Наставник насмешливо:

— Не умничай. Бери вон ту ойню и засовывай сюда, студент.), занимались ручной откаткой и постановкой забуренных вагонов на рельсы, короче — мило проводили время.

И все же я считаю эту работу тяжелой, грязной и неблагодарной. А советская пропаганда так романтизировала труд шахтера, что он считался почетным и чуть ли не благородным. Ничего тут нет благородного. Есть уголь, добываемый в нечеловеческих условиях, и есть люди, которые за деньги (а сейчас и бесплатно) подвергают себя истязаниям и рискуют жизнью.

Как сказал наставник:

— Где ты видишь людей? Одни шахтеры.

А вообще мне пока нравится. Как все новое, необычное, ненадоевшее.

26 мая

Мой учитель, сенсей, гуру отправился зачищать пересып, оставив меня одного с телефонами, пультами и селектором, бегло рассказав, как всем этим пользоваться. Немного растерянный от свалившейся ответственности я с серьезным видом приготовился исполнять свои обязанности, как вдруг стало темно. Будучи еще человеком штатским, не шахтером, в первую секунду я подумал привычно: — Суки, опять свет отключили! Но уже во вторую с ужасом осознал, что погасла лампа. Тут мне стало по–настоящему страшно. Страшно не темноты или кишащих везде крыс. Страшно неизвестности. Что теперь делать, как включать все эти конвейеры, толкатели, отвечать на звонки в кромешной тьме? И все же, подсвечивая зажигалкой, я что–то включал, кому–то отвечал, а потом вызвал из лавы горного мастера. Он выехал на ленте и спас меня. Свет его лампы был, в буквальном смысле, лучом света в темном царстве.

27 мая

Всю смену грел жопу на сухой и слушал байки стариков. Не так уж он тяжел, этот шахтерский труд. Только жене не стоит об этом говорить.

Втиснулись в клеть, закрыли двери.

— Все зашли? Руби канат! Долетим.

Веселый народ эти шахтеры, и юмор у них черный, под стать лицам.

28 мая

Первый выходной. Город полон пьяных пограничников. Жаль, я не пограничник. Тоже хочу валяться на траве в зеленой фуражке и петь задушевные армейские песни.

30 мая

Снова шахта, грязь и мрак. Наблюдал как клепают ленту. Спал.

Называюсь я теперь «коренной». Из лавы кричат по селектору:

— Коренной! Ответь! Коренной!

— Говори.

— Запускай линию!

И я запускаю линию. Работа несложная и не грязная. По сравнению с ГРОЗами, вылезающими из лавы с бархатисто–черными лицами и белозубыми улыбками, я, можно сказать, хожу в белой рубашке.

1 июня

Дали деньги — 22%. Работяги возмутились и устроили забастовку. Я, проработавший 5 дней, тоже бастовал.

К бунтовщикам вышел директор. Умело оперирую цифрами, он объяснил, на что ушли деньги. Никто ничего не понял, но все почувствовали, что их опять наебали. Прозвучали оскорбительные выкрики с мест. Один подвыпивший шахтерик набросился на директора со словами «пидорас!», «гребанный гандон!» Тот совсем по–пацанячьи предложил «пойти выйти».

Народ еще немного поколобродил и с чувством глубокого неудовлетворения разошелся по домам.

Нет организации, нет идейных вдохновителей, таких как большевики, подначивавшие рабочих на революцию. Если появляется горластый народный выдвиженец, его тут же укрощают и приручают. Основной аргумент работяг — нам нечего жрать, мы дохнем с голоду. Глядя на их тормозки, я бы так не сказал. Мы с женой с голоду не дохнем, однако мой тщедушный тормозок (кусок хлеба, кусок сала и редиска) не идет ни в какое сравнение с их скатертями–самобранками.

2 июня

Все, мятеж подавлен. Не пришлось прибегать к уговорам, задействовать казаков или водомёты. Бунтовщики удовлетворились обещанием выдать деньги 6‑го числа и взялись за старое, то есть пошли на работу. Правда, отдельные негодяи пытались баламутить людей, но те потихоньку просачивались в шахту, приговаривая:

— Ну, если и в этот раз обманут, то мы..! Мы их..! Мы им..!

