А еще... Добрым хозяин был. Вот, что самым важным оказалось. Таким же добрым, как Терри. И те чувства, которые были похоронены и закрыты глубоко в душе под шрамами и рубцами, снова потихоньку наружу просачиваться начали.

О Терри Скай не думал уже четыре года. Запретил себе думать. И так знал, что грех большой на свою душу взял, и расплатиться за этот грех вряд ли получится даже до конца жизни. Такое не прощают. И дон Ферра - отец Терри, конечно, простить не смог. Да и не пытался. Даже слушать не захотел. Для него один виноватый во всем был. Только Скай и никто больше. И слишком больно было стоять рядом и смотреть, как плачет взрослый сильный мужчина и понимать, что это ты виноват в его горе. Даже после не было так больно, когда... Скай по-честному думал, после происшествия, что его там в поместье сразу и... А вот, что "и" - в воображении слишком страшные картинки рисовались, начиная с того, что на конюшне запорют или отдадут, как игрушку, наёмникам на плантации... Ничего такого не случилось. Да и дон Ферра, как он сказал, "руки пачкать о такую мразь" не захотел. Только татуировку плайзом с плеча свел и продал с ближайшим караваном.

А Скаю больше всего эту татуировку и жалко было. Ничего у него от Терри не осталось - только имя его на плече. А у Терри на плече было написано "Скай". Это Терри придумал, когда еще все хорошо было, и он только-только пошел самостоятельно после болезни. Ходить-то только начал, а отцовский кар уже додумался свистнуть потихоньку и, Ская с собой взяв, в город на денёк слетал.

Дурачились тогда. Даже слишком. Скай, управление каром отобрав, от скорости, от свободы дурея, такие кренделя в небе выписывал, что любой бы боялся. А Терри не боялся, Терри Скаю верил. Верил безгранично. Целый день тогда развлекались - и в кино были, и даже успели на вечерние соревнования по крикету, но Скаю скучно стало - он же за чемпионатом совсем не следил, сбежали с матча. А после, накупив всякой вкусной всячины на уличных лотках просто у стадиона, веселились, измазывая друг друга то кетчупом, то мороженным, разговаривали о будущем. Терри обещал, что как только ему двадцать один исполнится, как только он имуществом распоряжаться начнет, так сразу Скаю вольную подпишет. Ведь Скай его, Терри, подарок на день рожденья. А Скай, почему-то за все то время, что невольником проходил, даже рад был, что у него такой хозяин, и что Скай не просто мальчишка с плантации, за три копейки на сезон купленный, а особенный. И к Скаю Терри тоже относился по особенному. Как другу, как к ровне, как к... Любовь была чуть позже. Но тоже была.

И это Терри ошейник снял. Не мог своего Ская, такого родного и такого красивого в рабском ошейнике видеть. Отца упросил, чтоб уродливый обод на шее на ручной браслет заменили. И когда Скай в первый раз за четыре года, не ощущая на шее удавку, еще и додумался браслет рукавом тахэ прикрыть, то вообще вольным снова себя почувствовал. А зря... Не надо было Ская даже дразнить. Только хуже получилось. Воля - она крепче вина опьяняет и заставляет делать слишком большие глупости. Забылся Скай, что на самом деле и купчая на него до сих пор у хозяина, и только хозяину решать, что со Скаем дальше будет.

Но в ту поездку, когда Скай уже с браслетом был, все для него по-особому складывалось, как для вольного - Терри даже вещи свои Скаю отдал. Поэтому и в городе дурачились, и в кино вместе ходили, и на стадион попали. Никто и подумать не мог, что Скай невольник. Терри так захотел. И татуировки это Терри предложил сделать. Скай совершенно не против был, потому что давно хотел на теле перекрыть то давнее, что от отчима досталось. И рад был, если б вместо выжженного криво и косо "вор" на плече такая красивая и такая обычная надпись была бы. Тем более с именем Терри.

