Деятельность Польревкома началась 2 августа массовым митингом в Белостоке. С речами выступили Мархлевский, Тухачевский, и представитель большевистского ЦК И. Скворцов-Степанов. За митингом последовала демонстрация железнодорожников, которые решили поддержать новую власть.

Польревком находился под постоянным контролем со стороны большевистского Польского Бюро. Они работали бок о бок в конфискованном дворце Браницких. Польское бюро принимало важные решения, в то время как Польревком занимался в основном административными делами.

Польревком проработал три недели и два дня. Пределы его деятельности ограничивались линиями фронта на западе и юге, границей Восточной Пруссии на севере и возрожденной Белорусской ССР за Бугом на востоке. Польские “воеводства” были переименованы в “обводы” (округа), что звучало более демократично. Местная администрация находилась в руках шестидесяти пяти революционных комитетов.

Польский снова стал официальным языком. Все основные промышленные предприятия были национализированы, несмотря на то, что государство, которое должно было ими управлять, еще не существовало. Был введен восьмичасовой рабочий день. Шла подготовка к выборам, которым не суждено было состояться. Появился Союз коммунистической молодежи и Центральная комиссия профсоюзов. Были созданы революционные трибуналы, для “противодействия политическим, экономическим преступлениям и бандитизму”. В милицию набирали исключительно из рабочих и крестьян. Были предприняты шаги для защиты “объектов культуры и памятников истории”. Была опубликована “Декларация о свободе совести”.

6 августа Дзержинский сообщал Ленину в телеграмме, что “мы осознаем, что наиболее важной задачей является организация польской Красной Армии, и мы надеемся найти пролетарские силы в самом ближайшем будущем”. 9 августа он поручил Мархлевскому составить воззвание к польскому пролетариату, на основании которого формировался бы польский добровольческий полк. За две недели, прежде чем он был расформирован, в полк удалось привлечь всего 175 человек.^[165] Тухачевский предпринимал свои собственные меры для организации более существенной регулярной польской армии. Языком команд должен был стать польский, а солдаты должны были носить конфедератки, украшенные красной звездой. В остальном все было идентично советской Красной армии. Армия должна была состоять из поляков, собранных из советских дивизий, а также ожидалось поступление большого пополнения из пленных. Штаб этой Первой (Польской) Красной армии, возглавляемый командующим Р. Лагвой и комиссаром Будкевичем, располагался в Минске. По окончании войны она была эвакуирована на Урал, а ее лучшие солдаты, такие, как Кароль Сверчевский вынуждены были ждать другого случая, чтобы отличиться.

Пристальное внимание уделялось политической безопасности. Прежде чем покинуть Москву, Дзержинский договорился, чтобы все поляки, работающие в Чека, были переведены в особые отделы Западного фронта. Есть свидетельства, указывающие на то, что Ленин обдумывал предложение расстреливать по 100 поляков за каждого коммуниста, казненного польскими властями.^[166] Чека усиленно инструктировала своих сотрудников о противодействии проникновению немецких агентов, пересекавших границу Восточной Пруссии под видом спартаковцев, и, как с тревогой отмечал Дзержинский, “находивших радушный прием у наших доверчивых товарищей”^[167]

Была сделана попытка организовать “советы” в самой польской армии. Предложение поступило от Сталина, и 11 августа Дзержинский телеграфировал Ленину, что оно было принято. Небольшой эффект от этого был, особенно в Варшавском полку.^[168]

В обширной сельской местности первостепенной проблемой являлся земельный вопрос. Поддержка крестьянства была крайне необходима для успеха ожидавшейся революции. Ленин проявлял личный интерес к этим вопросам и был явно встревожен, когда Польревком не последовал его советам. 14 августа Ленин отправил Карла Радека в Белосток, чтобы выяснить, почему манифест Польревкома не уделил никакого внимания аграрному вопросу. 19 августа Ленин телеграфировал Радеку :

“Прошу Вас, раз Вы едете к Дзержинскому, настоять на беспощадном разгроме помещиков и кулаков побыстрее и поэнергичнее, равно на реальной помощи крестьянам панской землей, панским лесом.”^[169]

Дзержинский, однако, не мог убедить своих коллег в необходимости следования указаниям Ленина. Большинству Польревкома претила идея рабского следования российскому примеру. Они противились немедленному перераспределению конфискованных земель, по причине того, что это разрушит их планы относительно коллективного сельского хозяйства. Польревком позиционировал себя большими коммунистами, чем большевики, или, по ленинской терминологии, страдал “детской болезнью левизны”. 15 августа Дзержинский телеграфировал Ленину: “Вопрос о земельной политике будет рассмотрен в полном объеме в Варшаве, куда мы едем сегодня.”^[170]

Ленин был неудовлетворен. Получив известия, что крестьяне в Седльце взяли дело в свои руки, он направил последний призыв к “Дзержинскому, Радеку и всем членам Польского ЦК:

Если в Седлецкой губернии малоземельные крестьяне начали захватывать поместья, то абсолютно необходимо издать особое постановление Польского ревкома, дабы обязательно дать часть помещичьих земель крестьянам и во что бы то ни стало помирить крестьян малоземельных с батраками. Прошу ответа.”^[171]

Времени на ответ не было. Польревком не попал в Варшаву. Он покинул Белосток 20 августа, за день до получения последней ленинской телеграммы. Его земельная политика так и не была реализована. В публичной декларации “Do włościan polskich” (К польским крестьянам) содержались обещания неприкосновенности крестьянских хозяйств и освобождении их от долгов, но на фоне насильственных реквизиций, производимых Красной Армией, они не вызывали особого доверия.

Даже официальные коммунистические историки признают, что причина неудачи Польревкома была в отсутствии уважения и доверия в народе, который они собирались освобождать. Он следовал вслед за армией, разрушительные и грубые действия которой настраивали враждебно гражданское население. Он действовал под покровительством российской армии. Он работал с населением, для которого национальная независимость была важнее социальной революции. Он силился привить идеологию, в корне чуждую принятым здесь убеждениям и обычаям. Он даже не следовал советам своих советских покровителей, чьи штыки были их единственным средством выживания. Их попытка привлечь на свою сторону социальные элементы, которые, по логике, должны были приветствовать их приход, практически провалилась. Крестьянство было обижено реквизициями, пролетариат - репрессиями в отношении существующих рабочих партий. В истории “поля классовой борьбы” Польревком стал чахлым зерном, брошенным на самую каменистую почву.

Политическая деятельность Юго-Западного фронта развивалась по схожим направлениям. Галицкий Революционный Комитет, Галревком, базировавшийся в Тернополе, соответствовал Польревкому по всем основным признакам. Председателем его стал Владимир Затонский, одно время бывший министром в Украинской ССР, а теперь политкомиссаром 14-й армии. Галревком обладал относительной независимостью. Он определял себя не как часть украинского, польского или российского коммунистического движения, но как авангард совершенно отдельной советской республики, Галицкой ССР. Просуществовав с 8 июля до 21 сентября 1920 он успел развить свою деятельность. Ему удалось организовать новые управленческие структуры, систему правосудия, образования и новую милицию. Была создана галицийская Красная Армия. В обращении находилась советская валюта. Польский, украинский и идиш были провозглашены официальными языками с равным статусом. В амбициозных заявлениях Галревкома трудно было обнаружить лишь факт, что два наиболее важных пункта Восточной Галиции, город Львов и Борислав-Дрогобычское нефтяное месторождение были не в его руках. Галицкая Советская Республика стала не более чем любопытным экспериментом в сельской глубинке.