4 июля

После смены звеном стояли во дворе, ждали автобус. К нам подошла грязная шахтная собака и тоскливо завыла.

— К покойнику, — сказал один. Другой пинком прогнал ее. Интересно, будет ли покойник? Я не кровожаден, просто любопытно, сбудется ли примета.

Пафосным стихом В. Ляхова навеяло.

Считается, что в шахте должно быть страшно. И бывает, когда вывозят очередного невезучего. А в остальное время — темно, грязно, холодно. И тяжело.

«Смелее, только и всего…» — это, пожалуй, относится только к ГРОЗам, самая опасная работа у них (пусть не обижаются проходчики, просто про их работу я ничего не знаю). А много ли смелости нужно, чтобы быть КС-ником, машинистом электровоза, стволовым? Да тем же самым пересыпщиком? Любой сможет.

А про ГРОЗов я пока не могу сказать — смелее они, дурнее или им больше других деньги нужны. Вот переведусь в лаву, тогда узнаю.

А вообще все стихи и песни про шахтеров рассчитаны на шахтеров пьяных, расчувствовавшихся, жалеющих себя. Или на тех, кто в шахте никогда не был, кому в этом тупом и тяжелом труде видится романтика.

10 июля

Каждый раз, спускаясь в шахту, я с завистью смотрю на выезжающую смену — отмучились. А нам предстоит долгих 6 часов. Зато по выезду, грязный и загребанный, я вижу чистых людей, опускающихся в шахту, и радуюсь, что я не с ними, что на сегодня для меня все закончилось.

Рабочие глухо ропщут, недовольны всем, слышны редкие и пока робкие призывы бастовать. Вряд ли они на это решатся — разве уж совсем невмоготу станет. Но высшие стараются этого не допускать, то денег подкинут, то колбасы под зарплату («Всем кинули по палке» — смеются коллеги). От ежедневных этих разговоров об обмане и несправедливости портится настроение, пребывание под землей кажется бессмысленным, хочется бежать.

14 июля

Мужик из нашего звена в завязке, лет 6 не пьет. Его спрашивают:

— И не хочется?

— Сначала сильно хотелось, первые два года. Да и теперь, бывает, так захочется, хоть вой.

Один из работяг (ни к кому не обращаясь):

— Тут каждый день хочется…

Сегодня у наших смелых парней мероприятие — бутылек. Да не абы какой, а с закуской, и много. К недоумению всего звена, я пить отказался. На шахте если человек не пьет, то либо баптист, либо «триппер впоймал». Других причин нет. Вот и меня, зная точно, что не баптист, стали подозревать в триппере. И не объяснить ведь, слов таких нет. Вечно я попадаю не в струю. Был барменом — пил без меры, хотя и запрещали («Пьяный за стойкой — преступник»). Сейчас пить обязательно, но не хочется.

Как–то спросил у них, почему они ежедневно пьют? Все отшутились, лишь один попытался ответить серьезно:

— Если не пить, что остается? Выпил — и два часа счастлив.

15 июля

Середина лета, жара, духота. Еле живые вываливаются людишки из рабочего автобуса и стремятся в шахту. Там хорошо, прохладно.

На работе я был зол и мал. Всем наплевать на худого пересыпщика с лопатой и мелочными проблемами. Подумаешь, товар сыплется! Тут лава стоит, цепь рвется, давай–давай, вперед к победе, дадим стране угля!

19 июля

Ежедневно спрашиваем у начальника про деньги. Тот отвечает — к концу недели, после 25‑го, после 30‑го. И так уже не первый месяц. Работяги возмущаются, негодуют, в рот ебут эту шахту, однако в лаву лезут и работают по–коммунистически.

Сегодня плюнул на все — долг, совесть, честь и ум — и позволил конвейеру свободно заштыбовываться. А до этого совершил, можно сказать, подвиг: отрегулировал ленту так, чтобы товар сыпался на нее, а не куда придется. Не стоило оставлять такой подарок сменщику — пусть бы поебался как я — да лень было возиться с барабаном, разбалансировать его.

Работяги кричат, что ходят в шахту голодными. Поэтому, видимо, руководство ввело новую услугу — выдачу тормозков под зарплату.

