- Ей нужно побыть одной, - сказал он, указав на Китнисс, стоящую в нескольких метрах от нас. - Потом спуститесь.
Никто не возражал. И вот уже пятнадцать минут мы смотрим на неподвижную девушку.
- Китнисс, ты в порядке? – негромко интересуется Хеймитч, подвинувшись поближе к микрофону. Ответа нет.
- Китнисс, нам спуститься? – предпринимает новую попытку уже Гейл. Девушка молчит.
- Дай я, - Финник поднимается со своего места и идет к креслу Хеймитча. Ментор удивленно поднимает брови:
- Ты думаешь, что тебе она ответит? – с долей сарказма спрашивает он.
- Уверен, - спокойно отвечает Финник и негромко произносит в микрофон: - Кит, ты жива?
К нашему большому удивлению, ответ следует незамедлительно:
- Намного живее, чем ты думаешь.
Хеймитч с любопытством смотрит на Финника, а тот лишь пожимает плечами:
- Условный рефлекс. Именно этот вопрос я задавал ей там, - его голос срывается. Ему больно вспоминать о Казематах. – И она отвечала точно так же. Я был уверен в том, что она ответит.
Китнисс внизу приходит в движение. Она поднимается на ноги, вытирает перепачканные руки о свой костюм Сойки-пересмешницы и машет нам руками, призывая спуститься к ней. Через пару минут мы уже стоим бок о бок с символом восстания. Крессида просит Китнисс встать на то же самое место, где она только что была. На вопрос, что ей делать, женщина отвечает коротко:
- Просто покажи мне, что ты чувствуешь.
Китнисс кивает и покорно идет обратно к руинам. Мне хочется спросить, как она, но девушка уже среди останков своего дома. Она бледная, едва заметно дрожит. Точно такая же, каким был я, когда стоял среди того, что раньше было моим Дистриктом. Поллукс с Кастором наводят камеры на девушку, но она, кажется, этого не замечает. Она смотрит по сторонам, потом приседает на корточки, берет в руки горсть пепла и смотрит наверх. Никаких слов. Одни эмоции.
Потом мы покорно идем за Крессидой по улицам Шлака. Точнее, по тому, что от него осталось. Как и в прошлый раз, дорога усеяна останками людей. Китнисс, равно как и Гейл, бледнеет еще сильнее, стараясь смотреть куда-то в сторону, лишь бы не видеть всего этого. Она держится от меня в стороне. Я прекрасно знаю, что если я обниму ее сейчас, она покажется слабой. А Китнисс этого не хочет. Она сильная. Точнее, старается казаться такой .
Когда мы добираемся до дома Гейла, его тоже заставляют побродить среди развалин. Только вот в отличие от Китнисс парня засыпают тонной различных вопросов. Обо всем. О Шлаке, о школе, о семье и работе. Крессида просит его еще раз рассказать о той бомбежке. Китнисс чуть наклоняется вперед, вслушиваясь в каждое слово друга. Он замечает ее взгляд, и, заканчивая рассказ, смотрит прямо на нее.
Затем мы тащимся в город. У развалин пекарни Китнисс инстинктивно поворачивает голову в сторону моего дома и чуть замедляет шаг. Но затем трясет головой и снова идет дальше. Мы ничего не снимали здесь лишь потому, что делали это раньше, еще когда Китнисс и Финник были в Тренировочном центре. В самом начале тренировок.
Когда мы подходим к искореженному куску металла, который раньше был висельницей, Крессида интересуется, пытали ли нас когда-нибудь. Вопрос крайне неуместен для Китнисс и Финника. Парень лишь хмыкает и негромко говорит девушке:
- У меня в ушах до сих пор свист стоит, когда я вспоминаю об этом.
Она печально улыбается в ответ и тихо бросает:
- А я до сих пор помню кожаные колечки плети на белом кафеле. И свою кровь там же.
Финник обнимает ее за плечи, а Китнисс закрывает глаза. Есть что-то такое, что могут понять только они. В том числе и эти воспоминания. Гейл ревниво смотрит на эту парочку, а я лишь с удивлением отмечаю про себя, что я абсолютно спокоен. Наверное, потому что я знаю, что Финник и Китнисс просто друзья. У него есть Энни, а у нее… я.
Плутарх предлагает Гейлу показать путь, который проделали часть жителей в ночь бомбежки. Он снова звезда экрана, поэтому покорно идет впереди. Я стараюсь держаться где-то в середине, но замечаю, что Китнисс плетется в хвосте, поэтому замедляю шаг.
