Деятельность Польревкома и Галревкома достигла своего апогея к 14 августа. В этот день Дзержинский переехал из Белостока в Вышкув, городок в низовьях Буга, всего в сорока километрах от Варшавы. Он готовился с триумфом вступить в столицу. Буденный осадил Львов.

В ретроспективе, советские политические эксперименты 1920 года в Польше выглядят как классический пример марионеточных режимов, следующих в обозе вторгшейся армии. Однако обвинения в злом умысле преувеличены. В 1920 году непосредственной задачей Красной Армии было не установление новой государственной власти, а провоцирование социальной революции. Большевистские лидеры не обдумывали толком даже административное устройство новой власти в самой России, Советский Союз еще не существовал, а будущее устройство Советской Польши или Советской Галиции было не яснее будущего Советской Украины, Советской Германии или Советской Америки. Ничего не готовилось заранее, все было импровизацией. Политические эксперименты устраивались исходя из текущей военной ситуации, а не из заранее обдуманных планов.

Пожалуй, правильнее было бы сделать упор на элементы фарсового применения собственных иллюзий. Вторжение в Польшу было предпринято политиками, находившимися в изоляции от остального мира в течение всей своей короткой карьеры. Будучи основателями первого в истории социалистического государства, они не имели примеров для подражания. Применяя на практике идеологию, все еще находящуюся на этапе формирования, они прибегали к воображению, догадкам и дедукции на основании материалов из своих марксистских учебников. Как руководители государства, лишь недавно вернувшиеся из изгнания, ссылки или из подполья, они использовали в своей деятельности хаотичную смесь интуиции, догм, непокорности и внезапных вспышек энтузиазма. Когда они вошли в Польшу, они были как стайка малышей, которые из любопытства выбрались из своих политических яслей на улицу. Если Советы и предприняли в 1920 году беззаконие международного масштаба, вызвано оно было скорее детским невежеством, чем прямым умыслом.

* * *

То, что война ускоряет общественные и политические изменения, является правилом, многократно подтвержденным на практике. Война действует подобно мехам, раздувающим тлеющие проблемы в пламя, подталкивая людей к новым решениям и новым распрям. Не всегда замечают, однако, что давление, оказываемое войной на общество, временами действует взаимозависимо по обе стороны фронта, и усиление нагрузки с одной стороны фронта сопровождается снижением нагрузки на другой его стороне, и оба эти состояния одинаково опасны для общественной и политической стабильности. И, если летом 1920 года Польша страдала от избыточного политического давления, то Россия испытывала легкий приступ политической кессонной болезни.

Кризис в Польше становился все острее на контрастном фоне ранее господствовавшего настроения апатии и самодовольства. В мае в коммюнике Генерального штаба говорилось об “окончательном разгроме советских сил”. Кабинет министров Скульского работал спокойно. Авторитет Пилсудского поднялся на недосягаемую высоту, даже среди его оппонентов. Национал-демократы смотрели на его военные успехи с молчаливым одобрением, социалисты на своем съезде в мае готовились к вхождению в правительство, крестьянские партии в основном были заняты земельной реформой. Сейм занимался внутренними вопросами. Новый закон об обязательном медицинском страховании должен был задобрить критиков с левого крыла. Только коммунисты, слабое внепарламентское меньшинство, сохраняли непримиримую враждебность к государственному руководству. Теперь же, практически внезапно, ситуация поменялась. Вначале битва на Березине, затем потеря Киева и, наконец, в июне и июле ежедневные сводки о наполовину скрываемых поражениях, о пересеченных противником реках, о сдаче городов - Житомира, Ровно, Минска, Вильно, Гродно, Белостока, внушали даже недалекому обывателю мысль, что и его собственный дом и жизнь скоро будут в опасности. 9 июня правительство Скульского подало в отставку, дабы избежать общественного гнева. Пресса проснулась. 16 июня ведущая консервативная газета “Rzeczpospolita” призвала к созданию правительства народного единства и к подчинению главы государства сейму. В течение двух недель правительства вообще не было.

23 июня национал-демократ Владислав Грабский согласился сформировать временное правительство. Чтобы оживить министерство иностранных дел, из посольства в Лондоне был отозван князь Евстафий Сапега. 30 июня, ввиду нарастающей угрозы, Грабский предложил создать Государственный Совет Обороны, высший орган, который должен был объединить членов правительства, депутатов сейма, Начальника Государства и Главное Командование, и которому было бы доверено принятие важнейших решений в государственной политике. Это предложение хоть и сказалось на судьбе его автора, тем не менее, помогло преодолеть конституционный кризис. Партии левого крыла и центра готовы были поддержать Совет Обороны, но потребовали, чтобы они контролировали кабинет министров. Вот что сказал лидер социалистов Игнацы Дашиньский в сейме:

“Лучшим институтом для защиты народа является правительство рабочих и крестьян… Я обращаюсь к вам не как к членам партий, но как к людям, которым угрожает великая общая катастрофа. Если рабочий должен производить амуницию, крестьянин должен отдать свой урожай, единственного коня и сына, то они должны чувствовать, что это его правительство”^[172]

1 июля сейм единогласно одобрил предложение, Совет Обороны Государства провел свое первое заседание в этот же вечер. В его составе было 18 членов: Пилсудский, как председатель, маршал сейма Тромпчиньский, трое министров: Дашиньский, Скульский и Сапега, трое генералов: Халлер, Соснковский и Лесьневский, а также 10 депутатов, представителей всех основных партий. Первым решением было постановление об аресте лиц, подозреваемых в “антигосударственной деятельности”. В течение последующих трех месяцев до роспуска Совета 1 октября состоялось 24 его заседания. Только в его рамках можно было добиться настоящего единства целей, которого нормальный механизм функционирования польского правительства никогда не смог бы достичь. Внутри этого круга серьезная политическая конфронтация между Пилсудским и национал-демократами протекала достаточно спокойно. На заседании 19 июля Пилсудский поставил вопрос об отказе от всех занимаемых им должностей.^[173] Получив вотум доверия, он поменялся ролями со своими критиками. Лидер национал-демократов Дмовский, однажды претендовавший на пост главы Польской Республики, подал в отставку, чтобы уже никогда не вернуться во власть. Грабский остался премьером, лишь для того, чтобы завершить текущие переговоры с Англией и Францией. 24 июля он также подал в отставку. Была открыта дорога для формирования коалиционного правительства, которое, в связке с Пилсудским, доведет войну до конца. В результате кризиса удалось остановить центробежные устремления польских политиков и, хотя бы на время, создать систему, в которой межпартийные разногласия были забыты.

Состав коалиционного правительства отражал прогрессивные элементы в тогдашней польской парламентской политике. Премьер-министр Винценты Витос, глава Пястовской партии, был из галицийских крестьян, которого русские могли бы назвать кулаком. Это был человек, добившийся всего благодаря собственной смекалке, и по-прежнему надевавший простую рубаху и штаны, принимая иностранных послов. Вице-премьер Дашиньский был убежденным социалистом, ветераном многих забастовок и арестов, поседевшим юристом, отказавшимся от дворянского титула, яростно стремившимся к триумфу пролетариата. Министры-консерваторы, Скульский, Грабский и Сапега, были опытными и уравновешенными управленцами. Именно их имели в виду советские авторы, когда говорили о “правительстве помещиков", или о “правительстве полковников”. Современные польские историки объясняют, что коалиционное правительство 1920 года было “жестом господствующего класса по отношению к народным массам”.^[174] Так или иначе, но правительство Витоса и Дашиньского действительно стоит рассматривать как народное правительство.