В половине двенадцатого у меня встреча с боссом. Но не в офисе, а в каком-то ресторане Санта-Моники. Мне этот момент не нравится: когда встреча в неопознанном месте, у шефа обычно плохое настроение и приготовлены самые сложные задания для меня.

Я не ошибся. Он сидит за овальным столиком, слегка сгорбившись, высокий лоб прорезан вертикальными морщинами. При виде меня они слегка разглаживаются, но только самую чуточку. Босс указывает мне на стул:

- Сядь. Мои плохие новости могут сбить тебя с ног.

- Не помню, чтобы хоть раз такое случалось, Шеп, - конечно, я не собираюсь садиться. Стоять столбом – радость, ведь он любуется мной, обводит взглядом все изгибы моей фигуры, ведь я… особенный для него? Или просто. Особенный.

Моя грустная улыбка, похоже, задела в нем какую-то чувствительную струнку: на секунду его строгое усталое лицо исказилось, потом внимательные серые глаза заволокло туманом. Он нахмурился сильнее прежнего.

- Забудь о том, что было вчера. И еще раньше. Езжай домой сейчас же и хорошенько выспись, - он протягивает мне что-то в правом кулаке.

- Логика твоих фраз меня всегда забавляла, - без тени шутки отвечаю я и беру из разжавшихся пальцев комочек бумаги. - Это все?

- Все. Марш отсюда, - Шеппард сделал движение рукой, будто выметая что-то.

Я слегка наклонил голову, выражая свое почтение и согласие со всеми его действиями, принял дежурный поцелуй в щеку и убежал. Скорее, скорее… спать и просыпаться. Вечером я открою новую банку с проявляющим раствором и прочитаю послание – оно написано симпатическими чернилами, невидимыми без катализатора.

*

Вечер? Люблю его куда больше, чем утро. Выспался я отлично. Поужинал в рабочем кабинете, потанцевал под «Bloody Eroth» в исполнении Cyclops («Ледяного дьявола» демонстративно убрал подальше, чтобы никто в моей груди не злословил) и посмотрел новости. В мире, как всегда, ничего особенного: забастовки и теракты.

Когда за окном была глубокая ночь, я выбрался из ванной (душ я принимал около часа, движимый единственным желанием – чтобы вода вымыла из меня все мысли, тревоги и заботы, потому что на это ночное задание я должен пойти прозрачный, как алмаз… иначе не справлюсь), капнул раствором, подождал минуту и спокойно развернул вожделенную бумажку:

Максимилиан Санктери, Девятая Парковая авеню, дом 3.

www.god.in.shadow.com¹

login: max

Password: InAInnN

Я залез в Интернет. Сайт представлял собой обширную электронную библиотеку данных пополам с личным дневником, то есть там хранилась коллекция книг и журналов, технических заданий, справочников, избранных статей и новостей, а также небольшая фотогалерея. Личных заметок с полсотни. На довольно похабные темы. Я бегло просмотрел почти все данные, которые можно было выжать через тайный пароль Максимилиана. Управился за час. Пожал плечами. Ну да, высокопоставленный чиновник, ну да, очень высокопоставленный чиновник, ну да, вор в законе, ну да, грязный любитель юных особей мужского пола, ну да, варварски богатый и отлично охраняемый. Можно подумать, мне открылась Америка. В основном, на таких молодчиков я и охочусь. В последнее время. А до этого… ну, тоже охотился, только немного не так, а…

«Подумать только, ты успел забыть?! А ведь это ещё происходило с тобой всего пару лет назад! Значит, всё-таки сломался, хоть и утверждал, что…»

Заткнись, миокард. Просто заткнись. Иди в задницу. Тебя никто не спрашивал.

Но уже поздно. Я погружаюсь в мучительные воспоминания. Господи, что я такое страшное совершил в прошлой жизни, что ты меня так наказываешь?

*

Родителей похоронили, а мне – назначили опекунов. Несчастный сирота, я потянулся к ним с надеждой, я… Я ведь не подозревал, какую роль они будут играть в моей судьбе. Судьбе, которую сами же и уготовили мне.

