— Я запрещаю тебе убивать себя! Вообще, ты больше ничего не имеешь права делать с собой без моего разрешения. Ты — мой, — по моим губам скользнул, возбуждая, маленький узкий язык, — я прибрал твою душу. И завладею телом, не сомневайся. Ты принадлежишь мне, Ангел. И так будет всегда.
Его дразнящий детский ротик отдалился. От чего-то тяжело дышать…
— Ай!
Это мой вскрик: Ксавьер неожиданно и очень грубо стянул чем-то вены на моих запястьях.
— Терпи. Сейчас отпустит.
Не могу терпеть, больно, как наяву, так больно врезается в кожу… эти кровоостанавливающие жгуты делают из какой-то жуткой садистской резины. М-м, но уже чуть легче. Проворные пальцы обмотали мои руки бинтами и завязали. Вены спасены. Жить тошно, но можно.
Его наркотические глаза-омуты опять приближаются:
— У тебя силёнки еще есть?
— Не знаю.
— Ну, на меня хватит? Попробовать бы… хоть разок. Я так хочу…
Что?! У меня всё-таки галлюцинации! А даже если и так. Уровень реальности ощущений зашкаливает. Боже, что он делает…
Мои джинсы опять изгнаны на пол, на этот раз их расстегнули и стащили с меня чьи-то тонкие белоснежные лапки. Я не хочу думать чьи… об этом нельзя думать серьёзно, иначе он поймёт, что я перевозбуждён. Впрочем, он это уже и так понял, избавив меня от джинсов и рассмотрев, что там под ними происходит.
— Обними меня, — Кси низко наклонился, нервно переступая с ноги на ногу. Его тело тревожно застыло в воздухе и напряглось. Такая неудобная поза… я видел, босые ноги напряжены полностью — от пальчиков до самой попки. Дьявол, о чём я думаю…
— Обниму. Только расслабься.
— Если я расслаблюсь, то потеряю равновесие и упаду!
— А ты чего-то другого хотел?! Теряй и падай. На меня.
Он в моих объятьях, раздетый и великолепный нагишом. Только бинт на ключице портит мой прекрасный сон упрямыми намёками на грустную реальность. Мы лежим так, наверное, минут десять и до сих пор ни к чему не приступили. Кси просто ткнулся горящим лицом в мою голую грудь и дышит с тихим сопением. По-моему, он простыл…
Я глажу его спину, машинально сплетаясь и расплетаясь ногами… его коленки, бёдра, холодная попа… Моя кожа потихоньку спятила. Его член длинной натянутой стрункой трётся об мой живот, время от времени упираясь то в пах, то прямо в пупок, как будто… он не прочь меня туда потрахать. Ощущение настолько волнующее, что в дурдом скоро отправлюсь уже я, холодный кибермозг. А пока безмолвно гоню от себя похоть и наслаждаюсь его руками, обвитыми вокруг моей шеи. Миокард свалился с табуретки, когда накидывал на себя петлю. А вообще-то просто язык проглотил от счастья. Ведь мой маленький мальчик со мной. Вернулся… золотоволосая приманка для неопытного педофила вроде меня. Лежит на моей груди, протяжно и сладко дышит, рождая в моём теле совсем уж зверские желания… а в голове — новые и необычные эмоции. И нужно ли мне его признание в любви? Нужно ли мне слышать хоть что-нибудь? Кроме этого дыхания…
Слова. Обещания. Сотрясаемый звуками воздух. Бессмысленное переливание из пустого в порожнее. И потому он молчит, давая возможность полнее наслаждаться его чувством. Нашим общим чувством. Я уже понял. Секса мне хочется и хочется позарез, но впервые его можно просто отодвинуть рукой в сторону. Перешагнуть и закинуть в долгий ящик, ничего не боясь. Просто нет в нём особой нужды. Никакой острой необходимости обязательно делать с Ксавьером то же, что и со всеми. То, что прекрасно можно делать и без чувств. Перепихнуться я мог с любым. С ненавистным Бэзилом (надеюсь, бесы пожрали его душу), с загадочным Шеппардом, с безнадежно сумасшедшим Альфредом… с Марком Соренсеном, в конце концов. Перепихнуться и забыть. А такими дикими, отчаявшимися и несчастными глазами я буду смотреть и смотрю только на эту золотистую макушку. Все люди, жаждущие моего общения, жадные и грязные руки, требующие моего тела, сливаются в одну непрерывную серую полосу жизни. Ту, которая у меня была когда-то. Больше не будет, я не хочу.