Скай боли не боялся, он давно научился, как можно отключать боль. И Терри не боялся - это Терри научил Ская боль убирать. Поэтому оба, сидя в креслах татуировщика, даже не пискнули, а только подшучивали друг над другом бесконечно и за руки держались.

Влетело, правда, от дона Фьера после. Но Терри на себя всю вину взял, а Ская только без ужина оставили. А после и вовсе забыли, что он наказан.

Татуировка была красивой. Дон Ферра, конечно, ругался. Но, что он мог сказать, если татуировка тоже желанием Терри была. А он никогда с сыном не спорил. Тем более в то время, когда Терри выздоровел и стал самостоятельным, когда с инвалидного кресла поднялся и смог бы полноправным наследником и поместья стать, и театра.

Как бы Скай хотел то время вернуть, чтоб попытаться все исправить. Чтоб сделать немного по-другому. Пусть бы и для себя хуже, но Терри тогда бы точно жив остался. Но не мог вернуть, как ни хотел. И думать о Терри долгое время не мог, потому что это все равно было, что думать о несбывшейся вольной и несложившейся нормальной жизни.

И о том, что сам оказался настоящим чудовищем. Не из сказок и фильмов. А реальным. Потому что по-другому и назвать никак нельзя было Ская. И прав дон Ферра был, когда все это Скаю высказал.

"Я ж к тебе по-нормальному относился, я ж тебя в доме поселил, вы ж с моим пацаном вместе и всюду, ты ж даже и работы никакой не знал... Он на тебя надышаться-то не мог, а ты... Зачем ты так с ним, что тебе мальчишка сделал? Голову ему к чему кружить было? Вольную таким путем получить захотелось? Так ко мне бы пришел, рассказал все, как есть, - я б тебе сам подписал. И выгнал на хрен и из имения, и с планеты. Но сын хоть бы жив остался. А так... Как же ты мог? Ты самое настоящее неблагодарное чудовище и есть, как змея Гаррота, которая укусила того, кто ее к сердцу приблизил. Ненавижу, слышишь? Морду твою ненавижу смазливую, правы были те, кто говорил, что только шлюхи с таким лицами и бывают. А я не верил, думал, ангела невинного отогрел. А ты... чудовище".

Скай до сих пор каждое слово помнил. И страшно было, и стыдно. Другой бы, на месте Ская, голову в петлю давным-давно сунул. А Скай так и не смог. Хоть хотел, наверное. Но... останавливало только одно. Хоть и понимал, что только он виноват в случившемся, но точно знал, что не хотел этого. И все, что Скай делал, все что пытался сделать и как он пытался исправить то, что уже произошло, только из-за того было, что он по-настоящему любил Терри. Всем сердцем. Хоть и не понимал этого вначале. И игрой начало было, действительно из-за вольной. Любовь правдой была. И эта правда даже чудовище оправдывала.

Снова плохо стало. Снова сердце заколотилось. Сел на постели, задышал тяжело и неожиданно сам для себя, не выдержав, расплакался. А слезы были такие горючие, словно регенерирующий раствор. Но только даже такие слезы облегчения не приносили. Не заживали старые раны. Да и как могли обычные соленые капли, пусть и искренние, то, что было, зачеркнуть и исправить?

Но плакал. И ничего с этим поделать не мог.

А Эрик, в кровать забравшись, развернув ком так, чтоб можно было наблюдать, что в гостевой комнате происходит, тоже долго заснуть не мог. Видел, Скай места себе не находил. Думал сначала, что ожог мешает, болит, и даже уже за медботом сходить хотел. Но после понял - не в ожоге дело. Даже дотронуться до раны Скай не пытался. Сев на кровать, после двадцати минут кручения в постели, руками себя обнял и вдруг расплакался. Как маленький.

Не рана Ская беспокоила, а что-то другое, давнее. Но чем помочь и, главное, стоило ли сейчас ему мешать, Эрик не знал. Ведь при нем парень слишком закрытым был, все эмоции гасить старался. Может, поэтому и плакал сейчас, в темноте, что не хотел, чтоб его видели.