как стучит каблуками твоя милая! Думаешь, такую можно заиметь, ничего не делая?

Я не до конца поверил, что он в самом деле это сказал. Может, послышалось — я ведь пил на вечеринке? Чтобы отпетый маргинал настолько принимал участие в жизни? Я был уверен, что таким плевать на все. У входа в общежитие стоял негр, который болтал со швейцарцем с собакой, когда мы только приехали. Он был под кайфом. Он смерил взглядом Эстер. Пронзил ее глазами.

— Знаешь мой критерий образцовой попы? — пустил проверенный шар.

— Все знают. Но ты ведь, уверена, не удержишься и все равно сейчас скажешь. Ну! Достаточной твердости…

— …чтобы с нее классно было нюхать кокаин.

— Не устал повторять?

— Ты слышишь это от эксперта в оценке, с каких можно, с каких нет. В следующий раз, когда мне понадобится занюхнуть линию-другую, позови.

— Так уж и быть, — ответила Эстер.

— Нищий сказал, что я тебя не заслужил, — сказал я, когда мы вошли внутрь.

Она повернулась ко мне с насмешливой улыбкой.

— И ты, конечно, поверил. Будешь переживать до конца дней. Вспомнишь это, когда тебе стукнет восемьдесят, а я буду с обвисшими сиськами и дряблой задницей. Морщинистая и никому не нужная. А ты будешь сидеть и есть себя поедом.

— Но ты ведь меня тогда не бросишь? — На меня накатила такая неуверенность, что я задал вопрос не лукавя.

— Когда?

— Когда будешь с обвисшими сиськами и дряблой задницей?

Она прыснула.

— У меня будет тогда меньше шансов тебя бросить.

— А сейчас не бросишь? — спросил я по-прежнему серьезно.

— Не брошу, не брошу, милый. — И хотя она сказала это с легким пренебрежением, я испытал облегчение.

* * *

Когда мы легли, я долго не мог заснуть. В полутьме я разглядывал Эстер. Когда она засыпала, выражение ее лица становилось немного надменным. И таким красивым, что порой я переставал узнавать ее.

Прошло полчаса, а может полтора, и в комнату неслышно вошел тучный кудрявый мужчина. Встал посередине и стал глядеть на спящую Эстер.

— Салих сказал, что ты придешь на выручку, — наконец обратился он к ее профилю.

Я не заметил, когда она проснулась. Села на кровати и внимательно слушала, что он говорит. Я бы не удивился, узнав, что она так сидит давно.

— Салиха упекли в полицию, — сказал мужик. — Его подозревают в том, что он стрелял в человека. Один подонок изнасиловал девушку, потом его нашли на улице с простреленным бедром. Полиция подозревает, что это дело рук Салиха. Девушка была его другом.

Он неотрывно глядел на Эстер.

— Салих позвонил мне и объяснил, как найти вас. Он надеется, что ты подтвердишь в полиции, что он весь день был с тобой и не мог находиться на улице в момент покушения. Он уверен, что ты ему поможешь, — сказал гость, безапелляционностью тона пытаясь передать уверенность Салиха.

Эстер вскочила, он смотрел, как она натягивает лифчик.

— Полицейский участок в нескольких улицах отсюда, — сказал он. — Совсем рядом, идти недалеко.

Я влез в разговор:

— Почему не я? Я сошелся с Салихом ближе, чем ты. Он мой, а не твой знакомый, в конце концов.

— Потому что ты не американец, — быстро сказала Эстер раньше, чем я договорил до конца. — Будет лучше, если это сделаю я, и одна.

Я смотрел, как они уходят. Я вспомнил недавний сон, в котором не мог сдвинуться с места, а мои преследователи были совсем близко. Я лежал в постели и уговаривал себя, что все отлично. Что это здорово, что Эстер идет помогать Салиху. Мое впечатление от знакомства с ним было по-прежнему сильным. Я думал о том, что теперь что-то может измениться. Я лежал так довольно долго, и комната стала казаться мне камерой полицейского участка, в котором сейчас сидел Салих.

Я смотрел, как в комнату постепенно втекает свет. Я стал одеваться, было около шести утра. Вышел на улицу, пошел к полицейскому участку. Когда свернул в нужный переулок, Эстер и Салих уже выходили из участка.

— Эстер очаровала не только меня, — вместо приветствия проговорил Салих. — Копов тоже. А это все равно, что очаровать пса Цербера из Аида. У тебя выдающаяся девушка, Майкл. Как тебе Калифорния? — неожиданно спросил он.

— Она ровно такая, как я представлял. Каким, думал, место будет, в то и приехал.

— Показать настоящий Сан-Диего? — спросил Салих. — Тот, каким, ты думал, он едва ли может быть. Хотите прямо сейчас? Пара моих друзей-художников и музыкантов живет в здешних трущобах.

— Позвоню Лезли, — сказала Эстер, — прихватим ее. Небось знает Сан-Диего не больше нашего.

Мы с Салихом пошли к пляжу. Он ушел вперед. Я оглядел берег. Параллельно океанской дуге шла пешеходная заасфальтированная дорога, и та и другая упирались в горизонт. Над дорогой возвышались новостройки; очень смахивающие на московские. В фильмах про Калифорнию по таким тротуарам эффектные блондинки в шортиках катаются туда-сюда на роликах. Сейчас на дороге не было ни души. На пляже, кроме нас с Салихом, только двое бездомных. Оба лежали, по всей видимости, тяжело больные, может быть, даже умирали.

Издали Салих тянул чуть ли не на двадцатилетнего парня. Только когда я подошел поближе, можно было различить усталый взгляд и понять, что перед тобой зрелый мужчина. Одежда на нем была поношенная, не очень отличающаяся от бомжовой. Но сидела на нем так стильно, как сшитая дизайнером, который специально изготовляет битые вещи.