Я уже вкусил другую жизнь. Нормальную жизнь, а не постоянную борьбу за выживание рассудка. Впервые я узнал, что кому-то нужен. Что кто-то ценит не мою внешность, губы, задницу, манеру сосать или виляющую походку. Что нашлось во мне что-то кроме. Проступило сквозь раскрашенную оболочку, лично для него. Ширмы, которые я убрал, и он беспрепятственно забрался мне в нутро. Но не пытается поработить, отняв меня у самого себя. Не собирается пожрать душу, а заодно и тело, сделав безвольным рабом, как этого хотел каждый. Надеюсь… что просто хочет меня, целиком, нераздельно… то, что есть я. Всё, что есть я. Любит это нечто, что есть я… взамен отдав мне себя. Он не знает, кто я, этого даже я сам не знаю. И я не знаю, что есть он. Уверен, он тоже сам себя не знает. Но мы разберёмся друг в друге.
Когда-нибудь я посмотрю на своё отражение в его глазах и пойму, что увидел. Себя без прикрас, без масок и без оружия. И надеюсь, то же самое смогу сделать для него. Любовь… сердце сжимается от сладкой боли, струящейся сквозь. Колотится, как сумасшедшее. Что-то одновременно тревожит, веселит, печалит и радует его. Блаженно-идиотское счастливое состояние с привкусом застарелой крови и преступления. Любовь… маленькие умирания и воскрешения моего сердца. Одно за другим… оно то бьётся, то не бьётся. Биоритма больше нет. Я просто дышу, лишь когда слышу вдох Кси, и задыхаюсь от недостатка воздуха, когда слышу выдох. И совсем замираю, отрезая доступ кислорода, когда не слышу ничего.
Глубокий шелестящий вздох… и бодрый начальственный голос:
— Не колбасься ты так! И не тревожься. Я здесь, я тут, я рядом, я на тебе, я пролезу в тебя, если хочешь… и я разлит в пространстве вокруг твоего тела. Я везде. И сжимаю твои голые бёдра своими. Я голый, как ты и мечтал. Принёс тебе своё недозревшее тело, чтобы ты его… сорвал. Ты отдохнул? Сможешь заняться своими обязанностями?
— К-какими такими обязанностями?!
— Я твой, а ты — мой. Ты же хотел. Как единое целое. А раз целое, то ты просто обязан соединиться со мной. Слиться, проникнуть в меня… как можно глубже и полнее, — он положил руку на мой член и снова вздохнул… сладко, нетерпеливо. — Я пришёл за этим. И хотел бы заняться этим. Сейчас.
— Но, Кси… У тебя была кошмарнейшая рана в… ну ты понял где. Я очень постарался, она зажила, но прошло всё ещё слишком мало времени. Детка, я элементарно боюсь тебе навредить. Мне кажется, это… это подождёт. Секс никуда не денется.
— Если ты не сделаешь это сейчас, куда-нибудь денусь я.
— Почему?
— Потому что я…
Голос оборвался на полуслове. И вместе с ним оборвалось всё. Несколько минут я снова лежу в ватной тишине, совершенно один. Не смею гадать, приводить в движение свои пришибленные мысли. А потом липкий белый туман рассеялся. И открыл моему взору незнакомую больничную палату, Шеппарда на отвратно-зелёном больничном диване, Ламарка, сидящего рядом с ним, и доктора Соренсена, стоящего у окна. Последней увидел капельницу. Под которой лежу я, собственной персоной. А Ксавьера нет. Будто и не было.
— Кси… Кси… — невнятный лепет расслышали все и бросились ко мне. — Как же так?! Где ты? Куда опять исчез… любимый. Проклятый сон… опять эта боль вернулась.
— Теперь верю, — произнес Шеппард, отворачиваясь. — Прости, Руперт, что не поверил сразу. Я не мог себе представить, что Ангел… нет…
Хардинг покинул палату. Ламарк, чуть поколебавшись, пошёл следом. А Марк сказал:
— Ему уже всё известно. Диктофон сломан, но ты признался сам, мечась в бреду и отчаянно требуя Ксавьера. Твой крёстный распсиховался от ревности и чуть не сломал тебе руки, пока переносил сюда. Спасибо медсестре, вовремя перевязавшей тебе вскрытые вены и остановившей кровь…
— Медсестре?! Но это сделал Кси!
— Энджи, я же сказал, ты был в бреду. Тебе, похоже, приснился твой благоверный. И, судя по всему, этот сон погрузил тебя в блаженство, сломавшее печать молчания.
Я отвернулся к стене, не заботясь о проводах, тянувшихся к лицу, и разрыдался.