Хотя в том, что обманут, никто не сомневался.

3 июня

Меняли ролики на ленте, и я понял, насколько далек от всех этих железноремонтных работ. Как ловко и быстро все получается у них, и как беспомощен я! И это отсутствие не опыта даже, а технического мышления. Теряюсь от слов «флянец», «муфта», «редуктор», путаю ключи, короче, выгляжу полным неумёхой.

6 июня

Деньги дали, 15%. Обманутый народ снова принялся бастовать. И снова как–то робко, несмело. Мы сидели возле нарядной своего участка, мимо нас в грязную баню постоянно тянулись рабочие.

— Куда? — грозно спрашивал каждого самый сердитый КС-ник Вася У-ров.

— Водички попить, — отвечали.

Однако, попив, никто не возвращался, потихоньку переодевались и опускались в шахту. В конце концов пошли и мы. Попытка бунта бесславно провалилась.

12 июня

В шахте каждый что–то ворует, а я, не зная чего украсть, испытываю зависть и досаду, этакий зуд — чего бы мне ухватить? Но ничего уже не осталось. Кабеля найдены и выпотрошены, троллеи вырублены, запчасти к механизмам растасканы. Остается спать на сухой в свободное от лопаты время.

15 июня

В этой шахте кого только нет! Списанные летчики–истребители, уволенные за пьянство врачи–педиатры, бывшие певчие церковного хора, криворукие крупье казино и беглые моряки торгового флота. Сборище неудачников.

Процесс начала работы я уже кратко описывал, теперь подробнее. Набиваемся в клеть — ржавый железный ящик, куда помещается до 20-ти голов чумазого рабочего скота. Стиснутые как шпроты в банке, опускаемся вниз. Я уже порвал сапоги и теперь вместе с другими выпрыгиваю из клети до полной остановки, пока не хлынула вода.

Спустившись, забираемся в узкие железные коробки. В козу помещается 18 человек — жопа к жопе, плечо к плечу — пошевелиться в такой тесной ситуации сложно, тем более достать сигареты. И все равно курят, травят байки, играют в карты. Все шахтеры играют в примитивную разновидность «козла». «Дурак» считается слишком сложной игрой — думать надо. («Козел» — самая интеллектуальная игра после перетягивания каната — шутят коллеги) Проигравшим рисуют мелом звездочки на плечах. К лаве многие приезжают капитанами и выше.

Лавки в козе жесткие, часто вообще отсутствуют. К концу поездки после всех толчков, рывков, забуриваний и переформирований состава задница немеет. Иногда уже рад идти пешком 4 километра по жидкой грязи. Во всех неприятностях дороги виноват, конечно же, машинист. Его хуесосят постоянно, он молчит, изредка огрызается. Часто коза бурится, и тогда уже матерится машинист, бегая вокруг нее и пытаясь поставить. Пассажиры с интересом следят за ним, делают едкие замечания. Безуспешно проебавшись полчаса, машинист взывает к нашей совести. Тогда мы вылазим и вручную ставим козу на рельсы.

Приехав на рабочее место — седьмой уклон, все рассаживаются в нише и достают тормозки. У каждого свое место. У меня его еще нет, поэтому, пока они едят, я считаю груз и порожняк или курю. Наконец, ГРОЗы сваливают, и тогда я принимаюсь за свои убогие бутерброды.

Крысы снуют под ногами. Старые, опытные держатся в стороне, а беспредельный молодняк чуть ли не вырывает куски из рук. Не знаю, чем они здесь питаются. Жрут газеты из под тормозков, человечье дерьмо. Коллеги рассказывают — садишься погадить, а крысы визжат и дерутся у самой задницы.

Поев, покурив, полежав и снова покурив, я беру лопату и иду в уклон. Это мое рабочее место, тут я работаю. Работаю–работаю, пятнадцать минут, двадцать, потом бросаю лопату, произношу: «А ну его на ой!» и прыгаю на ленту.