Туда входит четверть булки хлеба, кусок колбасы, луковица размером с каску и две карамельки. Иногда бывает, что дома действительно есть нечего, приходится брать казенный тормозок. Луковицу я сразу отдаю крысам. А колбасу однажды уронил на землю. Она тут же обвалялась в угольной пыли, выглядела омерзительной и несъедобной. И все же, сполоснув в канавке, съел.

22 июля

Часть смены стояли ленты. Когда же они, наконец, заработали (проклятые КС-ники, герои соц. труда), я преспокойно заложил духовку досками, избавив себя от лопаты. Угрызения совести, или что там досталось мне от прежнего строя, подавил без труда. В свободное время соорудил из цепей, жабок и распила качели, где и впадал в детство до конца смены. Так работать можно. С деньгами вот туго.

Коллеги страшных историй не рассказывают, все о работе да рыбалке. Перестал их наблюдать — надоели.

27 июля

Горбатые накосили полосок, выполнили план, теперь рубятся за дополнительные метры.

Комбайн — своего кормильца — как только не называют: балалайка, железяка, трактор, ойня.

Когда все идет нормально — не рвется цепь, не падает порода, не стоят ленты, поверхностные службы приходят в возбуждение — кажется, сегодня лава даст добычь! Беспрестанно звонит диспетчер и спрашивает, где комбайн (в смысле — на какой отметке). Обычно диспетчерами работают пенсионеры, что полжизни провели под землей. Но иногда сажают тёть, которые знают о шахте понаслышке. Работяги любят издеваться над ними. Звонит такая тётя под лаву:

— Почему встали? Где комбайн?

— На уклон выехал, воды попить.

Та, нимало не сомневаясь, передает эту информацию директору. Дескать, в такой–то лаве комбайн выехал на уклон попить воды. Можно представить, что она слышит в ответ.

28 июля

Курили с мужиками на пульту. Из лавы вылез один из горбатых и стал отчитывать нас за это.

— Да ладно, успокойся. Чего ты завелся?

— Я видел, как горит метан, и не хочу увидеть, как он взрывается.

Шахта у нас не газовая, как горит метан я никогда не видел. Коллеги тут же рассказали, как на других шахтах работяги мечутся по лаве, сбивают фуфайками языки пламени.

2 августа

Как–то на бутыльке, захмелев от первого же стакана, я бахвалился — меня, дескать, лопатой не заебешь. Оказалось, что очень даже заебешь, сегодня со мной это проделали. Выехал из шахты чернее комбайнера. Коллеги советуют переходить в лаву, там легче. А пересып, мол, это самое гиблое место. Так и есть.

ГРОЗов много, они коллектив, сила (хотя бы в лаве), а я один, слаб и мелок. Мои проблемы — лента сходит, товар просыпается — это мелочь. Давай добычь! качай! и нет у меня права голоса. Скорей бы в отпуск. Уехать и забыть эту шахту.

3 августа

Сегодня залез в лаву. Коллеги обрадовались, наперебой принялись учить меня задвигать конвейер, чистить окопы, проводить посадку, крепить. Тесно там у них. Не знаю, смогу ли привыкнуть. Зато как гордо звучит — работаю в лаве, уголёк рубаю.

Подсвинок опять завел свою бодягу про бутылек. Мужики рассмеялись ему в лицо. Звеньевой посоветовал ходить на поминки: помимо водки там дают пирожок и компот — тройная выгода.

Завтра последний день. По традиции отпускник в последний день в шахту не идет, его отмечают. Отметят ли меня? Это зависит от Подсвинка, а ему нужен бутылек.

4 августа

Звено меня отпустило. Обсуждения не было — традиция такая. Да и не самый плохой я парень, врагов не нажил, отношения в коллективе ровные.

Вечером сидел дома и слегка стыдился — вот, я здесь, а они там, кто–то орудует моей лопатой, чистит мой пересып. Если забыть мелкие обиды, оставить личную говнистость каждого, то оказываются они неплохими мужиками. Обидное слово «быдло» можно заменить политически грамотным «пролетарии» или нейтральным «рабочие». А проще и точнее сказать «шахтеры».