- Как ты? – заботливо спрашиваю я, приобнимая ее за талию.
К моему удивлению, она не убирает моей руки.
- Наверное, так же как и ты, когда приехал сюда в первый раз, - отвечает она монотонно.
Я молчу. Китнисс убирает выбившуюся прядь волос за ухо, спокойно смотря куда-то впереди себя. Мы уже добрались до Луговины и теперь перебираемся через забор. Девушка мрачнеет не то от того, что тут и там разлагающиеся останки, не то от того, что по ее лесу гуляет столько противных ей людей.
К тому моменту, что мы добираемся до озера, Гейл едва может связать два слова. Несмотря на сентябрь, погода еще жаркая, мы все обливаемся потом, особенно Кастор с Поллуксом в своих панцирях, поэтому Плутарх объявляет перерыв. Я старательно пытаюсь вспомнить, почему же он захотел спуститься с нами, а не остаться на планолете. Пока я размышляю, Китнисс стаскивает ботинки и носки и босиком бродит по песчаному берегу озера. Финник вскоре присоединяется к ней, и они негромко о чем-то разговаривают. Потом Крессида зовет обоих обедать. Взяв свои бутерброды, Китнисс, к моему удивлению, садиться не рядом с Финником, не рядом со мной, и даже не рядом с Гейлом, а устраивается возле Поллукса. Кажется, ей хочется помолчать. Я опускаюсь на землю недалеко от нее, чтобы иметь возможность слышать, что она рассказывает ему. Как это ни странно, никто не разговаривает.
Заметив что-то в ветвях, девушка толкает безгласого локтем, показывая куда-то. Я присматриваюсь и замечаю черно-белые крылья маленькой птички с хохолком. Поллукс указывает на брошку Китнисс. Та кивает. Это сойка-пересмешница. Она что-то негромко говорит ему, а тот воодушевленно кивает. Прожевав остатки своего бутерброда, девушка прочищает горло и негромко свистит четыре нотки. Мелодия Руты. Все головы тут же поворачиваются в сторону девушки. Китнисс, кажется, этого не замечает или не желает замечать. Она смотрит, как лицо Поллукса заливается восторгом, когда птички повторяют мелодию. Он сам что-то насвистывает, к моему большому удивлению. Сойки тут же повторяют. Телевизионщик радостно улыбается, снова и снова повторяя мелодию. Наверное, это его первый разговор за столько лет молчания. Музыка привлекает птиц. Новые и новые сойки садятся на дерево, под которым сидят Китнисс и Поллукс. Парень пихает девушку в плечо, а потом что-то выводит веточкой на земле. Мне не видно, что, но девушка минуту колеблется, а потом согласно кивает и поднимается на ноги.
- Хочешь услышать, как они поют песню? – спрашивает она у него. Девушка смотрит на птиц и негромко начинает:
В полночь, в полночь приходи
К дубу у реки,
Где вздернули парня, убившего троих.
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Я мечтательно закрываю глаза. Голос у Китнисс не сильно изменился с тех пор, когда я впервые услышал его. А ведь прошло двенадцать лет…
В полночь, в полночь приходи
К дубу у реки,
Где мертвец своей милой кричал: «Беги!»
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Птицы внимательно слушают. Во всем лесу стоит тишина, когда она поет. А Китнисс не верит мне, когда я говорю ей об этом.
В полночь, в полночь приходи
К дубу у реки,
Видишь, как свободу получают бедняки?
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Я открываю глаза и смотрю на нее. Она едва заметно дрожит, кажется, что с этой песней связано много воспоминаний. Должно быть, она думает об отце, который пел для нее эту песню.
В полночь, в полночь приходи
К дубу у реки,
И надень на шею ожерелье из пеньки.
Странные вещи случаются порой,
Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?
Кажется, птицы ждут продолжения, но Китнисс молчит. Я все еще не могу отвести от нее взгляда. Она, кажется, замечает, что я смотрю на нее, и чуть поворачивает голову, чтобы лучше видеть меня. А затем, будто что-то замечая, она резко оборачивается и видит в руке Кастора включенную камеру. Я недовольно морщусь. Она пела не для камер. Для Поллукса. И для себя. Все смотрят только на нее. Поллукс плачет, сидя рядом с ней. Кажется, эта песня заставила его о чем-то вспомнить. Девушка тяжело вздыхает и прислоняется к стволу. И тут начинают петь сойки. Очень красиво. Но я смотрю только на девушку. Понимая, что ее снимают, она не шевелится, пока не слышит заветное: «Снято!»