Я не знаю, что случилось с родным домом. Я больше туда не вернулся. С кладбища меня увезли на военную базу, за колючую проволоку, втолкнули в полутемную комнатушку и крепко заперли дверь. Я прожил в этой комнате много лет. Я ненавидел ее всю, от скрипучего дощатого пола до последнего грязного пятна на потолке. Она была немой хранительницей моего кошмара. И свидетельницей, и соучастницей. Что со мной делали? Легче сказать, чего не делали…

Дни подчеркнутого внимания. В фальшивых улыбках, в участливых вопросах, слащавой чрезмерной симпатии. А ночи — в истязаниях, моральных и физических. Те же лица, но без масок, мерзкие, похотливые… алчущие. И руки, что никогда не оставляли меня в покое. До самого рассвета, до любого рассвета… Зимой я рассветы ждал особенно долго. Я плакал? Я разучивался плакать, меня били за плач и за любое другое проявление эмоций. И так продолжалось вечность.

Методичное вытряхивание моих внутренностей, их промывание и безжалостное запихивание как попало обратно. Снова и снова, сутки за сутками… Я ничего не понимал. К чему это, за что мне это? Я был маленьким, невежественным и беззащитным, мягкой глиной, податливым комком нервов, сжатым, перепуганным и быстро дичающим. Да, я дичал, но до критической точки распада личности не дошел, к счастью. Я во что бы то ни стало хотел выжить и сохранить рассудок. Пусть травмированный, но мой, не промытый их уродливой идеологией.

Волю не сломали. Они просто не знали, какая она у меня. Не измерили всей ее глубины и сочли, что я сломлен, когда я просто глубже вжался в себя, чтобы вернее оградиться от вмешательства в голову. Промывание мозгов с треском провалилось в первый раз, не удалось оно и позже, когда я повзрослел. Потому что я был уже подготовлен к сопротивлению. Знал, как именно должен вести себя. Что говорить, как смотреть… как поворачиваться и с какой легкостью повиноваться. С моим телом они могли творить все, что хотели… а потому до меня так и не добрались.

Я заперся в самый укромный уголок своей души, вошел в потайную дверку непокорного сердца, и оно, хвала Сатане, спрятало меня надежно. А потом долгие годы усердно несло непосильную службу. Стерегло мое невинное альтер эго… хранило и не позволяло утонуть в грязи, в которую меня погрузили по самую макушку. Тогда и произошел наш раскол, раздвоение. Я растоптанный, раб, чья жизнь была кончена. И оно, что не испачкалось, не пропустив грязь вовнутрь, и удержало меня от последнего шага к краю бездны. Сердце вытаскивало меня обратно, клубок упрямства и наивности, красный флаг в белых полосах, что неизвестно зачем остался реять со мной в беспросветном отчаянии и пустоте. Это оно требовало от меня невозможного — чтобы я выжил. И я выжил.

Конечно, оно не идеально: ворчит частенько и спорит со мной… за ним всякое водится. Но трещина между нами была совсем узкая, иллюзия единения оставалась. Не то что сейчас.

Но я отвлекся. О чем шла речь? А, грязь. Да, грязь… много грязи. Грязь безнравственности, спустившей меня на самое дно, чтобы я забыл само понятие чести и достоинства.

Что такое секс-игрушка? Все что угодно, но только не то, чем был я. Покоряться я не мог: покорность просто не входила в комплект обязательных деталей. Забыли приложить на заводе нерадивые работнички. Ай-ай-ай, как нехорошо все из-за этого вышло. Зато мне положили много лицемерия… и терпения, вагон с прицепом терпения.

Я отличался от таких же сладких мальчиков тем, что не сходил с ума. Просто потому что с ума я сошел еще в ту ночь, когда подвергся насилию в первый раз. Как в случае с вымыванием мозгов. Мне дали испробовать на собственной шкуре, что это такое. А затем невольно обеспечили передышку, чтобы, с пользой потратив подаренное таким чудесным образом время, я выстроил защиту. Осознал, как следует бороться. И начал борьбу.

«Это не значит, что ты ни разу не оступился на тяжелейшем пути к свободе…»

Твоя правда, миокард. Я слабел, моя воля трещала по швам. О самоубийстве я думал все время… о нем нельзя было не думать ежедневно, еженощно и ежечасно, поверь. С первым вздохом пробуждения рядом с очередным гнусным «учителем»… и до последнего выдоха перед сном, когда ночь забирала меня в свои кошмары. Но ты заставлял меня не поддаваться. Я не сдал врагам ни одной позиции. Они думали, что я самый смирный раб. А на самом деле…